– Дуг бы сказал, что в его жизни не было ничего выдающегося. Однако я искренне считаю, что он ошибался. У него был талант находить повод для радости в каждом дне, любить и ценить свою семью, наслаждаться теми днями, когда вроде бы ничего не происходит и он может оставаться дома в тапочках – всегда в неизменных тапочках, – и поэтому он так выделялся среди остальных. Ему никогда не было скучно, его не мучила тревога или беспокойство. «Жизнь прекрасна, Бет! Жизнь прекрасна», – говорил он, когда бы я ни появлялась у них на пороге, стеная, как же все ужасно. На самом деле в этом была основа наших отношений: я со стаканом, который наполовину пуст, и Дуг, с неизменной добротой показывающий мне, что есть множество способов его наполнить. Я знала его семнадцать лет, и бóльшую часть из них дразнила его за то, что он постарел раньше времени. А теперь, из-за чудовищного поворота судьбы… – Сглатываю комок в горле, повторяя про себя: «Вдох на 4, выдох на 8». – Из-за чудовищного поворота судьбы Дуг никогда не сможет состариться, и мы сейчас прощаемся с ним гораздо раньше его срока. Знаю, некоторые из вас хотят установить скамейку с памятной доской на одном из пляжей, которые он так любил, и это прекрасная идея, правда… но я также считаю, что лучший способ почтить память Дуга – продолжать искать радость в этих вроде бы обычных днях, когда ничего не происходит, стараться, чтобы наши стаканы были всегда наполовину полны, как у него, и всегда, всегда ценить хорошую пару тапочек. Если не сможем, то рискуем слишком поздно понять, насколько необыкновенны обыкновенные дни.

Я сажусь, и папа сжимает мою ладонь. Отклоняюсь в сторону – посмотреть на Полли, – но она не поднимает глаз.

– Дай ей время, – шепчет Джори, и я киваю, показывая, что понимаю, но продолжаю смотреть на нее.

Не знаю, чего я ожидала. Глупо, даже, наверное, эгоистично, но меня задело это полное безразличие. Злюсь на саму себя за это чувство, она ведь ничего не должна ни мне, ни кому-либо еще, но что-то в ее поведении беспокоит меня. Возможно, я просто надеялась, что сегодня будет какой-то прорыв.

Перестаю слушать священника и подпрыгиваю от неожиданно резкого звука электрогитары. Моя первая реакция – броситься и поскорее выключить музыку, так как первые аккорды песни Rock’n’Roll Star группы Oasis совершенно не соответствуют обстановке. Хмурюсь, оглядываясь на ряды людей позади, – наверняка мама была права, сказав: «Бет, это же похороны, а не дискотека». Но улыбки на лицах самых старых и близких друзей Дуга подсказывают, что все-таки мы не ошиблись. Даже мама признала поражение и постукивает ногой в такт. Вспоминаю, как Дуг прыгал по гостиной, наводя порядок, – стирал пыль и напевал себе под нос, что сегодня он звезда рок-н-ролла. Тот же Дуг, который сам признавался, что самое рок-н-ролльное в его жизни – это двойной эспрессо после обеда, ведь потом у него сердце всю ночь колотилось как сумасшедшее: «Я никак не мог успокоиться, Бет, знаешь, как прилив адреналина».

Тед хлопает в ладоши под музыку, довольный, всем видом будто говоря: «Теперь другое дело, слава богу, что скучная часть для взрослых закончилась». Когда этим утром мама приехала и переодела его, он, гордо выпятив грудь, сообщил мне, что это его праздничная рубашка. И действительно – на нем клетчатая рубашка и галстук, комплект, который ему купила Эмми «на особый случай», и с точки зрения Теда сегодня действительно особый случай. Ему сказали, что его папа умер и что сегодня похороны, но я ни секунды не сомневаюсь, что он не видит связи между двумя событиями и вряд ли вообще понимает, что на самом деле сегодня за день. Даже когда приехал катафалк с гробом и все собравшиеся замолчали, Тед что-то весело болтал, обращаясь к бабушке.

Песня заканчивается, и гроб медленно исчезает за занавесом. Полли сгибается пополам, рухнув на руки бабушке, и я слышу, как папа произносит: «Прощай, сын», – и эти последние слова невыносимы.

