Возвращаюсь в гостиную и начинаю готовить Теда ко сну, на что он громко возмущается, что ему больше не дают смотреть детскую передачу. Я еще и ухитряюсь надеть на него подгузник задом наперед, о чем мне говорит спустившаяся за водой Полли. Лицо у нее покраснело и все в пятнах, но на мой вопрос она отвечает, что все хорошо, хотя это явно не так.

Я натягиваю на Теда подгузник еще раз, на этот раз правильно, затем застегиваю пижамку, которая ему настолько велика, что мне приходится закатывать штанишки на поясе.

– Это не Теда, – серьезно сообщает мне он.

– Пижама точно твоя, – возражаю я. – Из твоего ящика.

– Если вещи большие, то они из «ящика на вырост», – доносится голос поднимающейся по лестнице Полли. – Мама покупает одежду на размер больше на распродажах про запас.

Я только таращусь ей вслед. Ну конечно, Эмми так делает. Не могу сказать, что я удивлена этой системой «ящика на вырост», учитывая, что она всегда запаковывает в вакуумные мешки весь летний гардероб, а также смотрит лайфхаки по складыванию вещей на «Ютьюбе».

Сверяюсь с инструкциями на коробке замороженной пиццы и неприлично долго разбираюсь, какой режим духовки включить. Уже хочу позвать на помощь Полли, но понимаю, что это выглядит жалко. Тем более что духовка вроде бы начала разогреваться, так что остается надеяться, что я выбрала нужный вариант.

В доме тихо, только по телевизору идет сказка на ночь на детском канале. Надо уложить Теда в кроватку, но пару мгновений я просто стою, впитывая атмосферу дома, где присутствие Эмми с Дугом чувствуется во всем. На холодильнике висят записки от руки о записи к стоматологу и чемпионате по плаванию, в котором участвует Полли. У раковины на сушилке стоит недавно политый цветок. На спинке обеденного стула висит толстовка Дуга. Взгляд останавливается на полочке для специй на стене, и я впервые замечаю, что крошечные баночки расставлены в алфавитном порядке. И как я раньше не обращала внимания? Мне становится смешно и так хочется поделиться с Дугом! Подразнить вместе Эмми за ее привычку все сортировать и залеплять этикетками, как мы обычно делаем. В прошлый раз, когда мы ее подкалывали на эту тему, она вылетела из комнаты вне себя от ярости, вернулась со своим принтером для этикеток, напечатала две и прилепила нам на чашки – с надписью «Придурок». Мне безумно хочется сейчас сидеть на диване с чашкой чая и наклейкой-«придурком» и чтобы Эмми суетилась на кухне, готовила ужин и укладывала Теда спать. Не я должна все это делать, это неправильно.

Спрашиваю Теда, хочет ли он теплого молока. Он озадаченно смотрит на меня, но соглашается. Не знаю, может, он уже и не пьет теплое молоко перед сном. Когда-то точно пил. Как странно. Мне же не должно быть чуждо присматривать за племянниками. Все тети сидят с детьми, нет? Но не я. Я из пассивно наблюдающих теть. Ну или была такой.

Когда Тед допивает молоко из бутылочки, мы поднимаемся наверх. Я задергиваю шторы в его комнате и выключаю свет, но тут же включаю обратно, потому что он начинает кричать. Тед показывает на ночник-звездочку, я нажимаю на кнопку и только потом щелкаю выключателем большого света. Теперь он как-то странно на меня смотрит, будто гадает, что я здесь делаю. Я подтыкаю вокруг него одеяльце.

– Мне нужна мамочка, – шепчет он.

Я этого ожидала и все равно словно получаю удар под дых.

– Мамочки тут нет, Тед. Она в больнице, помнишь? Мы вчера ездили ее навещать.

– Хочу увидеть папочку. – У Теда начинает дрожать нижняя губа, а потом и слезы уже катятся по щекам, на подушку в наволочке с овечками.

– Почитаем сказку? – предлагаю я.

Он кивает, одновременно шмыгая носом.

– Про Теда и змею в зоопарке.

Он имеет в виду одну из сказок, которые для него сочинил папа. Это настолько за пределами моей зоны комфорта, что я пытаюсь найти какой-то выход, но он уже обнял своего слоненка и приготовился слушать, и мне остается только улыбнуться и надеяться, что он не заметит, как мне все это непривычно.

