Сам того не замечая, я обнажил меч и начал обрабатывать клинок точильным камнем. Избавиться от старых привычек было непросто. Тяжелый стальной меч блестел в моих руках, словно его выковали всего лишь днем ранее. Некогда его смастерил дед Фиахры для моего собственного деда. Он не нуждался в заточке, как и любое другое оружие Потомков. И тем не менее клинок требовал моего внимания. Словно растущая в поле пшеница, меч жаждал заботы, добрых слов, песен и любви. Дать ему испить крови я больше не мог, поэтому пришлось довольствоваться малым: порадовать клинок возможностью столкнуться с чем-то твердым и неуступчивым.

– Он тебя ждет.

Заходя в зал, Гобнет помахала мне рукой. Ее щеки светились румянцем, а губы сами собой расплылись в ироничной ухмылке. Как и всегда, она выглядела безупречно: длинное шелковое платье сидело на ней словно вторая кожа, светлые волосы струились по плечам, а чарующие бледно-зеленые глаза обрамляли длинные ресницы. У нее за спиной послышались шаги, и вслед за ведьмой в зал вошли Шэй и Лег – верховный арфист и верховная виночерпица. Лицо Шэя искажала тревога, и он всю дорогу смотрел себе под ноги, не обращая на меня никакого внимания. Лег вежливо улыбнулась мне, но и она предпочла не заводить со мной разговора, а вместо этого сразу направилась в один из коридоров, ссутулив плечи.

Где же была верховная целительница Аффрика? «Что-то случилось», – решил я. И явно что-то скверное. Я тотчас же подумал о Фоуле. Неужели что-то произошло с ней? Нет, это вряд ли. Пусть Гобнет и была той еще прелестницей, она искренне дорожила дружбой с моей двоюродной сестрой. Она бы так не улыбалась, если бы Фоула действительно попала в беду.

Вложив меч в ножны, я вышел из зала через заднюю дверь и направился к башне Томаса. Ветер бросал мне в лицо соленые морские брызги и норовил сорвать плащ. Золотой утренний свет уже выцвел и обратился в серую дымку. С запада надвигалась очередная буря.

Со мной поравнялась Гобнет, уже успевшая завернуться в меховую накидку.

– В чем дело? – спросил я.

– Томас попросил меня поприсутствовать на вашей встрече.

– А ты теперь, значит, не только верховная ведьма, но еще и верховный писарь?

– Нет, конечно. Я всего лишь исполняю его просьбу.

Я остановился и сурово взглянул ей в глаза:

– Если Томас желает со мной поговорить, пусть приходит ко мне в покои. Один.

И я зашагал прочь прежде, чем Гобнет успела открыть рот. Да, Фиахра заходил в своих обвинениях слишком далеко, но я прекрасно понимал, отчего Томас нравился ему все меньше и меньше. Пусть он и верховодил Советом хранителей, день ото дня он вел себя все заносчивее и заносчивее. Главе Совета и хранителю одного из даров подобало общаться с глазу на глаз, вдали от любопытных ушей. Обычно я не лез в политику и позволял Томасу делать все, что он хотел. Я бы запросто мог позволить Гобнет отправиться со мной на верх башни и остаться до конца нашей встречи. В конце концов, я же не собирался говорить ему ничего, что могло породить ненужные слухи.

«Фоула в опасности, Колмон. Ей угрожаешь ты сам и наши сородичи».

– Колмон. – Из узкого окошка башни послышался голос Томаса. – Поднимись ко мне, друг мой. Нам нужно поговорить.

Усилием воли выбросив из головы слова Роунат, я кивнул в сторону Гобнет.

– Наедине, если пожелаешь, – ответил Томас.

Гобнет медленно опустила голову с бесстрастным видом:

– Мы с тобой поговорим позже, Колмон. Расскажешь мне, что ты повидал во время странствий по Миту. Очень уж хочется послушать.

Я подождал, пока она вернется в крепость, и лишь затем зашагал в сторону башни. Воспользовавшись даром воителя, я взобрался вверх по длинной лестнице за считаные мгновения и опустился в кресло, стоявшее перед письменным столом Томаса.

