Папа говорит много и быстро. Под глазами у него темные круги, на шее и подбородке пробивается серая щетина. Он никогда раньше не забывал побриться, и я не видела его таким заросшим с тех пор, как мы ходили в походы. Те недели в летние школьные каникулы были самыми счастливыми в моей жизни, однако, когда Эмми с Дугом пытались вытащить меня в Ползет на побережье Корнуолла пожить в палатках, я придумала какую-то отговорку. Надо было поехать с ними. Тогда я принимала все как должное и считала, что таких путешествий будет еще много.

Мы спускаемся на лифте вниз к главной регистратуре и выходим подышать свежим воздухом. Свободная скамейка поблескивает от влаги, но мы все равно садимся. Папа говорит о завещаниях и их официальном утверждении.

– А это нельзя обсудить позже? – Холод скамейки ощущается сквозь джинсы, и я натягиваю куртку пониже.

– К сожалению, – вздыхает папа, – мне придется заниматься всеми вопросами очень скоро. Эмми с Дугом назначили меня своим душеприказчиком. А состояние твоей сестры такое, что я просто обязан разобраться с делами Дуга. У него ведь больше никого нет?

– Нет, – подтверждаю я. – Даже не подумала об этом.

Дуг не знал своего отца, а с матерью у них были сложные отношения: с тех пор как она перебралась в Ирландию, они и разговаривали-то редко. Я помню тот неловкий семейный вечер много лет назад, на котором мама Дуга с моей мамой спорили, кто подержит на руках малышку Полли, а Теда она, кажется, даже не видела. На самом деле наши мама с папой и были семьей Дуга. И, наверное, я тоже. Он столько раз говорил, что я для него как младшая надоедливая сестренка.

– Все еще не могу поверить, что его нет. – Я ковыряю обтрепавшийся край дырки на джинсах.

– Я тоже, – качает головой папа. – Все вспоминаю тот день, когда они отдали мне копии своих завещаний на хранение. Я убрал их в старый письменный стол твоей мамы и помню, как сказал Эмми: «Будем надеяться, они мне никогда не понадобятся!» Мы тогда рассмеялись, потому что это казалось таким… маловероятным. Просто на всякий случай. «Перестраховка» – так она объяснила. С настоящим документом ей было спокойнее спать. Никогда не думал… – Он замолкает.

Какое-то время мы оба размышляем о своем. Я кладу голову ему на плечо, а он гладит меня по руке.

– Они выбрали тебя, милая. Указали в своих завещаниях. Они назначили тебя опекуном Полли и Теда в случае смерти их обоих. Ты же знала, да?

Киваю. Я действительно знала об их завещаниях, но воспоминание действует как удар током. «В случае смерти нас обоих…» – говорилось там. А Эмми жива.

– Твоя мать из-за этого уже немного не в себе.

– В каком смысле? Мы все сейчас не в себе.

На самом деле я точно знаю, о чем он. Мама считает, что я на роль опекунши не подхожу. Когда как-то за ужином Эмми подняла эту тему, мама точно не обрадовалась. За молчаливым негодованием последовали опасения, и их она озвучила прямо за пудингом:

– А ты уверена, что хочешь доверить заботу о детях Бет? Что думаешь, Бет, солнышко? Ты и о себе позаботиться не всегда можешь, согласись, а как, скажи на милость, собираешься присматривать за детьми?

Я тогда пожала плечами, уткнувшись в свой чизкейк. Еще не хватало беспокоиться о том, что она не одобряет выбор Эмми, тем более что этого никогда не произойдет. Мама ухитрилась припомнить мне и частые смены работы, и долги, и чудовищный список неудачных свиданий, и шесть штрафов за превышение скорости – и все это даже до кофе.

– Я только хотела сказать, что ты могла бы выбрать кого-то более ответственного, Эм, – завершила свою речь она. – Более взрослого.

На что Эмми напомнила, что я уже старше, чем была сама Эмми, когда родила Полли.

– Твоя мама просто беспокоится, как ты будешь справляться. Она считает, что для тебя это чересчур. – Папа тщательно подбирает слова. – Я считаю, что, если захочешь, ты сможешь все, и ты это знаешь. Но ответственность и надежность – не твои сильные стороны. Просто так получилось.

– Я тоже волнуюсь, справлюсь ли, – признаюсь я. – Но, может, Эмми с Дугом больше верили в меня.

– Да. Возможно.