– Жил да был мальчик по имени Тед, и как-то раз он отправился в зоопарк…

Тед держит большой палец во рту и слушает – наверное, хороший знак. Я рассказываю сказку, и все вроде бы идет нормально – не так тяжело, как я думала, – но тут я добираюсь до конца.

– Пожарник Сэм не пришел! – снова начинает плакать Тед и бьет кулачком по одеялу.

Когда сказку рассказывает его папа, Тед всегда зовет пожарника Сэма. Вот как история заканчивается, а я все перепутала. Все зазря. Тед плачет, пока у него не остается сил, а вскоре после этого снова начинает сосать большой палец и потихоньку погружается в дрему. Я сижу у кроватки, не шевелясь. Вряд ли мое присутствие поможет ему заснуть, но мне совсем не хочется оставлять его одного. Дыхание Теда выравнивается, и я подумываю, не прилечь ли рядом, но момент спокойствия нарушает Полли.

– Тетя Бет, что за запах? – кричит она из своей спальни, а потом выглядывает на лестницу.

Я выбегаю из комнаты, прижав палец к губам.

– Тише! Он только что уснул.

– Что-то горит? – шепотом спрашивает она.

– Твою мать!

Я скатываюсь вниз, в задымленную кухню, и выключаю духовку. Открываю дверцу духовки, и оттуда вырываются еще клубы дыма, а в центре лежит наша пицца, точнее, оставшиеся от нее угольки.

– Кажется, пицца готова, – робко произношу я, обернувшись к спустившейся следом Полли.

– Охренеть, – отвечает она, и, хотя мне стоит сказать ей следить за языком, я помню, что сама только что выругалась.

– Совсем забыла про нее, – оправдываюсь я. – Прости. Приготовлю нам что-нибудь еще.

– Да я все равно не хочу.

– Знаю, но что-то съесть надо. – Я роюсь в ящиках. Сейчас Полли снова закроется в своей комнате, а мне очень хочется, чтобы она осталась, – может, попробовать убедить при помощи еды? – Тост с фасолью? Постараюсь его не сжечь.

Она пожимает плечами и садится за стол, пока я готовлю нам новый ужин.

– Твоя бабушка будет вне себя, узнав, что я кремировала пиццу.

– Ага. – Полли смотрит на свои руки, а я продолжаю болтать всякую чушь о катастрофе с пиццей, получая в ответ только хмыканье.

Мы пьем чай в неловкой тишине, каждый звук приборов о тарелки оглушает. Мне очень не хочется этой неловкости, но без нее не получается. Полли едва прикоснулась к своей порции, гоняя вилкой фасолины по тосту.

– Ну и тишина, да? – говорю я. Скорее утверждение, а не вопрос.

– Спасибо за чай. – Она отодвигает тарелку.

– Пол… – зову я, помедлив, и она смотрит на меня, явно торопясь поскорее подняться обратно к себе. – Знаю, что все совсем не в порядке, поэтому даже не собираюсь задавать глупые вопросы, но я правда беспокоюсь о тебе. Хочешь поговорить о чем-нибудь? Обо всем? Или о чем захочешь?

Она отводит взгляд, а потом тихонько произносит:

– Это невыносимо…

– Понимаю. – Отталкиваю тарелку на середину стола, к той, что отодвинула Полли.

– Почему это не могла быть просто пятница…

– О чем ты?

То же самое она говорила и в больнице.

– Вчера. Почему папа не пошел на работу, а мама не осталась с Тедом на весь день, как в любую другую пятницу? Тогда ничего бы не случилось. – Ужас от осознания читается в каждой черточке ее лица.

Я тянусь к ней и накрываю ее ладонь своей, отчасти ожидая, что она отстранится, но этого не происходит.

– Поверь мне, я думала точно так же, когда узнала новости, – вздыхаю я. – Что, если бы они отменили свою встречу? Что, если бы они поехали в другой день? Если бы остановились что-то починить или застряли бы в пробке из-за ремонта дороги, отсрочив свою поездку на несколько минут или даже секунд, – и тогда никакой аварии не было бы. Но нельзя так думать, просто нельзя.

Полли вся дрожит, я чувствую это по ее руке.

– Их там не должно было быть, – повторяет она.

– Но они были, Пол. И никто из нас тут ничего поделать не может.

