Это был час уютного молчания, когда мы усаживались в её будуаре и шуршали страницами. При этом Филиппа любила устраиваться на полу, используя мои ноги в качестве опоры. Сам того не подозревая, я так её нагрузил, что в течение дня мы даже на обеде иной раз не встречались, каждый был по горло занят своими делами. Самое смешное, что очень скоро мы сыскали славу этаких затворников, чуждых светских увеселений, а я же был рад, что нашёл, наверное, единственную женщину, полностью разделявшую мои взгляды на бесконечные балы и развлечения. Куда интереснее было заниматься чем-то действительно важным, что в итоге принесёт свои плоды. Нет, развлекаться тоже иногда надо, чтобы мозг банально перезагрузить, но не каждый же день.

Филиппа не жаловалась, ей это действительно нравилось. Она даже однажды при родах присутствовала, чтобы что-то понять. Вернулась бледная, но настроенная весьма решительно. Через неделю пришла ко мне с проектом указа и просьбой выделить деньги на книги по медицине, потому что своих не было. На вопрос, хочет ли она, чтобы медикусов готовил университет, или сразу созданная лекарская школа, Филиппа промолчала, а потом сообщила, что подумает. Думала, кстати, до сих пор, постоянно совещаясь с Бидлоо, которому, видимо, заняться было нечем, и реже с крайне занятым Лерхе.

– Вторая страница, – невозмутимо произнёс Митька, заметив мой взгляд. Я открыл газету сразу на второй странице и чуть не упал, потому что на меня со страницы смотрела корова.

Проведя пальцем по рисунку, я растёр краску между двумя пальцами – она сильно мазалась, но факт оставался фактом – это была первая иллюстрация в обычной газете. Долго разглядывая рисунок, я мысленно выписал Юдину премию, но тут же отбросил эти ненужные и вредные мысли – он не умеет работать нормально без угрозы лишить его чего-нибудь не жизненно важного и не мешающего дальнейшей работе.

Налюбовавшись на корову, я приступил к чтению самой статьи. Прочитав, задумался уже над премией себе любимому, потому что я молодец. Вот так, сам себя не похвалишь, никто и не додумается это сделать. А молодец я в том плане, что догадался навесить вакцинацию от оспы на попов.

Представители Синода не полуграмотные попы из глубинки, они высокообразованные люди и быстро смекнули, что эффект от вакцины имеет место быть, к тому же живых примеров перед глазами было предостаточно. Тогда они привились сами, посмотрели на результат, заставили привиться всю монашескую братию, в которую тоже не всех подряд брали, несмотря на разные досужие домыслы. Тот же Мендель – монах-августинец, если что, а вообще на божественное посягнул, основные принципы генетики вывел. Так что тут всё прошло гладко. А вот потом святые отцы собрались, подумали и придумали-таки удивительную схему распространения прививки в массы.

Они в приказном порядке велели всем попам внести в свои проповеди сказания о коровах, которые были даны нам Господом нашим не просто так, а как кормилицы и защитницы детей Его, и это совершенная истина, потому что для крестьянина корова – это святое, хоть мы и не в Индии живём.

Эти проповеди читались в каждом мало-мальском приходе несколько недель, а затем начали понемногу разводиться тезисами по типу: хоть Господь терпел и нам, вроде как велел, но вот коровки-кормилицы за что страдают, поражаясь оспенной дрянью? А не за тем ли, дети мои, чтобы помочь неразумным чадам избежать хвори страшной через кормилицу-защитницу свою, коя в успокоение и во спасение нам дана, аминь.

К тому же коровья оспа легко переносится не только людьми, но и самими коровами, которые, о, чудо, выздоравливали практически сразу, как только заразу человеку передавали, дабы защитить его от чёрной оспы. А ведь этой дрянью коровы не болеют. Логично? Ещё бы.

Согласно статье, вакцинация по стране прёт полным ходом, и никто, я в том числе, ни слухом, ни духом. Конечно, такие вещи лучше под наблюдением лекарей делать, но хотя бы так, и то хлеб.

Хитрые деды из Синода даже особо экзальтированных прихожанок в массы выпускали, чтобы они про чудесные избавления орали, прямо в духе современных мне представлений на околобожественные темы с бьющимися в экстазе излеченными. Молодцы, нечего сказать. И у кого только научились?

