Я представила, как приду домой и скажу Сайласу, что меня уволили. Представила, как его лицо изобразит сочувствие, за которым кроется радость. Сайлас не хотел, чтобы я возвращалась к работе в Приемной. Дело не в возвращении к работе, говорил он, а в самой работе, в Приемной, в разных обликах, в том, что ради клиентов мне придется задвинуть собственную (пока еще хрупкую – не сказал он) личность на задний план. Я не стала говорить Сайласу, что именно по этой причине мне и хотелось вернуться на службу, что превращаться в ту, кто дарует утешение, само по себе будет облегчением.

Я упомянула идею возвращения на работу на собрании группы, уверенная, что остальные женщины меня поддержат. Мне даже было немного неловко – словно я прошу единодушной поддержки. Но женщины отреагировали совсем не так, как я ожидала. Они забросали меня общими фразами. Возьми передышку. Ты это заслужила. Успеешь наработаться – у тебя еще вся жизнь впереди. Анжела заверещала громче остальных: «Неужели ты не будешь скучать по малышке?» Все мы с удивлением уставились на нее, а она лишь пожала плечами: «Будь у меня ребенок, я бы любила его так, что не захотела бы с ним расставаться». В тот момент липкий стыд пробрал меня до самых пят, и я подумала, что если сейчас встану и выйду отсюда, то оставлю за собой на полу цепочку влажных следов.

В приливе уверенности (который, вероятно, был всего лишь волной раздражения) я попросила Хави назначить мне смены. Но, разумеется, все были правы, а я ошиблась. Разумеется, мне не стоило возвращаться к работе; не стоило мне есть капкейк номер один.

– Можешь уволить меня, – повторила я, ожидая, что Хави согласится.

Я задумалась о том, каково будет снова осесть дома и проводить там дни напролет – дни, похожие на пылинки, парящие в солнечных лучах, дни, когда Нова будет заходиться ревом при любом моем прикосновении, при любом взгляде на нее, сигнализирующем, что я вот-вот к ней прикоснусь. Долгие дни, когда детские колыбельные играют на повторе. Не для ребенка, а для меня. Я часами слушала колыбельные по кругу и слышала их, даже когда они не играли – в тишине, рядом с тихо похрапывающим мне в ухо Сайласом.

Тем самым утром я вытряхнула все содержимое сумки на рабочий стол, и вместе с помадой и контейнером для обеда оттуда выпал полосатый носочек Новы. «О-о! У меня было так же, когда я вернулась в офис, – сказала проходившая мимо Сарэй и поймала носочек на лету. – Я месяцами хранила в кармане носочек Хлои». Я понимающе улыбнулась – надеюсь, вышло убедительно. Я не могла найти в себе сил признаться, что носок попал туда случайно.

– Я не плохая мать, – вдруг вырвалось у меня.

Хави быстро заморгал.

– Что? Никто ничего такого не имел в виду.

Я закрыла лицо руками.

– Не увольняй меня, – попросила я сквозь пальцы.

Я услышала, как Хави вышел из-за стола и присел рядом со мной.

– Лу, эй. – Он постучал по тыльной стороне моей кисти. – Лу, прекрати. Тебя никто не увольняет.

– Нет?

Хави благодушно развел руками.

– Неужели ты думаешь, что я увольняю всех, на кого поступают жалобы? Да я бы тогда в Приемной один работал.

– Но ситуация ведь так себе? Натворила я дел? – Я выдернула платочек из коробки на столе у Хави и вытерла лицо.

– Носом хлюпать точно не стоит.

– Он сильно рассердился?

Хави склонил голову набок.

– Переживет.

– Значит, очень рассердился.

– Значит, «не бери в голову». Я принес извинения от твоего лица. А у меня настоящий талант извиняться.

Мистер Пембертон впервые посетил Приемную неделю назад. Он явился в облике стройного кудрявого мужчины средних лет в изумрудном свитере с высоким горлом. Заказал просто подержаться за руки. Мы сели на диван, и я взяла его за руки. Поначалу те дрожали, но я уверенно сжала их, и через несколько минут они расслабились. Когда полчаса истекли, мистер Пембертон пробормотал «спасибо» и отнял руки. Я не знала, что дал ему тот сеанс («Мы даруем людям не что-то конкретное, а возможность оного», – сказал бы Хави), но, видимо, что-то все-таки дал, потому что мистер Пембертон назначил повторную встречу.

