– Как твое имя? – вновь, и не совсем к месту, спросил Дэвис.

– Мое имя в прошлый вторник из окошка выпало и разбилось. Но для тебя я буду Форейтор Том, если тебе непременно надо как-нибудь ко мне обращаться.

– Ну так вот, Том, я свою ставку назвал, – отчеканил Дэвис.

– Согласен на сделку – выдвини условия, – сказал Форейтор Том. – Мне, как я есть посредник, нужны полномочия насчет условий – которые я, значит, самыми выгодными для обеих сторон сочту. Иначе я и пальцем не шевельну.

Обсуждение продолжалось; имела место очередная волна увещеваний, всплывали новые детали. Когда наконец было достигнуто нечто вроде взаимопонимания, Форейтор Том произнес:

– Учти, Пол Дэвис: я сам за себя – никто меня не подослал и никто не ждет. А тебя я вообще в глаза не видел.

– Куда ты направляешься?

– В сторону луны, только малость поближе, – изрек таинственный Форейтор, указывая на багровый диск и кривя губы (впрочем, усмешку скрывала борода). В следующее мгновение он пришпорил коня и пустил его галопом, а еще через несколько секунд конь и всадник производили впечатление фигуры, вырезанной из картона, черной на красном фоне.

Пол Дэвис глядел вслед своему визави, прищурив левый глаз; сомнения терзали его. Прежде чем всадник успел слишком удалиться, луна угодила в плотное облако, и равнину вновь окутала тьма; непроглядная, она тотчас поглотила всадника. Проницательный бывший сыщик, который за время переговоров изучил каждую деталь одежды, каждую пуговицу так называемого Форейтора Тома и каждое пятно на шкуре его коня (последнего он опознал бы даже на ярмарке в Йорке), уже не мог видеть, куда именно направляется Форейтор. Он из мрака явился – и во мраке исчез.

А сейчас пора взглянуть, как прошел дружеский ужин, который устроил сэр Реджинальд всего двумя днями позднее и менее чем в десяти милях от места полуночной встречи. К удовольствию сэра Реджинальда, никого из гостей не пришлось особенно уговаривать, никто не стал причиной разочарования.

Осмелюсь заметить, что леди Мэй (туалет которой своей изысканностью не соответствовал поводу) скучала, ибо не обнаружила в Мортлейк-Холле персоны, чье лицо озаряло для нее любой дом. Как нам известно, Ричард Арден и его отец не сумели уладить давний конфликт – вот почему не оправдались надежды леди Мэй и вот почему пропали втуне ее старания.

В богато убранную гостиную леди Мэй вошла вместе с Элис. Ее внимание сразу привлек джентльмен высокого роста и прекрасной наружности, который у дальнего камина говорил с сэром Реджинальдом. На вид этому джентльмену было лет шестьдесят, возможно, чуть больше; он стоял, в то время как сэр Реджинальд сидел в кресле; одна его нога была обута в домашнюю туфлю. Погода выдалась скверная (лил дождь), и поэтому в камине тлели поленья. Что до высокого джентльмена с белоснежными, будто шелковыми волосами, с лицом добрым, честным, задумчивым и не без налета грусти, в нем леди Мэй живо узнала Дэвида Ардена, которого в последний раз видела, когда кудри его имели каштановый цвет, а лицо выражало жизнерадостность, характерную для юноши.

Сэр Реджинальд поднялся (это стоило ему болезненных усилий) и по ковру прохромал навстречу леди Мэй, подергивая плечами и с улыбкой указывая на свою домашнюю туфлю, извинительную при больной ноге.

– Как мило с ее стороны было приехать, не правда ли? – произнесла Элис.

– Больше чем мило! – подтвердил сэр Реджинальд, растягивая в улыбке свои тонкие, словно пергаментные, губы, подавая руку леди Мэй и ведя ее к креслу. – Она посетила больного и увечного в жилище его, что есть акт сострадания; не говоря уж об удовольствии принимать ее – одном из немногих, кои остались несчастному. – Иссохшей свободной рукой сэр Реджинальд погладил пухлые пальчики леди Мэй и продолжал: – Это мой брат Дэвид. Он почти не сомневался, что вы его не узнаете, леди Мэй.

