Достигнуть границ (страница 9)
То ли они сжатие решили проверить, то ли растягивание – ни тот, ни другой в точности не помнил, когда, заикаясь, рассказывал о произошедшем взбешенному Ушакову. Андрей Иванович и так работал на износ и ещё на подобные дела вынужден был отвлекаться!
Если подытожить, эти два гения, и я нисколько не кривлю душой, так их называя, что-то непотребное делали с куском резины, а Шумахер подошёл к ним слишком близко, стараясь уйти от разгоряченных перебранкой спорщиков и встать там, где в данный момент было поспокойнее.
Злополучная резина вырвалась из рук экспериментаторов и заехала Шумахеру прямиком в лоб. Скорее от неожиданности, чем получив серьёзные увечья, Иван Данилович взмахнул руками и, пытаясь сохранить равновесие, завалился прямо на рослого Ломоносова, боднув того головой в живот. Не ожидавший нападения Михаил отшвырнул врезавшееся в него тело, а так как силушкой богатырской он обделён не был, то Шумахер от его оплеухи отлетел прямиком к одному из стоявших поблизости попов. Чтобы всё же устоять на ногах, этот идиот не придумал ничего лучшего, чем… вцепиться священнику в бороду! Совершенно нетрудно догадаться, к чему привело подобное кощунство.
Командир конвоя отдал приказ разнять мутузивших друг друга с упоением людей максимально щадящим образом, потому что прекрасно знал, что за каждого из них, даже за придурка Шумахера, я его на башку укорочу. Слишком уж мало в Российской империи по-настоящему грамотных и образованных людей, чтобы можно было позволить себе потерять хотя бы одного.
Проблема заключалась в том, что бьющиеся на площади учёные со священниками вовсе не хотели, чтобы их разнимали. Многовековая классовая ненависть именно в этот день нашла выход, и теперь они вымещали друг на друге все те обиды, что были даже не конкретно этим учёным конкретно этими священниками нанесены. Не прошло и минуты, как гвардейцы увязли в принимающей непредсказуемый оборот безобразной драке.
И как раз на этой мажорной ноте я решил покинуть Кремль. Одновременно с этим телега, в которую забросили не полностью опустошённый шар Эйлера, была буквально атакована с двух сторон и, не выдержав такого отношения, опрокинулась навзничь. Воздух с шумом вырвался из-под купола, а само падение сопровождалось сильным стуком, напоминающим взрыв.
Цезарь до сих пор окончательно не оправился после той засады, и если на поле боя он ждал, что сейчас начнут взрываться вокруг множество снарядов, и хоть и вздрагивал, но всё же мог себя перебороть, то вот так внезапно…
Я не знаю, может быть, он в этот момент вспоминал резкий, бьющий по ушам до контузии звук, пришедшую после него волну, которую он не мог выдержать, заваливаясь на землю. Услышав нечто похожее в то время, когда он вот-вот уже намеривался понестись вскачь, Цезарь резко остановился и поднялся на задние ноги, начав бить в воздухе передними. Ну а я не ожидал, что он так себя поведёт, и принялся махать рукой с зажатой в ней нагайкой, чтобы удержаться в седле и не вылететь из него ласточкой.
Но как бы я ни старался, падения избежать не удалось. Хорошо, что я буквально своей пятой точкой почувствовал этот момент и сумел сгруппироваться, отшвырнув нагайку в сторону.
Какой-то поп, рядом с которым всё и произошло, узнал меня и, всплеснув руками, принялся ловить, но поймал только камзол. Он вцепился в него своей огромной лапищей, сгребая вместе с ним рубашку и даже чуток кожи, оставив весьма интересный синяк под лопаткой, за который мне ещё предстоит как-то отчитываться перед женой в том случае, если синяк этот не сойдёт к моменту её возвращения.
В итоге на земле мы оказались вместе с попом, а я ко всему прочему ещё и голый по пояс. Уж не знаю, за кого меня приняли приблизившиеся уже изрядно потрёпанные участники драки, но, не успел я подняться, как мне в глаз прилетел чей-то кулак, возможно, даже Михайлова, прорывавшегося ко мне, метеля всех, кто под его кулаки попадался.
