– Который час?

– Пробило десять, сэр.

– Дай мне «Таймс».

Франклин повиновался.

– Сообщи на кухню, чтобы завтрак подавали как обычно. Я спущусь в столовую. Отвори ставни, а портьеры задерни наглухо.

Когда Франклин все исполнил и вышел из спальни, мистер Лонгклюз, оставаясь в постели, жадно взялся за газету. Матч между Худом и Маркхемом был описан во всех подробностях – но мистер Лонгклюз искал другое сообщение. И нашел: как раз под заметкой о бильярдном матче была другая – «Убийство и ограбление в “Салуне”». Лонгклюз прочел заметку дважды, затем принялся искать связанные с нею новости. Убедившись, что таковых нет, он вернулся к заметке об убийстве и прочел ее еще несколько раз, анализируя каждое слово. Затем он резко встал с постели и уставился на себя в зеркало.

– Краше в гроб кладут! – резюмировал он. – Ничего, постепенно приду в чувство.

Руки его дрожали, как у похмельного или вымотанного малярийной лихорадкой. Он словно постарел на десять лет.

– Сам себя не узнаю, – продолжал Лонгклюз. – Типичный старый грешник; а ведь я так молод и невинен!

Издевку он адресовал самому себе; почти каждый в определенных ситуациях предается этой странной роскоши, вероятно закаляя нервы, дабы стоически принимать подобные циничные шутки от третьих лиц или, по крайней мере, не полностью списывать их на неприязнь. Кислая улыбка возникла на физиономии мистера Лонгклюза в холодном утреннем свете, чтобы тотчас уступить место признакам сумрачного изнеможения. Мистер Лонгклюз сник; вздох, долгий и глубокий, судорогой свел все его долговязое тело.

Бывают моменты – к счастью, они редки, – когда мысль о самоубийстве делается настолько отчетливой, что впору устрашиться; человека, который пережил такой момент, не отпускает ощущение, что Смерть глядела на него в упор. Вездесущность страдания – вот истина столь же банальная, сколь и непреложная. Смертный, если он богат, избавлен примерно от двух третей проклятий, тяготеющих над родом людским. Две трети – это много; но иногда и одна оставшаяся треть пропитана страданием, едва-едва посильным для бренной плоти. Мистер Лонгклюз, миллионер, имел, разумеется, толпы завистников. Исторгла ли грудь кого-нибудь из них столь же тягостный вздох в то утро или, может, нашелся такой, кому белый свет был еще гаже?

– Вот приму ванну – другим человеком себя почувствую, – решил мистер Лонгклюз.

Однако ванна не дала ожидаемого результата; наоборот, у Лонгклюза начался озноб.

– Да в чем же дело? Видимо, я изменился, – сказал он себе, списывая дискомфорт на течение времени: так осенью, когда убывает световой день, люди именно это явление винят в своей хандре. – Бывало, подобные сцены и вообще любые потрясения производили на меня эффект, по краткосрочности сравнимый с эффектом от бокала шампанского; а сейчас мне тошно, словно я принял яд или испил чашу безумия. Да меня же трясет всего – и руки дрожат, и сердце скачет! Я стал каким-то слюнтяем!

Завершив, наконец, свой туалет (весьма небрежный, к слову), мистер Лонгклюз, в халате и домашних туфлях, поплелся по лестнице в столовую. Вид он имел самый жалкий.

Глава VII. Друзья навек

Менее чем через полчаса, когда мистер Лонгклюз еще сидел за завтраком, в столовую был препровожден Ричард Арден.

– По сравнению с вами, Арден, я в своем халате и шлепанцах выгляжу распустехой! – воскликнул Лонгклюз.

– Не надо извинений, прошу вас, – сказал Арден. – Это я пришел слишком рано – не посмел ослушаться дяди, который назначил мне встречу на десять утра.

– Не желаете ли закусить со мной?

– Охотно: я еще не завтракал, – со смехом согласился Арден.

Лонгклюз взялся за колокольчик.

– Вы в котором часу вчера ушли, Арден?

– Да почти одновременно с вами – то есть минут через пять-десять после окончания игры. Вы слышали – там, в клубе, человека убили? Я хотел взглянуть на него, но не пробился сквозь толпу.