Когда я стянул плащ, он рассмеялся:

– Я настолько привык ждать, пока мои гости совладают с этой лестницей, что ты почти застал меня врасплох.

Я вежливо улыбнулся в ответ. Дар воителя наделял меня нечеловеческими силой и скоростью, и Томас прекрасно знал, как быстро я могу справиться с подобным препятствием. Этой репликой он явно пытался начать непринужденную беседу, а мне полагалось рассмеяться и пошутить про то, что он впустую тратит жизнь среди всех этих книг, или же обратить внимание на гору пыльных свитков у него над головой. Несколькими годами ранее я бы именно так и поступил, но в последнее время мы с Томасом все больше и больше начинали напоминать своих отцов.

– В чем же дело, Томас? Для чего ты меня вызвал?

Он неспешно опустился в кресло и наклонился вперед, крепко сцепив пальцы.

– Ты, должно быть, помнишь, что я отправил Эйлиш наблюдать за королем Коннахта из женского монастыря близ Киллаконена. Она сама попросила послать ее туда.

Втайне радуясь, что он не сообщил никаких дурных вестей о Фоуле, я обдумал услышанное. Я хорошо помнил о просьбе Эйлиш. Ей опостылела жизнь в крепости, и она пожелала хотя бы на время покинуть остров Феннит. Когда она в прошлый раз наблюдала за смертными по поручению Совета сто лет назад, монашеская жизнь быстро ей наскучила, но, поскольку в наши дни у Потомков, желавших отправиться в мир смертных, не было иного выбора, она сочла, что сумеет справиться с этим бременем. Я не винил Эйлиш: не она одна желала вновь побывать в Ирландии. Потомки часто вполголоса обсуждали подобные желания длинными зимними ночами, когда золотисто-бурый эль и медовый хлеб напоминали нам о недавнем прошлом.

– Она разузнала что-то важное? До меня доходили слухи о том, что на севере Коннахта недовольны мирным соглашением между королем Брианом Бору и владыкой Мита Шехналлом.

Томас покачал головой:

– Нет. Она давала королю Коннахта советы. Указывала ему, как поступить. Говорят, они даже делят ложе. Иными словами, она нарушила Новое соглашение. Я собираюсь лично вызвать ее обратно в крепость. Следующей весной на очередном собрании мы будем ее судить.

Теперь я понимал, почему не увидел в зале Аффрику и почему Шэй выглядел таким встревоженным. Аффрика приходилась Эйлиш бабушкой и пользовалась огромным уважением среди Потомков, даже несмотря на свой суровый и надменный характер. Я знал, что подобное известие едва ли обрадует всех остальных. В Новом соглашении было четко обозначено, что любого Потомка, посмевшего вмешаться в жизни смертных, ждала либо смерть, либо утрата дара.

– Ты слишком торопишься, Томас. – Заслышав мой быстрый ответ, он прищурился: обычно у меня уходило куда больше времени на размышления. – Пока речь идет лишь о слухах, а Аффрику и Эйлиш едва ли можно обвинить в легкомыслии. Эйлиш будет отрицать все твои обвинения. – Какое-то время я молча изучал старого друга. Он побледнел и исхудал, хотя глаза его горели все так же ярко. – Ты рассуждаешь об убийстве одного из наших сородичей, словно ее вина – уже решенный вопрос, а ведь дело обстоит совсем иначе. – Я цокнул языком. – Ты столько времени просидел взаперти в этой башне, что в твоих словах нынче не меньше безрассудства, чем в пьяных речах Фиахры.

– Согласен, что добиться от нее признания вины будет непросто, – молвил Томас, не обращая никакого внимания на мой укол. – И тем не менее я его получу.

– Каким же образом?

– Когда она во всеуслышание начнет настаивать на своей невиновности во время суда, я предложу ей выпить зелье истины.

– И она откажется. Заставлять Потомка принимать напиток, сваренный друидом, запрещено.

– Ты абсолютно прав, но подумай, как ее ответ воспримут остальные Потомки. Отказаться выпить зелье – все равно что сознаться во лжи.

– И все же это не признание.

