Произошел обмен пронзительными взглядами; на каждое из двух лиц легла внезапная тень. Вот тень усугубилась, вот разлилась по всей комнате, ибо темные тучи закрыли солнце своею массой, суля грозу.

– Боже! Утро – и такая темень! – воскликнул Арден, переводя глаза с Лонгклюзовой физиономии, которая стала почти не видна во мраке, за окно, устремляя взор к иссиня-черным небесам.

– Да, небо темно, как грядущее, которое мы обсуждаем, – с печальной улыбкой констатировал Лонгклюз.

– Темно – в смысле, неизвестно; никакого тут нет зловещего подтекста, – произнес Ричард Арден. – Я, например, надеюсь на лучшее. Наверно, потому, что я сангвиник.

– Если бы тип темперамента имел отношение к удачливости в делах, я бы тоже был сангвиником. Похоже, связи тут нет никакой. Мое счастье зависит от факторов, на которые я не могу повлиять ни в малейшей степени. Мысль, действие, энергичность ничего не значат; поэтому я отдался на милость течения, и… О нет, мне не хватает духу спросить… Ради всего святого, Арден, скажите… Только не щадите меня, не сглаживайте углов. Я хочу знать правду, пусть даже самую горькую. Прежде всего: мисс Арден питает ко мне антипатию, да? Я противен ей?

– Противны? Что за вздор! Да может ли такое быть? Моей сестре приятно ваше общество, когда вы в ударе и не глядите букой. Антипатия! Да у вас, дорогой мой Лонгклюз, воображение разыгралось!

– Немудрено ему разыграться у человека, чей статус подобен моему. И притом вероятность антипатии так велика. Иногда я надеюсь, что мисс Арден не догадывается о моих чувствах. Может, вам это покажется странным и диким, но, по-моему, если мужчина не может внушать любовь и при этом открывает сердце своей богине, его удел – ненависть и отвращение. В этом секрет половины трагедий, известных нам по книгам. Мужчина любит – а предмет страсти не только пренебрегает любовью, но и оскорбляет влюбленного. Такова жестокая натура женщин! В результате уколы ревности и отчаяния становятся сущей пыткой – страшнейшей из всех адовых мук.

– Лонгклюз, я не раз и не два видел вас и сестру вместе в гостиной. Вы сами должны признать, что ничего похожего на отвращение не было, – заявил Арден.

– Вы говорите от сердца? Ради Господа Бога, не нужно меня щадить! – взмолился Лонгклюз.

– Я говорю то, что думаю. Никакой ненависти; никакого отвращения.

Лонгклюз вздохнул, надолго потупил взор, а когда поднял глаза, произнес:

– Ответьте еще на один вопрос, дорогой Арден, и больше я не стану злоупотреблять вашей добротой. Обещаете ли вы быть предельно откровенным, если найдете, что я не выхожу за рамки приличий? Обещаете ли отвечать искренне, не щадя меня, и явить мне худшее?

– Обещаю.

– Вашей сестре нравится какой-нибудь другой мужчина? Может быть, она питает к кому-то особую сердечную склонность? Или ее любезность никому конкретно не адресована?

– Так и есть, насколько мне известно. Элис никогда не отдавала предпочтения никому из тех, кто поклонялся ей, – иначе это не укрылось бы от моих глаз, – заверил Ричард Арден.

– Не знаю, может, это и правда, – не унимался Лонгклюз. – Но ведь есть один молодой человек, который явно вздыхает по мисс Арден и которого она выделяет среди прочих. Надеюсь, вы поняли, о ком я веду речь?

– Клянусь честью, не понял.

– Я имею в виду вашего давнего друга; полагаю, он ваш ровесник, он часто гостит у вас в йоркширском поместье и здесь, в Мортлейке. Он считается чуть ли не братом и, уж во всяком случае, своим человеком в доме.

– Неужели вы говорите про Вивиана Дарнли? – изумился Ричард Арден.

– Именно про него.

– Вивиан Дарнли? Да ведь ему денег едва на жизнь хватает, куда уж тут жениться! Он и в мыслях не держит брак. Да если бы мой отец только заподозрил подобное упование, он бы Вивиана мигом отвадил! Поистине, вы не смогли бы выбрать предметом ваших опасений человека менее подходящего, – подытожил Арден (правда, после секундного раздумья – ибо теория Лонгклюза смутила его сильнее, чем он желал признать). – Да и сам Дарнли не дурак, и притом в нем есть благородство; короче, если бы вы знали его так, как знаю я, вы поняли бы абсурдность вашей ревности. Что касается Элис, ей и в голову не приходит, что Дарнли способен на этакое безрассудство; это я вам со всей уверенностью заявляю.

