Лиззи уставилась в потолок и задумчиво проговорила:

– Не угодно ли вам, чтобы я принесла песку?

– Верный подход, но ты забыла перевести.

Она кивнула.

– Ой, Божечки, миссум, мэм, али принесть толику песочку?

– Хорошо.

– “Принесть толику” трудно произнести, – подала голос Глори, старшая из детей. – “-сть – т”.

– Так и есть, – согласился я. – Но тут можно и запнуться. Это даже лучше. Аль п-п-принесть то-то-толику пе-пе-песочку, миссум Холидей?

– А если они не поймут? – спросила Лиззи.

– Ничего страшного. Пусть поскрипят мозгами, чтобы понять вас. Иногда нужно мямлить – не отказывайте им в удовольствии произнести: “Не надо мямлить”. Они обожают нас поправлять и считать дураками. И помните: чем меньше им хочется прислушиваться к нашим беседам, тем больше мы можем при них сообщить друг другу.

– Почему Бог так устроил? – спросила Рейчел. – Что они хозяева, а мы рабы?

– Детонька, Бога нет. Религия существует, а этого их Бога – нет. Их религия учит, что в конце мы получим награду. А вот про их наказание не говорит ничего. Но в их присутствии мы верим в Бога. Ой, божечки-божечки, верим-поверим. Религия – это лишь средство контроля, которое они применяют и пускают в ход, когда им удобно.

– Но что-то же наверняка есть, – заметил Верджил.

– Прости, Верджил. Пожалуй, ты прав. Пожалуй, дети, и впрямь существует некая высшая сила, но это не их белый Бог. Однако чем больше вы разглагольствуете о Боге, Христе, рае и аде, тем им приятнее.

И дети сказали хором:

– А чем им приятнее, тем нам спокойнее.

– Фебруари, переведи.

– Чем им лучшей, тем нам тишей.

– Превосходно.

Гек застал меня за перетаскиванием мешков с куриным кормом из подводы в сарай на заднем дворе вдовы Дуглас. Гек над чем-то сосредоточенно размышлял, и я смекнул, что он хочет поговорить.

– Об чем задумалися?

– О молитвах, – ответил он. – Вот ты молишься?

– Да, сэр, молюся бесперечь.

– А о чем ты молишься? – спросил он.

– Да о разном. Один раз я молился, чтобы малютка Фебруари поправилася от хворобы.

– И сбылось?

– Ну, поправилася же. – Я сел на подводу, поднял взгляд в небо. – А однажды я молился о дожде.

– И тогда тоже сбылось?

– Полило, а как же. Не сразу, но чуть опосля.

– Тогда откуда ты знаешь, что его послал Бог?

– А пожалуй, что и не знаю. Но рази ж не Бог все спосылает? Кто же еще послал дождь?

Гек подобрал камень, повертел его в руке, рассматривая, а потом зашвырнул им в белку, сидевшую высоко на ветке вяза.

– Хочете знать, что я думаю?

Гек посмотрел на меня.

– Я думаю, молиться надо ради тех ваших ближних, которые хочут, чтоб вы молилися. Молитеся так, чтобы услышали мисс Уотсон и вдова Дуглас, и просите Иисуса о том, чего, как вы знаете, они хочут. И жизнь ваша станет куда как вольготнее.

– Может быть.

– И вворачивайте время от времени что-нибудь вроде новой удочки и протчего такого, чтобы вас не бранили.

Гек кивнул.

– Разумно. Джим, а ты веришь в Бога?

– А как же, верю. Если бы Бога не было, откудова бы взялася наша чудесная жизнь? Ну, бегите играйтеся.

Я проводил Гека взглядом: он скрылся за углом того здания, что стоит напротив большого дома судьи Тэтчера. Я изготовился было взвалить на плечо последний мешок зерна, как вдруг сзади ко мне подошел старина Люк.

– Ты меня напугал, – сказал я.

– Извини. – Люк подпрыгнул – росточком старик не вышел – и сел на подводу.

– Чего хотел этот маленький приставала?

– Он малец неплохой, – возразил я. – Просто хочет понять, что к чему. Наверное, как и все мы.

– Слышал, что случилось с братом этого Макинтоша в Сент-Луисе?

Я покачал головой.