– Именно так. При нашей прошлой встрече леди Мэй была почти дитя, а последнее десятилетие оставило свои следы, – изрек Дэвид Арден с легкой усмешкой.

Леди Мэй, которая вздрогнула и собралась уже сконфузиться, когда баронет коснулся деликатной темы быстротечного времени, мысленно выдохнула и так же мысленно поблагодарила Дэвида Ардена за столь ловкий словесный маневр.

– Не будем говорить о годах и переменах. Я узнала вас тотчас же, мистер Арден, – молвила леди Мэй. – А вы, сэр Реджинальд, только-только из Виши? Долго ли пробудете в Мортлейк-Холле?

– Нет, совсем недолго; моя бедная стопа вынуждает меня к вечному движению; парадоксально, но факт. Насчет поездки в Бакстон уже все решено. Я проведу там неделю, может, немного больше, а затем, ради смены климата, отправлюсь в Йоркшир.

Едва войдя в гостиную, Элис увидела прехорошенькое личико – оригинал восхитительного портрета, что стоял у нее перед глазами во время поездки в Твайфорд; услышала Элис и щебетанье, производимое голоском поистине серебряным. На диване устроилась Грейс Мобрей; мистер Лонгклюз облокотился о диванную спинку с одной стороны от прелестницы, Вивиан Дарнли (как показалось Элис, чем-то воодушевленный) стоял прямо перед нею – и смеялся. Элис Арден быстрым шагом прошла к дивану, чтобы отдать долг хозяйки. Тяжелое предчувствие охватило ее, непривычная боль сдавила сердце, когда она заметила, как расцвела Грейс Мобрей с их прошлой встречи. Лучась улыбкой и простерши руки, Элис поздоровалась с мисс Мобрей, расцеловала ее и после нескольких дежурных фраз уселась на диван. Далее она осведомилась у мистера Лонгклюза, как идут его дела, и лишь затем обратилась к Вивиану Дарнли, но почти сразу возобновила подобающий случаю любезный диалог с той, которая отныне считалась ее родственницей, даром что форма родства была Элис неизвестна.

Барышни казались настолько поглощенными друг дружкой, что джентльменам, после некоторого ожидания, волей-неволей пришлось завести собственный разговор и переместиться от дивана к окну. Они обсуждали собак и лошадей, причем мистер Лонгклюз быстрыми темпами втирался в доверие к Вивиану Дарнли.

– Когда мы вновь сойдемся после ужина, вы должны будете сообщить мне, кто эти люди, – пропела Грейс Мобрей, которая редко обдумывала свои слова. – Фамилия молодого джентльмена – Вивиан, не так ли?

– Нет, его фамилия Дарнли, – шепотом отвечала Элис. – Вивиан – это его имя.

– И имя, и фамилия очень романтичны^[33], и сам мистер Дарнли большой романтик, если хотя бы в половине случаев говорит то, что думает, – рассмеялась Грейс Мобрей.

«Что он ей говорил?» – встревожилась Элис, быстро сообразив, что практически любую тему можно подать в романтическом ключе.

– А другой джентльмен? – спросила мисс Мобрей.

– Это мистер Лонгклюз.

– Он умен, – заметила Грейс Мобрей с суровой убежденностью, которую Элис нашла забавной.

– Вы так считаете? Я согласна; во всяком случае, мистер Лонгклюз умеет быть интересным. Он объехал полмира, и он очень недурной рассказчик.

На этой фразе Вивиан Дарнли вдруг обернулся к барышням и произнес:

– А давайте уговорим леди Мэй устроить увеселительную поездку в Дерби; я как раз толковал об этом мистеру Лонгклюзу.

– Я готов предоставить экипаж, – добавил мистер Лонгклюз.

– И притом с превосходными лошадьми – я их видел, – подхватил Дарнли.

– Ничто не принесет мне большего удовольствия, – молвила Элис. – Я никогда не бывала на скачках. Что скажете, Грейс? Отпустит вас дядюшка Дэвид?

– Постараюсь, чтобы отпустил, – пропела мисс Мобрей.

– Только подступать к леди Мэй нужно всем вместе, – сказала Элис. – Леди Мэй такая душка, она против нас не устоит.

– Давайте прямо сейчас и начнем, – предложил Дарнли.