– Черт возьми, папа! Ты мог хотя бы притвориться, что тоже веришь в это? – Мы редко ругаемся, но сейчас он будто принял сторону мамы.

– Прости, милая.

Я не спрашиваю, извиняется ли он потому, что не имел в виду ничего такого, или потому, что не может скрыть своих сомнений. Думаю, последнее. Но я не меньше остальных удивлена, что Эмми с Дугом сочли меня самым подходящим опекуном своим детям. Особенно Дуг, который как-то сказал мне, что я напоминаю ему подростка, запертого в теле взрослого, как в фильме «Из 13 в 30». И сейчас я гадаю, он действительно одобрил это решение об опекунстве или просто решил поддержать Эмми, которая после рождения Теда из-за бури эмоций, любви и гормонов вдруг панически испугалась смерти.

Они гипотетически обсуждали то, что в реальности казалось невозможным. Может, Дуг вообще всерьез не задумывался об этом. Только они с Эмми знали, о чем договорились и почему, но сейчас никто из них нам этого объяснить не может.

Мы наблюдаем, как таксисты высаживают и забирают людей у больницы. Женщина в инвалидной коляске, примерно маминого возраста, снимает кислородную маску и закуривает прямо под знаком «Курить запрещено».

– Мама считает, что Полли с Тедом лучше пока пожить у нас, она за ними присмотрит. – Папа, может, и не поддержал меня сразу же в вопросе опекунства, но по его тону понятно, что и мамино желание ему тоже не по душе.

– Но Полли не хочет жить у вас, она хочет остаться в собственном доме. Мы не знаем, сколько времени пройдет, а мама, ну, моложе она же не становится, верно? Пап, я знаю, что ее мучает артрит, и видела, с каким трудом ей даются обычные движения руками.

Мама никогда не жалуется на боль, но я вижу, что ей больно, по тому, как она сжимает и разжимает пальцы.

Папа поворачивается ко мне:

– Только при ней так не говори.

– Почему?

– Ты же ее знаешь. Гордая до невозможности. Ненавидит суету. И не хочет, чтобы ее жалели.

Он прав. Мама всегда преуменьшала, как ей тяжело, и пришла бы в ужас, обнаружив, что мы заметили, как ей становится хуже. Я обещаю папе, что ничего не скажу, но предлагаю мягко напомнить ей, что бегать по дому с утра до вечера ей будет физически тяжело. Она, конечно, гораздо лучше меня умеет обращаться с детьми, но это я произношу про себя. Что бы мы ни сделали, выигрышного решения у этой ситуации нет. Детям нужны их мама с папой.

Мы еще какое-то время наблюдаем за жизнью вокруг больницы, пока папа не хлопает себя по коленям со словами:

– Ну что ж…

Фраза-сигнал, что пора идти. Я не двигаюсь с места.

– Бет, милая? Все хорошо?

– Нет. Я не хочу быть здесь.

– Знаю, солнышко. Но ты должна. Ты нужна своей сестре. И Полли с Тедом тоже.

– Пап, а что, если я не гожусь для этого?

Что, если мама права?

Он накрывает мою ладонь своей и сжимает.

– Чье мнение для тебя важнее всех на свете, которое ты ценишь больше других? – Глядя на мое растерянное выражение, он добавляет: – Вероятно, оно делит первое место с Джори.

– Эмми.

– Так и всегда было, – кивает папа. – А кто, принимая такое важное решение, подумал, что ты справишься?

– Эмми. – Вытираю нос рукавом куртки.

Папа смотрит на меня. Знакомый взгляд, его традиционное: «Ну вот тебе и ответ», – после чего он поднимается и протягивает мне руку, помогая встать. Моя сестра верила, что я справлюсь. Как я надеюсь, что она не ошиблась.

Занавеска в окне соседнего дома снова колыхнулась. После эмоционального дня и пробки на обратном пути из-за ремонта дороги мне хочется прижаться к стеклу и прокричать: «Хотите сфотографировать?» – но я напоминаю себе, что Альберту уже за восемьдесят, а я веду себя как параноик, потому что так и не извинилась перед ним за то, что меня стошнило в его лаванду.

Остановившись у дома Кейт, мы забрали Теда, и теперь мама несет его домой.

– Бет, хочешь, мы зайдем? Поможем тебе приготовить чай, детей уложим?