– Мне в этом смысле повезло больше – я проскочил в первых рядах, – сообщил Лонгклюз. – Картина была преотвратная; меня до сих пор мутит. Вы легко представите степень моего потрясения, если я скажу вам, что убитый – тот самый недотепа-француз, о котором я вам рассказывал. Перед матчем мы с ним вели дружескую беседу – и вот он мертв! Прочтите – здесь все описано в подробностях; о, как же мне тоскливо! – И Лонгклюз протянул Ардену «Таймс».

– Вон оно как! Надеюсь, преступник будет найден, – сказал Арден, пробежав глазами заметку. – А вам, Лонгклюз, никто не внушил подозрений?

– Столько мутных типов разом я еще не видывал, Арден.

– А вот и отчет о матче; капитально сделан, ничего не скажешь, – продолжал Арден, для которого игра представляла больше интереса, чем трагедия несчастного коротышки Леба. Он принялся зачитывать вслух отдельные пассажи из отчета, попутно поглощая завтрак. Наконец, отложил газету и выдал: – Кстати, мне уже нет необходимости утомлять вас просьбой о совете. Я нынче получил нахлобучку от дядюшки Дэвида и полагаю, что теперь он сам уладит мои проблемы. Такой у него обычай: послать за мной, долго мучить проповедями, а затем навести порядок в моих делах.

– Хорошо бы, Арден, и мне иметь в ваших советах столь же мало нужды, сколь вы имеете в моих, – произнес Лонгклюз после короткой паузы, неотрывно глядя в глаза Ричарду Ардену своими темными глазами. – Я раз пятьдесят балансировал на грани – то есть был готов исповедаться, – но мне не хватало духу. Теперь час настал. Дело не терпит отлагательств. Я должен открыться вам, Арден, сейчас или никогда; прямо сейчас – или вообще никогда. Возможно, мудрее было бы хранить молчание.

– Напротив: лучше выговориться, – подбодрил Арден, откладывая нож и вилку и всем корпусом подаваясь к Лонгклюзу. – «Прямо сейчас» – самое подходящее время, какова бы ни была ситуация. Если дело плохо, надо поскорее с ним разобраться; если новость хорошая, надо поскорее начать радоваться.

Лонгклюз встал из-за стола, потупил взор в раздумье и медленно прошел к окну, где некоторое время стоял, не говоря ни слова, погруженный в себя. Наконец он поднял глаза и отчеканил:

– Кризисы никому не по душе. Хороший генерал избегает решающего сражения столь долго, сколь это возможно. Это слова Наполеона, не так ли? Никто в здравом рассудке не поставит на кон все, чем владеет. Признание уже неоднократно готово было сорваться с моих уст. Но всякий раз я шел на попятную.

– Я к вашим услугам, дорогой Лонгклюз, – заверил Ричард Арден, тоже поднявшись и тоже пройдя к окну. – Я готов выслушать вас и буду счастлив, если выяснится, что в моих силах оказать вам хотя бы ничтожную услугу.

– Любую услугу? Это грандиозно, – выпалил Лонгклюз. – И все же я не знаю, как просить вас… с чего начать… ведь столь многое стоит на карте… Вы еще не догадались, о чем я?

– Пожалуй, да; а может, и нет. Дайте подсказку.

– Неужели у вас ни единой версии?

– Одна, кажется, есть.

– И она, ваша версия, касается мисс Арден?

– В общем, да.

– Умоляю, скажите, что вы думаете по этому поводу?

– Я думаю, что Элис вам нравится.

– Нравится? Нравится? И только-то? Господь свидетель, я много бы дал, чтобы мои чувства сводились к простому влечению. Что значит «нравится»? Да ничего! Тут даже слово «любовь» ничтожно. Я обожаю мисс Арден; я одержим ею. Вот я и открыл вам свою тайну. Что скажете? Вы, наверное, возненавидели меня?

– Как можно, дорогой мой! За что мне вас ненавидеть? Напротив, вы стали мне еще симпатичнее. Я только чуточку удивлен: я не ожидал, что ваши чувства будут и вполовину столь сильны.

– Вчера вы говорили со мною по-дружески, Арден. Пока мы ехали на матч, я вообразил, что вы обо всем догадываетесь; воспрянувший духом после ваших слов, я открыл то, что без вашего ободрения наверняка унес бы с собой в могилу.