– Он человек свободный. Светлокожий, как ты. Ввязался в драку в порту, явилась полиция и схватила его. Он спросил, что с ним сделают за мордобой. Один из полицейских ответил, что, скорее всего, повесят. И брат Макинтоша ему поверил. Почему бы и нет? Так вот он достал нож и прирезал обоих.

Подошел белый мужчина и отчего-то принялся рассматривать коня, впряженного в подводу. Люк замолчал. На белого мы старались не смотреть. Если уж мы разговаривали, значит, надо продолжать разговор.

– И что дальше? – спросил я Люка.

– Ну, значица, эта черномазая облизьяна нырк в проулок, что твой сатана, тут-то его и оглоушили пистолетом. Эти белые так и накинулися на него. Намылили ему холку по первое число.

Я кивнул.

– Эй! – крикнул белый.

– Сэр?

– Это лошадь мисс Уотсон?

– Нет, сэр. Подвода – та мисс Уотсон. А лошадка – от вдовы Дуглас.

– Не знаешь, она не думает ее продавать?

– Не могу знать, сэр.

– Как увидишь ее, спроси, – сказал он.

– Да, сэр, всенепременно.

Прохожий в последний раз оглядел лошадь, раздвинул ей пальцами губы и наконец ушел.

– Как думаешь, зачем такому дураку лошадь? Он же в лошадях ничего не смыслит, – сказал Люк.

– Этой кляче сто лет в обед, она и в вёдро-то еле тащит эту подводу, даже пустую.

– Любят белые покупать всякую всячину, – заметил Люк.

– Так что сталось с Макинтошем? – спросил я.

– Схватили, привязали к дубу, напихали под него хворосту и сожгли заживо. Говорят, он вопил, просил его пристрелить. Но присутствующие кричали, что пристрелят любого, кто попробует избавить его от мучений.

Меня замутило, но в целом эта история не так уж и отличалась от многих других, которые я слышал. И все равно меня бросило в жар, я вдруг ощутил, что весь липкий от пота.

– Какая страшная смерть, – сказал я.

– А хороших смертей, пожалуй, и не бывает, – ответил Люк.

– Вот не уверен.

– Это еще почему? – удивился Люк.

– Ну то есть все мы умрем. Может, не всякая смерть так уж плоха. Может, какая из них меня и устроит.

– Чушь ты несешь.

Я засмеялся.

Люк покачал головой.

– Но и это еще не худшее. Цветные мрут каждый день, тебе ли не знать. Хуже всего, что судья заявил присяжным: это было деяние коллективное, и поэтому они не вправе выносить какие-либо вердикты. Получается, если сделали всей толпой, то это не преступление.

– Боже милостивый, – сказал я. – Рабство.

– Это ты верно подметил, – согласился Люк. – Если тебя убивают толпой, они невиновны. Угадай, какая фамилия у судьи.

Я молча ждал.

– Лоулесс^[1].

– Как думаешь, мы с тобой когда-нибудь попадем в Сент-Луис или в Новый Орлеан?

– Рази токмо в раю, – ответил Люк и подмигнул мне.

Мы расхохотались и заметили чуть поодаль белого. Ничто так не раздражает белых, как смеющиеся рабы. Подозреваю, белые опасаются, что мы смеемся над ними – а может, им невыносима самая мысль о том, что нам может быть весело. Как бы то ни было, а успокоиться мы не успели и привлекли его внимание. Белый услышал наш смех и направился в нашу сторону.

– Чего это вы расхихикались как девчонки? – спросил он.

Я этого типа видел и раньше, но имени его не знал. Он напыжился, будто хотел показать, что с ним шутки плохи. Меня это несколько напугало.

– Да мы вот дивилися, правда ли это, – ответил Люк.

– Что – правда? – спросил этот тип.

– Мы дивилися, правду ли говорят, что эти, как их, улицы в Новом Орлеане из чистого золота, – пояснил Люк и посмотрел на меня.

– И правда ли, что в наводнение по улицам течет чистый виски. Я-то виски отродясь в рот не брал, нет, сэр, но уж больно история хороша. – Я обернулся к Люку. – Правда же, хороша?

На мгновение мне показалось, белый сейчас смекнет, что мы над ним потешаемся, но он произнес со смехом:

– История хороша, потому что хороша, парни. – И ушел, хохоча.

– И сейчас он напьется, не столько потому, что может, сколько потому, что мы не можем, – заметил я.