Последовала новая пауза. Лонгклюз опять крепко задумался.

– Позвольте еще один вопрос; уж он-то не должен вызвать затруднений, – наконец решился он.

– Я к вашим услугам, дорогой Лонгклюз.

– Примет ли меня сэр Реджинальд? Как он вообще ко мне отнесется?

– Уж получше, чем когда-либо относился ко мне! Раскланяется, наверное; или нет – он для вас объятия раскроет и улыбкой просияет. Мой отец – человек светский; да вы сами увидите. Конечно, деньги – это еще не все; но это очень, очень много. Деньги не сделают вульгарного человека джентльменом, зато джентльмена могут сделать кем угодно. Я уверен, что вы поладите с моим отцом. А теперь я должен вас покинуть, дорогой Лонгклюз. Я спешу к старому мистеру Блаунту, и опаздывать никак нельзя – дядя Дэвид велел мне явиться к нему ровно в полдень.

– Да хранят Небеса нас обоих, дорогой Арден, в этом мире, полном коварства! Да убережет нас Господь от скверны в этом насквозь фальшивом Лондоне! И да покарает того из нас, кто предаст дружбу!

Все это Лонгклюз выдал, снова завладев Арденовой рукою и сверля его своими непроницаемыми темными глазами. Но что же покоробило Ричарда Ардена – не злоба ли (точнее, намек на таковую), на долю секунды проглянувшая в бледном Лонгклюзовом лице?

– Вот под такую ектенью можно спокойно расстаться! – усмехнулся Арден. – Слова столь высоки, что благословение граничит с проклятием. Впрочем, я не возражаю. Аминь.

Лонгклюз скроил улыбку.

– С проклятием, говорите? Что ж, это проклятие и есть. Или что-то подобное ему; притом же я адресовал его себе самому – вам так не показалось? Однако мы ведь не навлечем его на себя, правда? Стрела пущена в море – она никому не причинит вреда. Но что, дорогой Арден, зашифровано в таких фразах, кроме страдания? Что есть горечь, как не боль? Чего заслуживает жестокая душа, если не горя? Мы добрые друзья, Арден; заметите во мне враждебности хоть на йоту, сразу скажите: «Это говорит в нем сердечная рана, а не он сам». До свидания. Господь да благословит вас!

У дверей произошла новая сцена прощания.

– Мне предстоит промаяться весь день – который больше похож на ночь; глаза мои утомлены бессонницей, разум изможден, – бормотал позднее Лонгклюз, словно декламируя зловещий монолог. Он по-прежнему стоял у окна, все в тех же домашних туфлях и халате. – Неопределенность! Это слово дышит адскою серой! Воображение рисует человека, прикованного в туннеле; до него доносится пыхтенье паровоза, стук колес по рельсам; поезд еще далеко, но ведь прикованный не знает, что придет раньше – освобождение или гибель. О, неопределенность, как ты тяжела! Как ты мучаешь меня! Сегодня я увижу Элис. Я увижу ее – но как же все будет? Ричард Арден ободрил меня; да, ободрил. «Ничтожный, прочь!» Кажется, это слова Брута^[15]. Святое небо! Что за жизнь – я будто карабкаюсь по шаткой лесенке. Взять хотя бы тот случай в Швейцарии, когда в лунную ночь я сбился с пути; то был сущий кошмар среди неправдоподобно восхитительного пейзажа! Две мили каменистой, узкой, как дощечка, тропы предстояло мне осилить. Слева высилась гладкая скала; справа разверзалась пропасть, причем так близко, что, урони я перчатку, она бы непременно туда упала. Над горными пиками клубился туман, грозивший спуститься и затянуть мою тропу непроглядной пеленой. Эта тропа – метафора моей жизни, одной долгой авантюры, где опасность сменяется изнеможением. Природа полна красот, многие из коих служат якорями смертным, дарят покой. Сколько людей избрали себе дороги широкие и укатанные! Горе тому, кто заблудился, кого ночь застала среди альпийских скал!

