– Ну как? – Я показала на наши напитки. – Махнемся?

– Спасибо, но я, наверное, как-нибудь сама справлюсь. – Ферн приподняла бокал и снова нерешительно пригубила скотч. – К тому же джин я пить не могу.

– Из-за похмелья?

– Нет. Точнее, не в этом дело. Просто джин был ее напитком. Это она его заказывала, а я его избегаю. И она всегда поднимала тосты. Новый круг – тост на новом языке: bonne sante, salud, kanpai, prost^[3], – как будто она бывала во всех этих странах, знала эти слова, а не отыскала их секундой ранее у себя в экране. – Ферн сморщила нос. – Как-то противно, тебе не кажется?

– Пожалуй.

– Потому что в действительности она не бывала ни в одной из этих стран. Она вообще нигде не бывала. – Ферн сделала еще глоток скотча и на сей раз не зажмурилась.

– Она – это твоя бывшая? – спросила я.

– Ох! Лу! – Ферн так расхохоталась, что шквал воздуха всколыхнул тонкие волоски у меня на висках. – Как смешно ты сказала!

– Не бывшая?

– Я имела в виду себя, глупышка. Она – это я. Другая я.

– Ты говоришь о себе в третьем лице?

– Не о себе. О ней.

– Но… это ведь ты заказывала джин? Ты поднимала тосты?

Ферн провела пальцем по краю бокала.

– Это была другая я.

Она принялась объяснять, что, подобно мне, очнулась в больнице, совершенно не помня, как там оказалась. Ее родители и брат, прилетевшие из Аризоны, сидели возле койки, а Герт и какой-то ее коллега из комиссии по репликации объясняли, что произошло с Ферн: ее выследили, убили и клонировали. Как и меня, Ферн уверили, что она та же самая женщина, которой была прежде, что ей не стоит воспринимать себя как-то иначе. Но, вопреки тому что она, предположительно, была все той же Ферн, родные попросили ее бросить университет и вернуться в Аризону.

– Но я универ так и не бросила. И в сраную Аризону тоже не вернулась, – сказала Ферн. – Заставить они меня не могли. Они мне не семья.

– Они тебе не?.. – Подняв взгляд на Ферн, я осеклась.

– Не семья, – подтвердила она.

– То есть на самом деле нет?

– Я их таковыми не считаю.

– Тогда кто твои родители? – Я и сама не понимала, зачем пристаю к ней с вопросами, просто мне стало не по себе. – Врачи? Комиссия по репликации? Герт?

– Не они. – Ферн пожала плечами. – Может быть, у меня и нет родителей. Может, я сама по себе. Может, у меня свой собственный гимн. – Она приосанилась. – Скажи, у тебя есть свой собственный гимн, Лу?

– Я не знаю, как тебе на это ответить.

Ферн улыбнулась.

– Вот именно.

Первым делом после выписки из больницы Ферн вернулась в свою квартиру, аренду ей исправно оплачивали не-родители. Опустошила шкаф, избавившись от коллекции винтажных платьев в цветочек и свитеров с вышивкой, которую она, прежняя Ферн, собирала на протяжении нескольких лет. Нынешняя Ферн, Ферн из настоящего, распихала весь этот бесценный груз по мусорным пакетам и вынесла на помойку. И даже ухом не повела, когда следующим утром под окнами загромыхал мусоровоз. Нет, к тому моменту она уже успела прогуляться до ближайшего магазина и купить семь одинаковых комплектов одежды, состоявших из темных джинсов и свитеров, – собственно, в одном из них она была и сейчас – я уже заметила, что она всегда носит одно и то же.

Что еще? Ферн передвинула стоявшую вдоль стены кровать в самый центр квартиры. Переложила подушку в бывшее изножье, начала спать ногами к изголовью. Раздала детективные романы, стопка которых высилась в углу комнаты, и вступила в лигу любителей фэнтези. Ударилась в веганство. Вместо горячего душа стала принимать едва теплые ванны. «Как борщ», – подмигнув мне, сказала она. А еще Ферн начала подкладывать монетку себе в туфли: она где-то вычитала, что так делал один знаменитый актер, когда ему нужно было изменить походку для какой-нибудь роли.