Ну вот тут я не сдержался и душу отвёл, раздавая оплеухи всякому, кто приближался ко мне, не разбирая, кого я вообще бью. Кадил у святош, кстати, не было – это художественное преувеличение настоящего творца Александра Кожина.
В конечном счёте озверевший Михайлов навёл порядок, и всех участников утащили на правеж к чрезвычайно раздраженному Ушакову.
Когда всё успокоилось, и я стоял, тяжело дыша, с расплывающимся на пол-лица фингалом и сбитыми костяшками на сжатых кулаках, оказалось, что меня всё это время опекали четверо гвардейцев, изрядно потрепанных, но не подпустивших никого к моему телу, кроме самого первого энтузиаста, сорвавшего с меня одежду. Но там был настоятель храма Василия Блаженного, как именовался этот храм в народе, и заподозрить в нем хулу… Такое даже Михайлову в голову не пришло.
Бросив уже тёплый и очень мокрый платок на поднос, который подставил мне Митька, я потрогал кончиками пальцев припухший глаз и скривился.
– Пиши указ, – мрачно скомандовал я встрепенувшемуся Митьке. – Вынести Славяно-греко-латинскую академию за пределы монастырских стен. Отдать под оную здания, принадлежащие ранее Морской академии. Реставрация и приведение в божеский вид, а также организация общежития для учащихся производиться будет за счёт Священного Синода. Отвечает за готовность к приёму отроков к сентябрю этого года Шумахер. При неисполнении будет бит нещадно плетьми и сослан в Томск университет закладывать. Да, он после открытия академии на новом месте, всё равно в Томск поедет, а затем в Иркутск. Университет не университет, а пару академий в Сибири открывать надобно, да реальных училищ поболе. Последнее в указе не писать, – откинувшись на спинку кресла, я прикрыл глаза. Как же тоскливо. Просто хоть волком вой, и работать ничуть не охота. Пойти снова в какую-нибудь драку ввязаться, что ли.
– Не переживай, государь, она вернётся, и всё будет хорошо, – приоткрыв один глаз, я посмотрел на Митьку. Надо же, всё видит и всё замечает.
Да только я и не скрываю, что после отъезда Филиппы настроение у меня рухнуло в пропасть жесточайшей меланхолии и с тех пор никак не хочет оттуда выбираться. Пришлось признаваться самому себе, мне без неё плохо. А ещё хуже ждать и накручивать себя мыслями, что она может никогда не вернуться.
Уехала Филиппа в Испанию вместе с Румянцевым. Видя мои метания, она однажды предложила мне рассказать ей, что меня гложет и, когда я рассказал о злоключениях Ивана Долгорукова и всей его флотилии, Филиппа долго молчала, а потом весьма неохотно произнесла.
– В Мадрид должна ехать я. Это будет вполне нормально, если императрица Российская захотела навестить сестру, так мерзко с ней когда-то обошедшуюся.
– Нет, – совершенно спокойно ответил я. – Ни за что. В Мадрид ты не поедешь ни при каких обстоятельствах!
– Но, это будет вполне приемлемый выход для всех нас. Изабелла мне должна почти два года жизни, которую я считала загубленной из-за досужих домыслов. И, если бы тебе так сильно не захотелось избавиться от герцогини Орлеанской, и так сильно не хотелось заполучить французские корабли, и ты бы не приехал в Париж, то не известно, была бы я ещё жива? Вполне могло получиться, что меня бы замучил тот же граф де Сад. Или я умерла бы от оспы… – я попытался мягко закрыть ей ладонью рот, но Филиппа сердито отмахнулась. – Уже тогда она стала понимать, что натворила, и пыталась сгладить ситуацию, задобрить меня и даже вела речь о повторной помолвке с Карлом. Моя мать была в восторге, знаешь ли. Но спорить с его величеством, когда тот решил отдать меня тебе, не решилась. Изабелла мне должна, и она прекрасно это понимает. Мне будет проще склонить её к мысли о моём полном прощении и вполне дружеских чувствах, при некоторых уступках с её стороны.