– Мне странно это слышать. Дорогой мой Лонгклюз, вы говорите так, будто я дал вам повод усомниться в моей дружбе. По-моему, я этого не сделал – как раз наоборот…

– Как раз наоборот; да, это верно, – подхватил Лонгклюз. – И куда как логично было для вас проникнуться ко мне еще большей симпатией. Я не сомневаюсь, что вы мой друг; я это точно знаю. Давайте пожмем друг другу руки. Заключим соглашение, Арден; да, соглашение!

Лонгклюз протянул руку; его бледные губы кривила полубезумная улыбка, в глазах вспыхнул огонь. Арден, отвечая на сей энергичный жест, казалось, еле удерживался от смеха.

– А теперь слушайте, Ричард Арден, – пылко заговорил Лонгклюз. – Вы имеете на мисс Арден много больше влияния, чем обыкновенно брат имеет на сестру. Я давно это заметил. Все потому, что с детских лет мисс Арден почти не знала иного общества, кроме вашего, и потому, что вы старше ее. Мисс Арден очень к вам привязана, привязанность же вытекает из восхищения вашими достоинствами. К тому же вас с нею только двое в семье, то есть вся сестринская любовь без остатка направлена на вас. Мне не случалось видеть, чтобы человек столь много значил для своей сестры. И эти чувства мисс Арден вы должны употребить мне во благо.

Говоря так, Лонгклюз не выпускал Арденовой руки.

– Если отказываетесь, можете отнять руку, – произнес он. – Я не стану сетовать. Однако ваша рука по-прежнему в моей – стало быть, об отказе речь не идет. Стало быть, соглашение между нами заключено. Отныне мы союзники. Как друг я взыскателен, зато надежен.

– Дорогой Лонгклюз, я не сомневаюсь в вас. Я безоговорочно принимаю вашу дружбу. Только не приписывайте мне прав опекуна или отца в деле с Элис. Хотел бы я внушать сестре свои мысли относительно каждого предмета, и в первую очередь – относительно вас; но это не в моей власти. Однако верьте: во мне вы обрели преданного друга.

Арденова ладонь оставалась в руке Лонгклюза; на этих словах он стиснул ее с особенной силой, а затем энергично встряхнул.

– Слушайте дальше, Арден; я перехожу к пункту, который вызывает главные затруднения. Едва ли во всей Англии хоть кому-то известна моя история. Меня это радует; причину радости вы постепенно поймете и одобрите. Однако есть огромное препятствие, пусть и временное; вот почему друзьям юной леди следует взвесить преимущества моего капитала против этой проблемы. Придет время – и уже совсем скоро, клянусь душой и честью, – когда я смогу доказать, что происхожу из почтенного и старинного английского рода, который не уступает прочим английским семействам! Здесь, в Англии, мои предки еще при Вильгельме-Завоевателе носили дворянский герб, в Нормандии же, откуда пошел наш род, его следы и вовсе теряются в глуби веков. И если я не сумею предоставить вам доказательства, у вас будет полное право заклеймить меня позором.

– В вашем благородном происхождении я не сомневаюсь, дорогой Лонгклюз. Однако вы слишком большой вес придаете пункту, который на самом деле не так важен для современного англичанина. Да, мы снимаем шляпы перед джентльменами в шлемах и плащах, но подвигам феодалов внимание уделяется только в справочнике Дебретта^[14]. Вы смотрите на родословную скорее как австриец, нежели как англичанин. Мы, не в пример нашим отцам и дедам, склонны кое-чего ожидать и от самого джентльмена лично; нам стало меньше дела до заслуг его пращуров. Поэтому забудьте о родословной до тех пор, пока не будет возвращен ваш титул и не поступит запрос на него из геральдической палаты; вот когда поступит, тогда и начнете хлопоты. А пока вот что я вам скажу: в Англии всю правду о своих семьях осмелятся поведать человек пятьдесят, не больше.

– Мы теперь друзья, Арден, а значит, кроме привилегий, имеем обязательства; то и другое растягивается на максимально долгий срок, – проговорил Лонгклюз, смутив Ричарда Ардена своей торжественностью.

– Да, конечно, – подтвердил Арден.