Она смахивает слезы со щек.

– Можно я теперь пойду, пожалуйста?

Я киваю.

– Если захочешь поговорить, я здесь. Понимаю, что лучше тебе от этого не станет, но я здесь, когда ты будешь готова…

Полли уже на середине лестницы.

Апрель

Глава пятая

У меня такое чувство, что Тед прыгает по мне уже несколько часов. Используя мои бедра как батут, он держится за шею для равновесия, попутно дергая меня за выбивающиеся из хвоста волосы. И чем больше я ойкаю, тем смешнее ему становится. Пригибаюсь, уворачиваясь от его локтя.

– Тед, думаю, уже хватит, – не выдерживаю я.

– Еще пять минуточек! – широко улыбается он. А как я постепенно узнаю, Тед так отвечает на все – а потом попросит еще пять минуточек, и еще, и так далее.

Я шлепаю себя по щекам, пытаясь чуть-чуть встряхнуться, и тут же жалею об этом, когда Тед, увидев это, тут же повторяет за мной – шлепает себя по щекам и хохочет.

– Тетя Бет просто немножко устала, Тед. Ей надо проснуться.

– Просни-и-и-ись! – вопит он мне в ухо. – Так лучше?

– М-м-м, гораздо лучше. – Я похлопываю его по ножке.

До недавнего времени причиной моего разбитого состояния, включая изнеможение или истощение, было, по словам мамы, небрежное отношение к здоровью: слишком много алкоголя, слишком мало сна, перекусы на бегу и кое-как и отвратительная привычка бездельничать, не выходя на улицу и смотря сериалы целыми сезонами. Люди в соцсетях без конца твердят, как важно заботиться о себе, но на самом деле устраивать себе выходной можно, только если ты при этом идешь в спортзал, или быстренько пробегаешь десять километров, или если ты мама-фрилансер (брр-р-р), или выбираешься из-под одеяла, чтобы повторять всякие аффирмации, прилепленные на стикерах к зеркалу. До аварии Эмми как раз начала этим всем увлекаться: увидев, что ее любимая блогерша, тоже мама, расклеила мотивационные карточки по всему дому, Эмми и себе заказала целую упаковку. Это были, к моему удовольствию и несчастью Эмми, простые белые прямоугольники с черным текстом, то есть я могла при помощи одной лишь замазки и черной ручки менять смысл. Так, я заменила «Сначала дело – передохнём потом!» на «Сначала дело – передохнем потом!», а она заметила это, только прочитав фразу вслух.

Мы с Тедом сегодня не собираемся к Эмми. Мама с Полли заедут к ней днем, а завтра – мы с папой и, может быть, с Тедом. Час за часом сидеть со «спящей мамочкой» ему скучно, и он начинает капризничать. Его можно понять, но ведет он себя громче и активнее, чем положено в такой серьезной обстановке. Женщина из соседней с Эмми палаты умерла на прошлой неделе. Ее родители дали согласие отключить ее от аппаратов. Мы видели их почти каждый день, сочувственно кивали друг другу, сталкиваясь на входе или выходе, и вид пустой палаты подействовал отрезвляюще. Мы с папой потом всю дорогу домой так и промолчали, не в силах ни о чем говорить.

С кухни доносится грохот, и я быстро оборачиваюсь. Это Полли ищет что-то в буфете.

– Пол, все хорошо?

– Ага.

Примерно такой диалог у нас и происходит по несколько раз в день. Ничего с ней не хорошо, это я точно знаю, и она знает, что я знаю, но мы так и ходим вокруг да около.

– Хочешь чаю? Я приготовлю.

– Нет, спасибо.

– Может, горячего шоколада?

– У нас его нет.

– А. Ну ладно. Сэндвич с беконом? – В моем голосе уже слышатся нотки отчаяния.

– Бекона нет. – Она распахивает дверцы и показывает на опустевшие полки. – И хлеба тоже.

– В морозилке есть, – успокаиваю ее я.

– Уже нет. Вчера достала последний. А новая буханка просто так не появится.

– Что ж, очевидно, мне пора за покупками. Если честно, я откладывала этот момент. Пыталась оформить заказ самовывозом, но слотов для заказа не осталось, – оправдываюсь я, так как в ее голосе мне слышится упрек.

– Почему ты просто не можешь пойти в магазин? – прищуривается Полли.