После службы я машинально киваю, благодаря и повторяя: «Спасибо, что пришли» и «Рада вас видеть», пока знакомые Дуга выходят из церкви на еще прохладное апрельское солнце. В отсутствие Эмми и учитывая, что со стороны Дуга присутствует только его мама, которая при этом ведет себя довольно сдержанно, соболезнования высказывают в основном моим родителям, Полли и мне. Все сочувственно смотрят на Теда, сидящего на руках мамы, а он спрашивает, будет ли в честь особого дня торт. Мы подходим к двустворчатым дверям, у которых образовалась пробка, и, пока ждем, меня охватывает приступ клаустрофобии и кидает в жар. Я сейчас упаду. Мне срочно нужно на воздух.

Меня выручает Тед, сообщивший маме, что ему надо в туалет. К ее удивлению, я протягиваю руки и забираю его.

– Простите, извините. Надо отвести его в туалет. Простите, спасибо. – Протискиваюсь мимо людей к туалету для инвалидов прямо у входа. – Тебе же по-маленькому?

Тед кивает, и я сажаю его на унитаз, только потом схватившись за раковину. Сердце колотится, жарко, шею и затылок покалывает, будто я лишь в эту секунду осознала, что мы прощаемся с Дугом навсегда, а я присматриваю за его детьми, пока моя сестра выздоравливает – или не выздоравливает – в больнице. Натянув на Теда штанишки, я чувствую, как у меня подкашиваются ноги, и, опустив крышку унитаза, сама сажусь на его место, пытаясь восстановить самообладание. Тед включает сушилку для рук, потом выключает, потом снова включает, поток горячего воздуха раздувает ему волосы. Кажется, у меня вот-вот начнется паническая атака. Как же мне хочется оказаться дома – дома у мамы с папой, – лежать в своей детской спальне со следами пластилина на потолке, которым я приклеивала фотографии, и беспокоиться о проблемах, которые на самом деле и не проблемы. А не у Эмми с Дугом, где должны быть они, а не я.

Я так старательно уговариваю себя успокоиться, что не замечаю, как Теду уже надоела сушилка и он распахнул дверь, открывая меня, сидящую на унитазе, взглядам последних гостей в очереди на выход из церкви. Они таращатся на меня – еще бы не таращились.

– Тетя Бет делает пи-пи прямо в одежде! – сообщает им Тед, будто это все объясняет.

– Тед! – шиплю я, вскакивая, чтобы закрыть дверь, и чувствую, что ноги все еще дрожат.

Брызгаю в лицо водой чуть-чуть сбить жар, но от смущения щеки раскраснелись еще больше. Стираю пальцами расплывшуюся тушь и открываю дверь в надежде, что никто не обратил внимания на меня на унитазе – хотя я на него просто села, и все. Они просто застали момент слабости и заметили, что для этого тайм-аута я использовала потребности своего племянника в качестве прикрытия. Они, наверное, даже его не услышали.

Ухмылка Джори говорит об обратном.

– Пи-пи прямо в одежде, – тихонько повторяет он, прикрыв рот рукой. Но тут же перестает улыбаться, внимательнее всмотревшись в мое лицо. – Эй, ты как?

– Да не очень, – отвечаю я, цепляясь за его руку, хотя снаружи мне уже лучше. – Как думаешь, заметят, если я не пойду на поминки?

Это шутка, но я действительно сомневаюсь, справлюсь ли. Тед убегает вперед, догоняет маму с папой, там его встречают объятиями и новыми слезами, и уже никуда не сбежать.

– Хм-м-м, думаю, заметят. Но все закончится быстро, даже испугаться не успеешь, – отвечает он. – И я буду там, буду держать тебя за руку. А если надо будет тебя спасать, почеши ухо.

Я начинаю изо всех сил тереть оба уха:

– SOS, SOS.

– Все будет хо-ро-шо, – обещает он. – Ну же. Самое сложное уже позади.

– Ладно, – соглашаюсь я, хотя чувствую, что самое сложное еще впереди.

– Тетя Бе-е-ет! – Тед снова плачет.

Я уже четыре раза поднималась к нему наверх, с тех пор как уложила его в кроватку, но, что бы я ни делала, он все равно никак не может заснуть. Когда мы вернулись с поминок, Тед был так измотан, что я искренне считала, что он сейчас уснет без задних ног, но стоит ему задремать, как проходит несколько минут – и до меня снова доносится крик, будто ему снится один и тот же кошмар. Наверное, так и есть.

Бегу вверх по ступенькам и забираюсь на кровать рядом с ним.

– Я здесь.

– Я не мог тебя найти, – говорит он, подозрительно разглядывая меня.

– Это я в ванную забежала, – вру я.

Непохоже на него – волноваться, рядом я или нет, пока он засыпает. Может, лучше сейчас устроить себе импровизированную постель прямо тут на полу, чтобы после такого насыщенного дня он не оставался один?