– Лу, – сказал Хави и поджал губы.

– Что? – спросила я и поспешно добавила, пока он не успел задать вопрос: – Дело не в этом.

– Можем ограничить круг твоих клиентов исключительно женщинами.

– Дело не в этом. – Я почувствовала, что краснею, и пожалела, что сейчас на мне не рабочий облик, сквозь который Хави не увидел бы, как мое лицо становится пунцовым. – Руки свело.

Во второй свой визит мистер Пембертон держался спокойнее, доброжелательнее. Он занял место на дальнем конце дивана и спросил, как я поживаю. Неплохо, ответила я. Нет, даже хорошо. У меня все хорошо. День складывается хорошо. С момента возвращения к работе я говорила так с уверенностью, не машинально, а совершенно честно: у меня все хорошо. И день тоже хороший.

Я взяла мистера Пембертона за руки, и на сей раз те не дрожали, не дрогнули ни разу. Мы проболтали весь сеанс о том о сем – ни о чем. И я держала его кисти, ощущая их тепло всеми своими ладонями до самых кончиков пальцев. Когда прозвенел сигнал об окончании сеанса, мистер Пембертон благодарно кивнул и попытался убрать руки.

Тогда-то все и случилось.

Я вцепилась в его запястья. Крепко вцепилась.

Взгляд мистера Пембертона взметнулся к моему лицу – удивление в глазах клиента сменилось замешательством. Он пытался отнять руки, но я не отпускала. Он не мог высвободиться из моей хватки. Я не давала ему высвободиться. Мы боролись. Но затем мистер Пембертон внезапно сдался и просто уставился на меня, с любопытством и даже немного печально. Нет, не печально. С жалостью – вот как.

Вот он. Тот миг, когда я могла бы его отпустить. Но я не отпустила. В тот самый миг я делала что хотела – только и всего. И, сказать честно, ощущение было восхитительное. Мне было и легко, и задорно, и весело, и вольготно. Его руки были в моей власти. Он не мог высвободиться. Почему? Потому что я не давала ему этого сделать.

– Эй, – произнес мистер Пембертон.

Я вздрогнула, услышав его голос. Я почти забыла, что он все еще здесь, – вот как крепко я за него держалась.

– Эй, – повторил мистер Пембертон. – У вас все хорошо?

Это сработало. Я отпустила его. Руки мистера Пембертона выскользнули из моих. Он опустил взгляд на свои обретшие свободу конечности. А затем пропал. И я осталась в Приемной одна – потрясенная и пристыженная.

– Компания сожалеет, что тебе пришлось такое пережить, – сказал мне Хави. – Сочувствует тебе всеми силами. Мы понимаем, что быстро такое не проходит, что травма иногда напоминает о себе в неожиданные моменты. Мы ценим тебя, Лу. «Мы» в смысле компания и «мы» в смысле я.

Я поерзала в кресле.

– Я благодарна за это.

– А мы благодарны тебе. Но… – Хави воздел палец. – …это все-таки бизнес.

– Я знаю, – прошептала я.

– Тебя никто не увольняет, – снова сказал Хави, – но считай это предупреждением.

Мне удалось сохранить лицо. Я не уволена – это главное.

– А еще, – добавил Хави, – твой рабочий день на сегодня окончен, и ты отправляешься домой.

Подавив желание тут же выскочить из кабинета, я медленно поднялась с места. Хави крутанул свое кресло в одну сторону, затем в другую.

– На этом все, – пробормотал он, будто самому себе.

– До завтра, Хави, – сказала я и выскользнула за дверь, радуясь, что он не окликнул меня, не сказал: «Хотя, знаешь что, – уходи. Уходи и больше не возвращайся».

Приемная

Приемная была оформлена как комната в видеоигре «Железные перья». Каморка находилась под крышей башни разваливающегося замка на берегу моря. Округлые стены из светлого камня, стол завален засохшими морскими созданиями, которых выловили в океане, что ревет и бушует под единственным окошком в комнате.

