– Мне нужен хлеб, можно черствый, время и ваше желание вылечиться. Вы же едите хлеб?

– Конечно. Вы видели поля пшеницы, когда вас везли к замку?

– Видели, но я подумал, вдруг вы едите комбикорм до сих пор.

– Что мы едим?

– А, неважно. – Вдруг меня заинтересовала еще одна мысль. – Простите, а в ваших религиозных ритуалах есть место для поста? Вы поститесь?

Мне стало дико любопытно, от чего могут отказаться травоядные. В том, что ограничение в еде есть у любого культа, я был уверен. Интересно, что в него могли вкладывать существа, совсем не употребляющие мясо.

– Нельзя есть цветущую траву, пряности, хмель и прочие вещи, затмевающие своим вкусом мысли о боге.

– Ясно. Еда не должна быть вкуснее мыслей о боге. Полностью с вами солидарен. Еще одна просьба: не могли бы вы отвязать нас от этих столбов позора? Для приготовления лекарства у меня должны быть свободны руки.

– Вас развяжет охрана. Не хочу, чтобы вы вызывали жалость своим видом перед казнью. Надеюсь, вам хватит ума вести себя правильно?

– Одно радует – что вы считаете нас порядочными.

– Порядочными дураками. – Старик направился к выходу. – Ни с кем из охраны не разговаривать, иначе мне придется их казнить.

– А как вы узнаете, что лекарство готово?

– Я подсажу к вам больного чахоткой. Если он вылечится, тогда я серьезно отнесусь к вашим обещаниям.

Старик хлопнул тяжелой дверью.

– Жорж, он убьет нас, как только ты его вылечишь, – произнесла кошка обреченно.

– Так у нас будет хотя бы недели две, чтобы придумать что-нибудь еще.

– Самим надо учиться ходить по мирам, – посоветовал Антош.

– Давай, у тебя же есть режим турборазмышлений, кому, как не тебе, мудрый Каа, найти способ выбраться отсюда.

Черт, после такого ада даже цивилизация разумных лобковых вшей могла показаться раем. Вот где мракобесие так мракобесие. Господу богу стоило бы суровее относиться к тем, кто использует его имя в своих целях.

В помещение вошли несколько могучих челобыков. Их силуэты я разглядел на фоне более светлого коридора. Они закрыли дверь, и стало совсем темно. Охранники топали в полной темноте, предупрежденные насчет взгляда демона, богопротивных речей и прочей чуши, позволяющей держать их в узде больным, разваливающимся на ходу старикам.

Меня ощупали холодной железной перчаткой. За спиной забубнил молитву голос. После небольшой возни ослабли ремни. Я свалился на солому, не имея сил подняться, потому что конечности не слушались меня. Кошка тоже упала, судя по глухому звуку, как мешок с дустом. Только змей вскрикнул:

– Ай! Хвост!

Через мгновение раздался молитвенный бубнеж в три глотки. Охранники затопали к выходу, натыкаясь друг на друга и на деревянные столбы опор. Мне показалось, что они были в панике. Еще бы, находиться в такой темноте в одной комнате с демонами. Теперь, если их не казнят, они будут помнить этот страх до конца жизни и рассказывать о нем внукам. Дверь хлопнула с силой.

– Гады! – зло прошипел змей. – На хвост наступили.

– У тебя, куда ни наступи, везде хвост, кроме головы, – пошутила Ляля. Судя по шуршанию одежды, она растирала онемевшие суставы.

– Я мог бы обидеться на твою шутку, но не хочется. Слишком шаткая ситуация для этого. Сейчас обижусь, а через пять минут тебе отрубят голову.

– Ляля, ты что-нибудь видишь? – спросил я у кошки.

– Совсем немного.

– Отлично, я не вижу совсем ничего. А ты, Антош?

– Только вас, в виде мутных пятен.

– Черт, надо было фонарик с собой носить.

– Жорж, а чем ты собрался старика лечить? – Кошка нащупала меня двумя руками за голову.

– Известно чем, пенициллином. Судя по тем признакам, что мы видели, они до применения антибиотиков еще не додумались. Да и когда додумаются, вряд ли причислят к богоугодным делам. Для людей, разумеется. Сами-то они ни в бога, ни в дьявола не верят. Время потянем, а там видно будет. Может, змей и прав, стоит попытаться уйти отсюда в другой мир.