На прошлой неделе, сообщила мне Ферн, она завела кота (чтобы он проникся к ней любовью, пришлось откармливать его консервированным тунцом с рук), хотя страдала аллергией на кошек и иной одежды, кроме темной, не имела – все семь комплектов которой теперь были в рыжей шерсти. В подтверждение она обвела рукой саму себя, всю в кошачьем пуху.

– Ложка знает только меня, – сказала Ферн.

– Ложка – это кот?

– Я назвала его в честь первого же предмета, какой попался мне на глаза. Она бы долго ломала голову над кличкой, она назвала бы его какой-нибудь Франческой, Аделаидой или Друзиллой.

– Другая ты назвала бы кота Аделаидой?

– Могла бы. Она была туповата. О, а еще я переспала с хозяйкой Ложки. То есть с его бывшей хозяйкой. Когда она принесла его мне. Она не хотела его отдавать, но в здании, где она живет, запрещено заводить питомцев, и домовладелец услышал, как кот мяукает за дверью. Она была ужасно расстроена. Плакала. Хлюпала носом и все такое. Она была хорошенькая, даже в соплях. Это меньшее, что я могла для нее сделать.

Прежняя Ферн отдалилась от девственности всего на шаг. Этот шаг имел форму ее бойфренда из университета – студента факультета связей с общественностью по имени Уэнделл.

– Он учится на специалиста по связям с общественностью как раз потому, что его зовут Уэнделл, – сказала Ферн. – По крайней мере, такова моя теория. Когда мы занимались сексом, он спрашивал меня – цитата – «Можно в тебя войти?»

– Фу. Да как же так?

– Можно в тебя войти? – с серьезным видом повторила Ферн.

Я потянулась к бокалу с джином – тот был пуст. Выпит. Подошел бармен со шваброй, напоминавшей какое-то светящееся морское создание, и спросил, не желаем ли мы еще по одной.

Ферн взглянула на меня с заговорщицким видом и спросила у него:

– Можно в тебя войти?

Бармен нахмурился.

– Это что за коктейль? С ромом?

Тут я не выдержала. И расхохоталась. Просто безудержно. Я с извиняющимся видом развела руками, но успокоиться не смогла. Я чувствовала, что Ферн и бармен смотрят на меня – с удивлением, которое затем сменилось тревогой, но смех все рвался и рвался наружу, пока не начало казаться, что это уже и не смех вовсе, а нечто исторгаемое моим телом из собственных недр.

Благо, Ферн заказала еще один скотч, и бармен ненадолго отошел. К его возвращению я сумела взять себя в руки.

Ферн приняла скотч, постучала по бокалу ногтем и сказала бармену:

– Мне он вообще не нравится, знаете ли. Никак не могу проникнуться вкусом. Говорят, некоторым удается, но я, видимо, не из их числа.

– Я ведь уже вам налил, – сказал бармен. – Надо предупреждать заранее.

– Нет-нет, я все равно его буду. Просто говорю, что мне противен вкус. Кстати, раз уж вы здесь, можно еще один заказать?

– Еще один скотч, который вам противен?

– Да. Если можно.

Бармен закатил глаза, даже не отвернувшись от нас. Ферн ослепительно ему улыбнулась, то ли не заметив его раздражения, то ли радуясь этой реакции – сказать сложно. А потом посмотрела на меня и подняла бокал.

– Skoal!^[4] – весело провозгласила она.

После трех порций скотча – обед так и не состоялся – Ферн захмелела настолько, что я решила поехать с ней в автотакси, хотя управлять транспортным средством предстояло компьютеру. И хорошо, что я так решила, ибо Ферн вряд ли добралась бы до дома сама. Казалось, будто алкоголь обошел стороной ее голову и направился прямиком в ноги, отчего те бесконечно подкашивались и заплетались, пока я волокла ее вверх по лестнице.

Ферн жила в одном из многоэтажных студенческих человейников напротив кампуса – это были здания ярких оттенков, корпусы общежития с цветистыми названиями. Сто лет и три этажа спустя мы наконец достигли ее квартиры. Желейная болезнь, поразившая ноги Ферн, распространилась и на шею: когда она пыталась удержать глаза вровень с камерой на двери, голова то и дело заваливалась набок.