Комната в «Железных перьях» представляла собой квест, и выбраться из нее, чтобы пройти в игре дальше, можно было двумя способами. Следовало взять со стола коралл, потереть им верхний лист в стопке бумаг, и на том проявлялись древние письмена – инструкция, как отпереть дверь и добраться до спрятанной среди прибрежных скал шлюпки. Либо нужно было дождаться, когда солнце просочится сквозь ставни под определенным углом и свет упадет на торчащий из стены камень, за которым скрывался ключ от двери. Сам же камень – если положить его в карман – позже служил указателем к кучке похожих камней на берегу рядом с местом, где была спрятана шлюпка.

Я играла в «Железные перья» еще подростком. А как иначе? Все в нее играли. Эта игра была сенсацией, люди обменивались подсказками, строили теории, заключали онлайн-пари на то, кто первым продвинется дальше. Даже сейчас, стоит кому-

нибудь упомянуть игру в беседе, например на вечеринке, со всех сторон звучит хор узнавания и радостные возгласы.

Когда мне было немного за двадцать, мы с моим тогдашним бойфрендом поехали вдоль побережья в сторону Сан-Франциско. Вдруг я заорала «Стой!» и взмолилась, чтобы он остановил машину в ближайшем парковочном кармане. Парень послушался, а я выскочила и подбежала к отбойнику – от вида береговой линии у меня голова пошла кругом. Было что-то знакомое в том, как лежали те валуны. В том, как набегали и вскидывались волны. Бойфренд подошел и встал рядом.

– Ты как? – спросил он. – Тебе нехорошо?

– Да. Нет. Я уже бывала здесь.

– Когда? В детстве, что ли?

– Наверное.

Но я солгала. До той поездки я ни разу не бывала в Калифорнии, никогда не ездила вдоль побережья. Я не понимала, почему береговая линия кажется мне знакомой, знала лишь, что мне нужно выйти и увидеть ее вживую. Я еще раз извинилась, мы вернулись в машину и поехали дальше. Меня осенило несколько дней спустя – разгадка всплыла в сознании, как обнажаются камни на мели во время отлива. Ту самую береговую линию я видела в игре «Железные перья». Я поискала картинки и убедилась, что права. Дизайнеры использовали в качестве образца снимки того самого участка взморья.

Примерно через год после выхода «Железные перья» отозвали из-за угрозы возбуждения судебных исков. Люди пропадали в игре и отказывались возвращаться в реальность. Забивали на работу и отношения, а иногда и на базовые потребности собственного тела. Выяснилось, что большинство этих «пропавших» сидели в той самой комнате в замке на берегу моря. Люди могли пройти дальше – за время, проведенное в игре, они успевали найти оба выхода из комнаты, – но не делали этого. Им хотелось остаться там, говорили они. Других объяснений у них не находилось. Им просто хотелось остаться.

Ту самую комнату в башне замка у моря, только без морских обитателей и спрятанных ключей, выхолощенную буквально до голых стен, компания использовала при разработке дизайна Приемной, которая имела вид гостиной с двумя диванами и камином. Компания не ставила целью, чтобы клиенты догадывались: перед ними та самая комната из «Железных перьев» – теперь она выглядела как гостиная, – но предполагалось, что люди должны испытать то же чувство узнавания, какое испытала я во время поездки вдоль береговой линии. Что им захочется там задержаться.

Что тут скажешь? Я и сама это ощущала. Тот магнетизм. То притяжение. Иногда я засиживалась в Приемной даже после конца рабочего дня. Иногда я заглядывала туда в собственные выходные. Даже сейчас я иногда захожу в нее поздно ночью, чтобы побыть одной.

6

Я вернулась домой в районе обеда, все еще мучаясь стыдом после выговора, все так же ошарашенная тем, что натворила. К моему изумлению, Сайлас был дома. Он расхаживал по гостиной с Новой на руках. Лицо у той было как прокипяченная соска для бутылочки, кудряшки торчали во все стороны, от нее исходили волны жара. У Новы была температура под тридцать девять. Из яслей позвонили Сайласу – родителю по умолчанию.

Родитель по умолчанию, мысленно повторила я. И невольно подумала, что лихорадка Новы тоже в каком-то роде моя вина. Потому что это не я засунула ее носочек в сумку, а он завалился туда случайно.

– Но почему ты мне не позвонил? – спросила я у Сайласа, расхаживая по комнате вместе с ним.

– Я не хотел…

– Чего не хотел? Тревожить меня? Но я ведь теперь все время буду переживать: случись с ней что-нибудь, ты мне не позвонишь, потому что не захочешь меня тревожить.