– А это уже не важно. Аффрика лишится права голоса, поскольку судить будут ее близкую родственницу, и принимать решение предстоит остальным хранителям даров. Если четверо из нас сочтут ее виновной, мы обязаны будем наказать ее по всей строгости закона. А это означает смерть или отказ от дара и превращение в смертную. Ей предстоит самой…

– Я не стану этого делать.

Томас пристально поглядел на меня:

– Что именно? Не признаешь ее виновной, даже если это так, или не приведешь приговор в исполнение? Разве убивать предателей и врагов – не обязанность воителя?

– Я не стану делать ни того ни другого. – Я не сводил взгляда с его лица и потому увидел, как черты его исказило глубокое удивление. – Все это зашло слишком далеко. Мы приняли этот закон затем, чтобы предотвратить гибель наших сородичей. Тогда я поддержал тебя, потому что множество Потомков сложило головы на полях брани по всей Ирландии, защищая жизни своих возлюбленных смертных. Но какой же прок держать нас взаперти в этой крепости, если мы начнем убивать друг друга?

Томас задумался, поглаживая губы пальцами.

– В этом есть доля истины. Я часто вспоминаю твои слова и гадаю… не пора ли нам покинуть мир смертных окончательно? Как знать, вдруг Потомки не способны совладать с искушением, даже если просто наблюдают за ними из монастырей? Мы по-прежнему слишком вовлечены в их конфликты.

Я обдумал его слова, которые на первый взгляд казались разумными. Зачем нам подвергать себя ненужной опасности? Мы уже обсуждали это прежде, но другие хранители даров твердо настаивали на своем. Наши предки отправились в иномирье и оставили нас присматривать за смертными друзьями. Когда смертные сражались друг с другом, наши целители спешили на поля сражений и помогали раненым женщинам и детям. Когда скверна губила урожай, друиды и виночерпии помогали земле исцелиться и спасали смертных от голода. Новое соглашение стало первым шагом назад в наших взаимоотношениях. Нам более не дозволялось заводить связи со смертными, помогать им советом и сражаться с ними бок о бок, но мы по-прежнему чувствовали ответственность за их судьбы. Их жизни и благополучие зависели от нас. Если мы окончательно покинем их, то предадим все наши убеждения.

Я со вздохом провел пальцами по заплетенным в косы волосам, а затем моя правая рука скользнула вниз по бедру. Мне не составило труда нащупать старую рану, оставленную вражеским копьем. Шрам продолжал болеть даже много лет спустя.

– Отчего же ты передумал, Томас?

– Я желаю смерти собственным сородичам не больше тебя. И тем не менее, если Эйлиш признают виновной, ее ждет либо казнь, либо отказ от дара. Я размышляю над причинами ее проступка, и, когда я вспоминаю об изгнании Роунат, ответ напрашивается сам собой. Мы обязаны полностью отстраниться от смертных. Кажется, иного выбора у нас не осталось. – Томас отпил воды из кружки. – Я вспоминаю и о Фоуле, которая по-прежнему живет при дворе Бриана Бору. Мы с тобой знаем, сколь порочны сердца смертных, а вот Фоула об этом и не подозревает. Она должна вернуться домой и жить здесь, среди нас. Вдали от опасности.

Когда Томас неожиданно сменил тему, мое сердце заколотилось быстрее. Все это время я изо всех сил старался позабыть о том, что сказала мне Роунат. Сколько я ее помнил, она всегда была… немного не в своем уме, но разве я мог отрицать, что ветер принес мне ее послание и призвал меня к ней? А значит, нельзя было забывать и о предупреждении, которое встревожило меня до глубины души.

«Фоула в опасности, Колмон… Ей угрожаешь ты сам и наши сородичи. Тебе суждено либо навредить ей, либо спасти ее. Я точно не знаю».

Роунат утверждала, что благополучию ее сестры угрожали не смертные манстерцы, а сами Потомки.

Я набрал воздуха в грудь. Слова никогда не давались мне легко. Я был оружием – человеком, который исполнял чужие приказы. Это Томас вел переговоры, умасливал, плел интриги и искусные речи. Смогу ли я убедить его поступить так, как желал я?