Я придержала ей голову. Кости черепа, ушные хрящи, пряди волос – все это было в моих руках. Я представила, что ее череп – это круглая твердая миска, наполненная жизнью, как террариум с вьюнами и гусеницами, как наутилус c белесым влажным созданием в глубине завитка раковины.

Камера мигнула, замок открылся, и мы ввалились внутрь.

– Свет, – сказала я. Тот так и не вспыхнул. – Свет.

– Это дешевка. Нужно орать, – пояснила Ферн и завопила: – Включить! Свет!

Тьма рассеялась, и я поняла, что прежняя Ферн, видимо, была чистюлей, поскольку в квартире, где мы оказались, царил полный бедлам. Посреди комнаты громоздилась вышеупомянутая кровать, но путь к ней был усеян кошачьими игрушками в виде мышей и ленточек, мисками от завтраков с торчащими из них ложками, темными горками свитеров и джинсов, словно Ферн сбрасывала их там, где ее осенила мысль раздеться, – именно так, догадалась я, она, скорее всего, и поступала.

Я двинулась вперед через бедлам, ведя Ферн за собой. Она рухнула в кровать, как только мы к ней приблизились, – желейность наконец-то сработала в ее пользу. Я положила ее ноги к себе на колени и принялась стягивать ботинки. Задача оказалась не из легких – лодыжки у Ферн по-прежнему были пьяны.

– Может, принести тебе воды? – избавившись от ботинок, спросила я.

Ферн в ответ застонала.

– А может, таз, чтобы тебе было куда блевать?

На сей раз стона не последовало, и я приняла это за «да».

На кухонном столе я нашла большую миску для салата, в которой красовались отнюдь не остатки молока и хлопьев, а пачка неоткрытых писем. Я выложила почту на стол и вернулась с миской к Ферн – та терлась лицом о подушку. В конце концов она прекратила это занятие – косметика вокруг глаз размазалась, и вид у Ферн был как у бандита в маске. Она уставилась на миску, которую я ей выдала, словно дно у нее было где-то очень, очень далеко, как у самого глубокого колодца.

– Ты же не расскажешь об этом в группе? – тонким голосом попросила она.

– О чем?

– Если меня стошнит.

– Не расскажу, – пообещала я и убрала челку у нее с глаз.

Ферн зажмурилась.

– Лу?

– Да?

– Они все еще мои родители.

– Я не…

– Помнишь, что я сказала? Они все еще мои родители.

– Окей.

– Ты мне веришь?

– Конечно, верю.

Ферн откинулась на постель, миска осталась у нее на животе.

– Если бы ты могла не воспринимать меня как…

Я ждала продолжения.

– Если бы ты могла не воспринимать меня как… – начала она снова – и снова, тяжело вздохнув, осеклась.

– Я не воспринимаю, – заверила я ее. – Я тебя таковой не воспринимаю. – Правда, я понятия не имела, что она собиралась сказать.

Ферн подняла голову и посмотрела на меня осоловелым взглядом, потянулась ко мне, будто хотела погладить по щеке, хотя до моего лица было далеко. Глаза у нее были полуприкрыты, поблескивали из-под ресниц. Раскрасневшаяся, лохматая, она пахла чем-то звериным, потом, скотчем и постельным бельем. Я думала о том, что наши с ней тела, ее и мое, на самом деле где-то далеко отсюда, где-то под землей, где насекомые превращают их в землю, из земли они попадут в стебли растений, затем – в капилляры листвы, которая рано или поздно раскроется навстречу солнцу.

Я посидела с Ферн и, когда она уснула, вернулась на кухню. Я перебрала стопку конвертов, лежавших в миске, и вынула тот, который, кажется, уже где-то видела. Да, на нем красовался знакомый логотип «Смит, Пинеда и партнеры» – название юридической фирмы, представлявшей Эдварда Ранни.

Я отсмотрела всю стопку и нашла еще два конверта от «Смит, Пинеда и партнеры». Все три были запечатаны. Я ощутила на себе чей-то взгляд. И обернулась, отчасти ожидая увидеть стоящую у меня за спиной Ферн, но она по-прежнему спала в кровати. Ощущение чужого взгляда не отпускало. Я подняла взгляд. С холодильника на меня смотрел рыжий кот.

Я посмотрела на кота.