– А мамочка придет? – спрашивает он, садясь в кроватке.

– Ох, Тед, твоя мамочка еще…

– И папочка должен.

Я прикусываю губу.

– Твои мамочка с папочкой не могут прийти пожелать тебе спокойной ночи.

Он мотает головой, разочарованный моим непониманием. Этот разговор происходил у нас столько раз со дня аварии, но сегодня он будто просит чего-то другого. Я пробую снова:

– Мы же попрощались сегодня с папой, верно?

– Спокойночи, мамочка. Спокойночи, папочка, – произносит он так, будто Эмми с Дугом стоят перед ним или говорят с ним по телефону. – А теперь ты скажи.

– Спокойночи, мамочка, и спокойночи, папочка, – повторяю я, и тут у меня появляется идея. – Так, чемпион, подожди две секунды, сейчас вернусь.

На стене с фотографиями висит одна, в желтой рамочке, где Эмми с Дугом в Риме. Я бегу за ней, мысленно извинившись перед сестрой, когда вместе с рамкой снимается полоска очень дорогой краски, оттенок которой называется «Дыхание слона». Эмми целую вечность выбирала цвет для прихожей, и это при мне она купила ту банку с краской, а я потом всю дорогу до машины бесила ее, повторяя, что это не «Дыхание слона», а «Чих носорога». Я бы все отдала, чтобы она сейчас злилась на мои шутки.

С рамочкой в руках я быстро поднимаюсь в комнату Теда и замираю на пороге, неожиданно засомневавшись, а такая ли это хорошая идея, как мне казалось по дороге вниз. Счистив с обратной стороны полоски двустороннего скотча вместе с краской, я передаю ему фотографию.

– Это мамочка с папочкой! – восклицает он, указывая на их лица, и так широко улыбается, что я тут же расслабляюсь.

– Да! Замечательное фото, правда? Это когда твои мама с папой поехали смотреть Колизей.

– Ли-зей? – повторяет Тед, вглядываясь в картинку. Поднимает своего слоненка, прижимая его хоботом к фотографии, чтобы он тоже мог видеть.

– Да, та огроменная штука за ними – это Колизей. Очень знаменитый.

– Ого! – Глаза у него огромные, он явно впечатлен.

– Хочешь, чтобы фото стояло у тебя? Теперь, когда будешь ложиться спать, сможешь желать папе с мамой спокойной ночи.

– И ли-зею спокойной ночи.

– Да, и Колизею тоже, если хочешь.

Он начинает целовать фото, и я изо всех сил сосредотачиваюсь на плюшевых медвежатах на подоконнике, борясь с подступающими слезами, прося их подождать хотя бы минутку, чтобы не напугать Теда, который наконец начинает засыпать. Он говорит «спокойночи» всем по очереди: «Спокойночи, мамочка, спокойночи, папочка, спокойночи, ли-зей», – и отдает мне фотографию. Я бережно ставлю ее на прикроватный столик рядом с его будильником в виде кролика Питера из сказок Беатрис Поттер, повернув к подушке так, чтобы загорелые улыбающиеся Эмми с Дугом могли наблюдать, как их мальчик ворочается под одеялом и закрывает глаза.

Глава седьмая

Когда Джори звонит узнать, не хочу ли я выбраться из дома на пару часов, я говорю, что не могу. Знаю, давным-давно надо было встретиться, обменяться новостями, но сейчас постоянно такая куча дел. Надо и пожары в духовке тушить, и за детьми приглядывать, и по три часа проводить в дороге в больницу – свободного времени не остается совсем, а я еще даже на работу не вернулась, хотя это не за горами. Скоро последние сбережения закончатся.

Мама с папой уже приехали, чтобы попозже вместе поехать к Эмми. Сегодня днем мы едем в больницу все сразу поговорить с доктором Харгривс, которая раз в две недели сообщает нам новости, и никто не хочет ничего пропустить, хотя мы знаем, что с последней встречи практически никаких изменений не было – как и с предыдущей. Мы надеемся хотя бы на крошечное улучшение и молимся о чуде. Видит бог, нашей семье оно необходимо. Знаю, это так не работает и что просто потому, что нам так не повезло, чуда не случится, но иногда только эта мысль и поддерживает меня. Эмми обязательно выживет, потому что Дуг не смог.

– Милая, это Джори? – Папа, наверное, услышал конец разговора и теперь подходит ближе с перекинутым через плечо кухонным полотенцем. – Почему бы тебе ему не перезвонить? Тебе не помешает свежий воздух.