Люк усмехнулся.

– И когда мы позже увидим, как он шатается и дурит, будет ли это примером иронии провидческой или иронии драматической?

– Возможно, той и другой.

– Вот уж была бы ирония так ирония.

Глава 3

Весенний снег всех захватил врасплох. По приказанию мисс Уотсон я целый день колол дрова, чтобы ей хватило надолго. Но дров было немного, и ни мне, ни другим рабам она не дала ни полена. Мы подобрали, что сумели, с земли и тайком срубили несколько невысоких деревьев неподалеку от наших хижин. Эти дрова, конечно, были сырые, горели плохо, жутко дымили, но тепло худо-бедно давали. Я ухитрился спрятать несколько сухих чурбачков под крыльцо мисс Уотсон. Ночью вернусь за ними. Старым рабам – Эйприл и Коттону – они пригодятся. Может, кто-то назвал бы мой поступок кражей. Я и сам так его называл, но меня это не смущало. Я упарился за работой и снял рубаху, невзирая на холод.

– Ого, сколько дров, – сказал Гек. Я вздрогнул. – Я тебя напугал? – спросил он.

– Разве что самую малость. Вы как здесь?

– Я только что продал все, чем владею, судье Тэтчеру. Он дал мне вот этот доллар.

Я присвистнул.

– Цельный доллар. Вот не знал, что вы такой богатей.

Я продолжил колоть дрова и заметил, что Гек на меня смотрит.

– А вы почему прогуливаете уроки?

– Наверное, по привычке.

– Я бы вот поучился с моим удовольствием. – Я расколол еще два полена.

– Между прочим, твоя кожа ненамного темнее моей.

– А все ж таки темная.

– Почему ты раб?

– Потому что моя мама была рабыней.

– А твой папа? – спросил Гек.

– Да вроде нет. Ну да какая разница. Если прознают, что у тебя в родне хоть один цветной, всё, ты цветной. И неважно, какой ты с виду.

– Я видел следы на снегу, – сказал Гек.

– Сдается мне, их сейчас вдосталь. Там, где народ похаживает.

– В одном из следов на каблуке крест.

– То есть как это – крест?

– Как у Иисуса, такой крест.

– И нечего тут пужаться, – сказал я.

На мальчишку жалко было смотреть: до того он разволновался. Я понял, о чем он думает.

– Значит, ты тоже считаешь, что это он. – Гек говорил об отце. – Ты тоже считаешь, что он вернулся.

– Я такого не говорил.

– Но ты так думаешь. Я же вижу, что ты так думаешь. Чего ему нужно, Джим? Ты ведь всякое повидал.

Я сунул руку в карман и достал волосяной шар, я держу его специально для белых детишек, я сделал его из хвоста мула.

– Знаете, что енто? – Я поднял шар повыше, к солнцу.

– Что?

– Волосяной шар из бычьего сычуга. А потому он знаете какой?

Гек помотал головой.

– Волшебный, – сказал я. – Ентот вот самый шар волшебный и говорит со мной.

– И что же он говорит?

Я поднес шар к уху.

– Да, слышу. Он говорит. Шар сказал, за вашим папашей всюду следуют два андела, белый и черный. Нашептывают ему всякое. Один андел хороший, а другой плохой, никто не знает, который одержит верх. Ему самому невдомек, что он будет делать дальше. Останется или уйдет. Ентот вот шар вроде как должен знать, да и он не знает.

– Толку-то от него.

– Обождите, вот шар опять говорит.

Гек прислушался вместе со мной.

– Как же, как же. Он говорит, все у вас образуется. Вам на пути встренутся две женщины. Вы женитеся сперва на бедной, а потом на богатой. И что бы вы ни делали, не приближайтеся к воде. Иначе речка-то вас приберет.

– Это все шар говорит?

Я кивнул.

– Он сейчас спит.

К двери подошла мисс Уотсон.

– Гек, – окликнула она, – иди в дом и умойся к ужину. – Она посмотрела на меня. – А ты все с дровами возишься?

– Их эть целая прорва, миссумс.

– Все равно перестань, у меня голова разболелась от твоей стукотни.

– Да, мэм.

Я шел домой, когда со мной поравнялся Люк.

– Помедленней, а то старику за тобой не угнаться, – сказал он.