Мистер Лонгклюз встряхнулся. На столе лежали письма; с ними он быстро разобрался. Теперь нужно было ехать в Сити. Пять десятков важных дел ждали его, а вечером… вечером он вновь увидит Элис Арден.

Глава VIII. Кое-что о башмаке

В гардеробной мистера Лонгклюза стояло несколько пар обуви.

– Где башмаки, которые я надевал вчера? – спросил мистер Лонгклюз.

– С вашего позволения, сэр, нынче утром пришел один человек и забрал один башмак, – ответствовал мистер Франклин.

– Что еще за человек? – рассердился мистер Лонгклюз.

– От мистера Арманьяка, сэр.

– Ты что же, вызывал его?

– Нет, сэр. Я подумал, вы через другого слугу передали заказ, вот мистер Арманьяк и послал человека за башмаком.

– Тебе пора запомнить, Франклин, что подобные заказы я передаю только через тебя, – процедил мистер Лонгклюз. В его взгляде сквозили ужас и негодование, по интенсивности несообразные с ситуацией. – Ты сам отдал башмак?

– Нет, сэр. Его Чарльз отдал, еще в восемь утра, когда вы спали; он сказал, что башмачнику непременно нужен правый башмак от той пары, которая вчера была на вас. А я башмаки ваши за дверь выставил; ну и отдал правый Чарльзу, сэр. Я думал, так и надо.

– Допустим; но ведь ты знаешь, что Чарльз еще и недели у меня не служит. Позови его. Я докопаюсь до истины.

Франклин испарился, а мистер Лонгклюз, с физиономией мрачной и решительной, уставился на лакированный левый башмак, словно ждал от него сведений об отсутствующем братце. В мозгу мистера Лонгклюза уже шла напряженная работа. Что значит этот маневр с башмаком? Я же, в свою очередь, поинтересуюсь, а почему вообще мистер Лонгклюз так всполошился из-за башмака, почему видел трагедию в передаче его башмачнику?

Вслед за мистером Франклином в комнату вошел Чарльз.

– Что это за история с моим башмаком? – Мистер Лонгклюз надвинулся на незадачливого Чарльза. – Кому ты его отдал?

– Да за ним поутру пришли, сэр.

– Кто пришел?

– Кажется, посыльный от мистера Арманьяка, сэр.

– Ах, вам кажется! Нет уж, сэр, извольте сообщать то, о чем вам известно наверняка! Что именно сказал этот так называемый посыльный?

По лицу мистера Лонгклюза было ясно, что сейчас кому-то не поздоровится.

– Он сказал, сэр, – начал мямлить Чарльз, выгадывая время, – он сказал, что его прислал мистер Арманьяк, сэр, и что ему нужен правый башмак, сэр.

– От какой пары – от любой?

– Нет, сэр, с вашего позволения, от той пары, которую вы вчера надевали, сэр.

– И это ты отдал ему башмак?

– Да, сэр, я.

– Сдается мне, ты не такой болван, каким прикидываешься. А до истины я все же докопаюсь. Ступай немедленно к мосье Арманьяку. Скажи, что я буду очень признателен, если он в письменном виде ответит на вопрос, посылал ли он сегодня человека за башмаком, и если да, то получил ли башмак. И пусть вернет его, слышишь? Непременно пусть вернет. Иди! В твоих интересах поторопиться.

– Сэр, я уже взял на себя смелость послать за вашим башмаком к мосье Арманьяку, когда вы велели мне привести Чарльза; мой посыльный вернется через пару минут, – сказал мистер Франклин.

– Хорошо. Как только он появится, все втроем живо ко мне. Я должен выяснить, кто со мной шутки шутит.

Мистер Лонгклюз захлопнул дверь в гардеробную, шагнул к окну и стал смотреть на улицу; физиономия у него была желчная. Через несколько минут он резко развернулся, потряс кулаком и топнул ногой. Тут-то и посетила его внезапная мысль.

– Башмак с правой ноги? Господи! Ладно, может, это не та нога.

Он схватил с полу левый башмак и стал его всесторонне рассматривать.

– Святые небеса! Башмак именно правый! Но что это значит? Это заговор? Если так, я не удивлен.

Еще раз оглядев левый башмак, мистер Лонгклюз швырнул его в угол яростным жестом.