– У Юдина, – усмехнувшись, ответил мне Митька, когда я задал этот вопрос. – Он святым отцам, когда историю свою писал, так прямо и сказал, что доказательств бы для народа побольше, и вообще все массово в коровники попрут и руки царапать начнут. Он же вставил истории про чудесные спасения императора и императрицы, которым Господь телочков накануне болезни подсунул, дабы правили они на радость…

– Да уж, Юдин у нас один такой, – я сложил газету, чтобы вернуться к ней вечером.

– И не надейся, государь, Пётр Алексеевич, – Митька хмыкнул. – Он себе таких же работников подобрал. И по вечерам проводит обучение, как сделать историю красочнее и интереснее, – я прикрыл глаза рукой. Боже, что я наделал? Не выпустил ли джина из бутылки? Но его теперь назад не загонишь, народ требует зрелищ, то есть хорошего и горячего чтива, и желательно почаще.

– Горенки полностью Долгоруким возвращаешь, государь, Пётр Алексеевич? – Митька готовился проект приказа составлять.

– Ванька их купил и заплатил золотом, – я кивнул на статуэтку. – Да и надо же им где-то жить. Как он сына-то назвал? – запоздало поинтересовался у выходящего Митьки.

– Пётр, – он усмехнулся и уже приготовился закрыть за собой дверь, но я его остановил.

– Румянцев где? – Пётр значит, ну-ну.

– Пытается увезти обратно во Францию Филиппа Орлеанского и его… хм, подругу.

– Получается? – я только зубами скрипнул, потому что никак невыгоняемые французы начали меня уже раздражать.

– С трудом, но сундуки не далее как сегодня утром удалось наконец собрать и даже закрепить на карете. Так что, возможно, уже завтра выдвинутся. Осталось же всего ничего шевалье в карету загрузить, – невозмутимо ответил Митька, а я не удержался и хмыкнул.

– Вот скажи мне, как он с Шуваловыми умудрился настолько общий язык найти? – я покачал головой и потянулся.

Работать не хотелось, да и не было каких-то особо важных дел, за исключением того, чтобы Румянцева послать к испанцам с предложением разрешить наш назревающий конфликт полюбовно. С французами можно кого другого отправить, всё равно у нас с Людовиком пока вооруженный нейтралитет и почти что мир и дружба.

– На почве особой остроты ума, надо полагать, – Митька вздохнул и закрыл дверь, но теперь уже с этой стороны. – Мне тут намедни весточка пришла от моего Мастера по масонской ложе. Просит он одного кандидата посвятить в его отсутствие. Очень уж тот горит желанием разделить с братьями их нелёгкий труд.

– И кто этот жаждущий? – я внимательно посмотрел на Митьку. Тот немного замялся, словно не хотел мне говорить, хотя я точно знаю, что Ушаков имеет все имена потенциальных братцев-каменщиков. Наконец Митька вздохнул и тихо произнс:

– Воронцов это…

– Что? – я даже вскочил на ноги. – Секретарь Филиппы?

– Ну… да, – развёл руками Митька. – Ты только не волнуйся, государь, Пётр Алексеевич, я с него глаз и так не спускаю, всё-таки над секретарями я пока главный. Да и не призывает ложа к насилию…

– Я знаю, – я снова опустился в кресло и прикрыл глаза рукой. – Я знаю, масоны могут всего лишь за своих заморских братьев просить. Но… А, ладно, посвящай этого малолетнего кретина, пущай почувствует собственную значимость. – Я махнул рукой, показывая своё отношение ко всему этому сборищу.

– Михаил Воронцов твой ровесник, государь, – ухмыльнулся Митька.

– Я знаю, вот только он слишком уж хочет уподобиться иноземцам, поэтому Магистру в ноги и упал, – я побарабанил пальцами по столу. – Вот что, Мишка этот с братьями Шуваловыми больно дружен был, когда у Елизаветы в пажах ошивался. Проверить бы надобно, а не так уж случаен этот загул с шевалье Орлеанским произошёл.

– Я передам Андрею Ивановичу, – кивнул Митька.

– Передай, – я задумчиво посмотрел на него. – Как тебе в роли дворянина живётся? – он пожал плечами, словно говоря, что разницы особой не почувствовал. – А что Мастер ложи, не заподозрил тебя ни в чём, пока не уехал оборону настраивать в Астрахань?