– Нам бы учителя для облегчения процесса, – посетовал змей, внезапно заговоривший совсем рядом.

Мне вспомнились слова человека, запускавшего катапульту, которого я посчитал палачом: «Чтобы научить человека плавать, его надо бросить в воду, чтобы научить летать – в небо». Сейчас я понял, что злой иронии в них было не так много, как я подумал в тот момент. Тот человек знал, что не казнит меня, возможно, он просто подсказывал мне, что, улетая в небо, я могу научиться ходить по мирам. Так заманчиво и так непонятно это звучало. Если такой человек, как оболтус по жизни Вольдемар, смог понять, что для этого нужно, почему бы и мне не научиться этому?

– Я думаю, что учитель не нужен. В том и заключается весь смысл, что по мирам ходят только те, кто понял что-то. Понимание есть билет на зрелость. Этому не учатся, до этого доходят своим умом. Потому и выбрасывают катапультами из Транзабара всех новичков – в надежде, что они в сложных обстоятельствах по экспресс-программе обретут эти знания.

– А если нет? – Кошку взволновала неудачная альтернатива.

– По-всякому. Кого-то казнят, кто-то приживется в чужом мире, кто-то вздернется от тоски по родине.

– Жизнерадостные перспективы.

Я нашел теплую руку кошки и положил свою поверх, чтобы успокоить Лялю.

– Надо думать, как избежать этого. Мы с Антошем твой хвост в обиду не дадим.

– Тьма – лучший экран для собственного воображения, – прошипел Антош.

– Тогда у меня шансов больше всех, потому что я совсем ничего не вижу. С чего начинать? Представить место, в которое хочешь попасть?

– Наверное. Ничего другого мне на ум не приходит, – согласился змей.

– Только не сбеги без нас. – Кошка придвинулась ко мне плотнее, словно я мог исчезнуть прямо сейчас.

– Надо держаться за руки… – предложил я и сразу почувствовал мысленное возмущение Антоша. – И хвосты. Приступим?

Змей закрутился между мной и Лялей, скрепив нашу троицу в одно целое. Я закрыл глаза и попробовал представить себе место, в которое хотел попасть. Долго не мог выбрать. Места произвольно менялись в подсознании, не давая возможности закрепиться и попробовать представить их реальнее, живее. Мысли скакали галопом по всей вселенной, умещающейся внутри моей черепной коробки. Я не мог удержать их. Смотрел на эту чехарду как сторонний наблюдатель, не знающий способа обуздать их.

В итоге я устал и прекратил бесполезное занятие.

– У кого-нибудь успехи есть? – спросил я своих сопящих товарищей.

– Эх, мне на ум ничего, кроме куска жирного жареного мяса, не приходит, – пожаловалась Ляля.

– Говяжьего? – поинтересовался я.

– В свете последних событий больше всего хочу именно говядины.

– На косточке, – шепнул змей.

– На косточке, – согласилась с ним кошка. – Особенно когда начинаю понимать, что мяса нам здесь никто никогда не предложит.

– А как с воображением у тебя, Антош?

– Мне пиво у собачелов понравилось. Ничего другого на ум не пришло. Жаль, не успел рецепт узнать.

– Да, перспектив выбраться отсюда нетрадиционным способом у нас немного, пока мысли вертятся в районе желудка.

Время в темноте шло иначе, чем на свету. После того как я несколько раз прикорнул, понимание, какое сейчас время суток, пропало, как и ощущение того, сколько прошло времени с момента заточения.

– Темница – прямо как в сказке. Раньше я не понимал, почему злодеев сажали в темницы. Вначале у нас украли свободу, теперь еще и время.

– Я могу разжечь огонь, – предложила Ляля.

– Не вздумай. Тут везде солома, сгорим, даже охрану не успеют позвать.

Нарушил наше уединение шум шагов. Стало страшно. Сердце зачастило, увлажнились ладони, по спине потекли холодные капли пота. Открылась дверь. Свет факелов заставил нас зажмуриться.