– Не лучше ли дождаться, когда она будет в нашем полном распоряжении? Ведь неизвестно, что скажут ваш батюшка и ваш дядюшка, – остерегла Грейс Мобрей, обращаясь к Элис. – По-моему, они ничего не должны знать, пока мы не склоним на нашу сторону леди Мэй. Тогда им останется только смириться.

– Грейс права, – улыбнулась Элис.

– Мудрый совет! – воскликнул мистер Лонгклюз, тоже улыбаясь. – И у нас полно времени, чтобы выбрать подходящую минуту. До скачек целых десять дней.

– О, за десять дней можно сделать что угодно, – сказала Грейс. – Хотя и жаль, что ожидание будет таким долгим.

– Верно, за десять дней можно многое сделать; да и случиться может многое, – подхватил Лонгклюз, опуская глаза. – Очень, очень многое может случиться.

Изрекая эту банальность (что было совсем не в его духе), мистер Лонгклюз как будто поймал на себе быстрый и пытливый взгляд Элис Арден.

– В нашем бурном мире не осталось места спокойствию, мисс Арден; теперь всякий, что бы сам он ни делал, норовит и ближнему навязать мысль о необходимости действий, – сказал мистер Лонгклюз. – По-моему, часто величайшие перемены в жизни предугадываются теми, кто их приносит как бы невзначай.

Тут объявили, что кушать подано, и небольшое общество направилось в столовую, где соседями мисс Арден по столу оказались мистер Лонгклюз и дядюшка Дэвид.

Глава XVIII. Общество в столовой

Вот все расселись, и начался разговор из тех, что принято вести за трапезой.

– По-моему, я ударяюсь в метафизику, – произнес мистер Лонгклюз с легким смешком.

– Должна ли я в ответ признаться, что порой сказанное вами выходит за рамки моего понимания, каковые рамки не слишком широки? – молвила Элис.

– Я сам виноват: я выражаюсь слишком туманно, – выдал Лонгклюз приглушенным голосом. – Ибо ваш разум, мисс Арден, способен постичь решительно все. Для меня нет собеседницы приятнее, чем вы, и отчасти мое удовольствие от разговора с вами объясняется вашим живым и гибким умом. А свои слабые места я знаю. Мои фразы бывают неуклюжи – это так. Кстати, если я правильно помню, вы изъявили желание получить ноты одной песенки, сложенной в дикой Богемии. Я исполнял ее несколько дней назад у леди Мэй; она называется «Невеста скитальца»; речь идет о белой лилии. Я сумел упросить одного приятеля, одаренного музыканта, чтобы он переписал для вас ноты. Льщу себя надеждой, что угодил вам, принеся ноты с собой. Можете обвинить меня в дерзости, но я был почти уверен, что вы не устоите перед искушением наиграть и напеть этот богемский пустячок.

Говоря с Элис, мистер Лонгклюз неизменно избирал тон самый почтительный, так что такой молоденькой девушке почти невозможно было не чувствовать себя польщенной, тем более что мистер Лонгклюз считался человеком умным, повидавшим мир, добившимся редкостного успеха путем почти что честным. Вдобавок мистер Лонгклюз превозносил Элис в выражениях незавуалированных – что было непривычно; однако, будь панегирики выдаваемы в иной манере, они звучали бы двусмысленно, если не оскорбительно. Мистеру же Лонгклюзу удавалось явить смирение и грусть, снивелировать дерзкий посыл искренностью и печальной покорностью, так что сам он ничуть не походил на этакого унылого карманного воздыхателя.

– Ах, я у вас в долгу! – воскликнула Элис. – Когда я прослушала песенку в вашем исполнении, мне действительно очень захотелось самой ее разучить, хотя, быть может, мой голос для нее и не совсем годится. Видите ли, если музыкальное произведение взяло за душу, его непременно найдешь и разучишь без пустых тревог насчет голоса, умений и таланта. Я думаю, здесь действует то же тщеславие, которое побуждает копировать фасон чужого платья. Словом, я жажду заняться этой песней и еще раз благодарю вас!

В это время дядюшка Дэвид, сидевший по другую руку от Элис, спросил вкрадчиво:

– Что ты думаешь, милая, о моей подопечной, Грейс Мобрей?

– Не следует ли мне раньше узнать, что думаете о ней вы, дядя? – лукаво парировала Элис.