– Нет, – Митька покачал головой. – Более того, он убедился в моей полезности, когда того же Воронцова назначили к государыне секретарем. Он был уверен, что это я поспособствовал, ну, а я не переубеждал его.

– Разумно, – я бросил взгляд на карту. – Позови Румянцева, и можешь Воронцова посвящать. Да смотри, не посрами вольных каменщиков, как следует прими, – Митька откинул рыжую голову и хохотнул прежде чем выйти, а я же снова задумался над тем, как бы половчее продать испанцам заплесневевший сыр, выдавая его за элитный дор блю.

Глава 3

Филиппа отложила в сторону дописанное письмо, адресованное герцогине Орлеанской, в котором она просила присмотреть учебные пособия по медицине. Находясь в Париже, Елизавете было гораздо легче их приобрести.

В кабинет императрицы вошла княжна Черкасская и присела за небольшой столик, где лежала неразобранная корреспонденция. Филиппа не слишком жаловала Воронцова и предпочитала, чтобы письма разбирал кто-то из её фрейлин.

– Государь сегодня принял Долгорукого, и они вместе с графом Шереметьевым отправляются в Ревель с каким-то тайным поручением, – не глядя на государыню тихо проговорила Варя.

– Ты чего-то опасаешься? – Филиппа так старательно учила русский язык, что говорила уже почти свободно, только слегка грассировали у неё в речи некоторые звуки, выдавая этим милым акцентом, что она не была рождена русской.

– Там война неподалёку, – вздохнула Варя. – И да, я очень боюсь за него. Он же в самое пекло обязательно полезет, а у меня на душе неспокойно.

– Кто полезет в пекло, Долгорукий? – поддразнила Варю Филиппа.

– Да при чём здесь Ванька Долгорукий? – Варя всплеснула руками. – Я за Петьку боюсь.

– Ничего с твоим Петькой не случится, а ты лучше не нагоняй страху, – и Филиппа принялась ещё раз перечитывать письмо Елизавете, практически не видя, что же в нём написано.

Война пугала её, и она с ужасом ждала того момента, когда Пётр ей однажды скажет, что отправляется в путь, потому что его ждёт очередной ещё не захваченный город. Но такова стезя мужчин – воевать, чтобы не завоевали их самих, их земли и семьи. А стезя женщин – ждать и помогать им по мере своих сил.

– Государыня, Елизавета Александровна, – в кабинет вошёл Воронцов, и Филиппа подняла на него взгляд.

Почему-то ей не нравился этот красивый лощёный юноша. Она сама не могла назвать причин своего недовольства им, просто что-то постоянно её раздражало: то чрезмерное следование этикета, присущее больше двору ее отца, сумевшего даже простые приветствия превратить в нечто грязное и пошлое, то часто употребляемые им английские выражения. Таких, казалось бы, мелочей было много, и каждая из них всё больше и больше настраивало юную императрицу против своего секретаря.

Но она пока что не спешила его менять, сочтя свои претензии чистой воды делом вкуса, и потому не стоящими того, чтобы нагружать подобными проблемами Петра.

– Да, Михаил, ты что-то хотел мне сообщить? – Филиппа улыбнулась, поощряя Воронцова побыстрее сделать доклад и уйти уже с глаз долой.

– Я даже не знаю, как сказать, государыня… – замялся Воронцов. – Бурнеша Арбен Адри нижайше просит позволения удостоить её аудиенции государыни-императрицы Российской империи, – выпалил Воронцов на одном дыхании.

– Кто? – Филиппа пыталась сообразить, о чём вообще говорит её секретарь, но суть сказанного ускользала от неё.

Она где-то слышала определение «бурнеша». Точно, в Албании служило много её соотечественников, и они-то когда-то со смехом рассказывали её отцу о воинах-девственницах, в силу определённых обстоятельств вынужденных взвалить на себя заботу о семье.

– А что говорит по этому поводу Андрей Иванович? – спросила Филиппа, хмурясь и пытаясь понять, как ей правильно поступить.

Филиппа понимала эту девушку, прибывшую за тридевять земель для того, чтобы пообщаться с кем-то из правителей страны. Ей всё-таки общаться было бы проще с женщиной, потому что быть бурнешой в мире, принадлежащем мужчинам, ой как непросто.