– Здесь хлеб и еда, – произнес громкий голос.

После этих слов дверь закрылась. Другой голос, удивленный, спросил:

– Зачем демонам еда?

В глазах остались оранжевые «зайчики».

– Еда? – встрепенулся змей.

– В их представлении – еда. В нашем – может быть что угодно, – заключила кошка, но все равно направилась к дверям проверить. – Пахнет отвратно, цветами. Они решили, что демоны непременно будут любить греховную, по их мнению, пищу. Идиоты жвачные.

– Так же думал мой кот, когда я пытался скормить ему остатки салата.

Кошка на это прошипела какое-то проклятье, слов которого я не разобрал. Я добрался до дверей, пару раз споткнувшись обо что-то и раз приложившись плечом о столб.

– Слушай, Лялечка, давай разгребем всю подстилку в стороны и зажжем небольшой огонек от соломы.

– Хм, «Лялечка»? – удивился змей, бесшумно оказавшийся рядом. – Я прямо чувствую, как между вами что-то появляется.

– Хватит уже фантазировать разную дрянь в своем извращенном мозгу! – огрызнулась кошка. – Жорж, не давай ему поводов думать о нас невесть что.

– Ляля, звезда моя, я понял, больше никаких намеков при нем.

– Ни при нем, ни при мне. Мы слишком разные, чтобы вообще рассматривать возможность отношений между нами.

– Прости, Ляля, но вы не настолько разные, чтобы это бросалось в глаза, – парировал Антош. – И потом, я вижу, как теплеют твои уши, когда Жорж касается тебя. Вы же знаете, у меня на тепло хорошее зрение.

– Это от смущения. Я скромная женщина и очень смущаюсь, когда ко мне прикасаются.

– Когда тебя трогали быки, ушки оставались холодными, – не унимался змей.

– Так, Антош, это не по-мужски – рассказывать все, что ты знаешь о женщине. Давайте уже работать. Разгребайте солому в сторону от ящика.

Через пару минут в радиусе трех метров от ящика с припасами все было вычищено до каменного пола. Я скрутил из пучка соломы тугой факел. Ляля чиркнула огнивом и с первой попытки подожгла мою самоделку. Огонь осветил внутреннее пространство помещения. В неровном свете огня оно показалось еще более унылым и депрессивным. На столбах и под ними можно было разглядеть следы крови и прочих попутных следов тяжелой судьбы всех, кто здесь оказывался.

– Ладно, посмотрим, что нам принесли.

Я направил свет внутрь ящика. Там лежали буханки хлеба, вполне похожие на земные, только раза в два больше. В деревянной кадке находилась непонятная смесь, пахнущая цветами, а в другой кадке – чистая вода.

Я хотел отдать догорающий факел кошке, но Ляля отказалась его брать:

– Ни за что, я подпалю себе шерсть.

– Блин, а Антошу тоже не доверишь, сожжет все вместе с нами.

Пришлось тщательно затоптать факел, чтобы не светился ни один красный глазок, после чего я нырнул головой в кадку и напился. Челобыки, видимо, до изобретения кружки не додумались. После меня пила Ляля, шумно лакая из ведра. А змей поглощал воду со звуком пожарной помпы.

– Эй, ты не на месяц вперед решил напиться? – Мне показалось, что он не остановится, пока не выпьет всю воду.

– Ох, простите, у нас же засушливый климат, мы пьем редко, но помногу.

– Не забывай, что нас трое, и ты пьешь уже не свою воду, – рассердилась на эгоизм пресмыкающегося кошка.

– Простите, там еще осталось.

– Налегай вон на салат, – предложил я змею.

Я уже успел попробовать это месиво и понял, что для человека употребить его будет непросто. Горьковатый отвратный вкус обыкновенной травы. Если приправить его майонезом, растительным маслом, добавить сока лимона или бальзамического уксуса, нарезать в него помидорок, бросить щепотку кедровых орехов, то можно было бы считать его условно съедобным. А так это был сочный корм для травоядных животных.

Ляля даже пробовать не стала. Антош попытался съесть немного, но тоже остался не в восторге.

– Стало быть, у нас столько времени, чтобы не умереть с голоду. Потратим его правильно.