– Ну… если вы хотите, я не против. – Я вообще-то и рассчитывала, что они зайдут и помогут, и мне даже в голову не приходило ничего другого.

Мама выглядит измотанной. Я уже собираюсь ей об этом сказать, но вспоминаю наш разговор с папой на лавочке. Меня немного удивило, что она спрашивает, хочу ли я, чтобы она зашла. Наверное, папа и ей что-то сказал.

– Мы поедем домой, правда, дорогая? – приобняв маму за плечо, говорит папа. – Бет знает, что мы рядом, на этой же улице, и, если ей что-то понадобится, мы приедем утром.

Мама медлит, затем кивает и передает мне Теда:

– Он уже попил чай у Кейт, а для вас с Полли в холодильнике есть пицца и салат, я утром привезла – решила, что ты не захочешь заморачиваться готовкой. Позвоню тебе попозже, на всякий случай.

– Ага. Хорошо, – соглашаюсь я.

Полли поднялась к себе, еще когда мы приехали.

Мама с папой идут по подъездной дорожке к машине, и Тед кричит им вслед:

– Деда, сделай бип!

Папа поднимает вверх большой палец, а я поудобнее перехватываю малыша, и мы вместе наблюдаем, как они садятся в машину. Тед машет изо всех сил, а я чувствую, что вот-вот расплачусь. Папа нажимает на гудок, и Тед хихикает.

– Би-и-ип! Ты тоже сделай, тетя Бет!

Я выдаю «бип», и Тед, тут же нахмурившись, сообщает, что вышло как минимум слабо. Я «бибикаю» активнее, и он хлопает в ладоши, а потом внимательно вглядывается мне в лицо.

– Ты грустишь? – спрашивает он.

А я и не знала, что плачу, но теперь, когда он заметил, не могу сдержаться. Он обнимает меня за шею и предлагает:

– Хочешь сока?

И я смеюсь и плачу одновременно.

Я включаю Теду телевизор и пытаюсь докричаться до Полли, узнать, нужно ли ей что-нибудь, но приглушенный ответ звучит как «нет». Я кричу в ответ, что сначала уложу Теда, а потом разогрею нам пиццу, если она хочет. Тишина. Взбегаю вверх по лестнице за пижамкой Теда, но тут же несусь обратно, услышав стук в дверь. Может, мама решила, что меня все-таки нельзя оставлять без присмотра.

– О. Здрасте.

На крыльце стоит Альберт, сосед. На нем шерстяной бежевый кардиган не по размеру, одной рукой он крутит слуховой аппарат, который при этом как-то странно высоко пищит, а в другой у него букет белых цветов.

– Простите мою бесцеремонность, Бет, – вы же Бет, верно? Кажется, мы не знакомы, – здоровается он.

– Да, то есть нет. Да, я Бет, и нет, мы не знакомы. – Я чувствую, что краснею. – Рада познакомиться. – «Мне так жаль, что меня стошнило в вашу лаванду», – мысленно продолжаю я.

Наступает неловкая пауза: я вежливо улыбаюсь и жду, пока он сообщит, зачем постучался.

– Простите, вы, должно быть, так заняты. Я просто хотел подарить эти цветы. – Он вручает мне букет.

– Ой. Э-э, спасибо.

– Это подснежники, – добавляет он, будто это все объясняет.

– Мило, – киваю я. Неужели сейчас подходящее время?

Он внимательно смотрит на меня:

– Ваша сестра говорила, что это ее любимые…

– Ой, конечно, да.

Кажется, что-то такое я припоминаю. Наверное. Никогда не обращала внимания на болтовню о цветочках. Альберт выглядит смущенным, и я ощущаю укол вины. Эмми бы оценила такую заботу.

– Спасибо вам, Альберт. Это правда очень мило с вашей стороны. Эмми часто о вас говорит.

Он улыбается:

– Это первые цветы в году, глашатаи весны. В феврале я обычно передаю Эмми букетик-другой через забор, но в этом году они запоздали, а потом… – Он медлит. – Мне ужасно жаль Дугласа, он был хорошим парнем. Чудовищное потрясение для всех вас. Надеюсь, Эмми скоро поправится.

Так как он уже отступает от двери, мне не хватает храбрости сказать ему, что Эмми может вообще не стать лучше, и вместо этого я обещаю завтра отвезти ей подснежники. На этих словах лицо Альберта оживляется, так что я решаю не портить приятную беседу извинениями за свое поведение. В следующий раз извинюсь.