Бояться маминых приступов угрюмости, бояться обидеть дядю Бенджамина, бояться презрения тёти Веллингтон, бояться стать мишенью острот тёти Изабель, бояться неодобрения дяди Джеймса, бояться пойти против мнений и предрассудков семьи, бояться не соблюсти приличий, бояться высказать своё мнение, бояться нищей старости. Страх, страх, страх – он преследовал её повсюду. Он связывал и опутывал её стальной паутиной. Только в Лазоревом замке она находила временное убежище. А сегодня Вэланси не верилось, что у неё есть Лазоревый замок. Она никогда больше его не найдёт. Двадцатидевятилетняя, незамужняя, нежеланная – что общего у неё с неземной хозяйкой Лазоревого замка? Она навсегда выкинет всю эту ерунду из своей головы и посмотрит в лицо реальности, не отводя глаз.

Она отвернулась от неприветливого зеркала и выглянула в окно. Безобразный вид каждый раз становился для неё ударом. Раскрошившаяся ограда, полуразрушенный каретный сарай на соседнем участке, увешанный аляповатой, отчаянных цветов рекламой, а впереди – чёрная от копоти железнодорожная станция с кошмарными оборванцами, шатающимися поблизости даже в такой ранний час. Под проливным дождём всё выглядело хуже, чем обычно. Особенно чудовищная реклама «Сохраните девичью фигуру». Вэланси сохранила девичью фигуру. В том-то и проблема. Кругом не виднелось ни намёка на прекрасное – «прямо как в моей жизни», устало подумала Вэланси. Её минутная горечь прошла. Она приняла реальность так же безропотно, как и всегда. Она была одной из тех, кого жизнь всегда обходит стороной. И с этим ничего не поделаешь.

В таком расположении духа Вэланси спустилась к завтраку.

Глава 3

Завтраки всегда были одинаковыми. Овсяная каша, которую Вэланси на дух не переносила, тост, чай и ложка джема. Миссис Фредерик считала две ложки расточительством – но Вэланси, ненавидевшей и джем тоже, было всё равно. Холодная мрачная столовая казалась сегодня ещё холоднее и мрачнее; дождь ручьями стекал по стёклам; почившие Стирлинги в ужасных позолоченных рамах, превосходящих по размеру сами портреты, бросали со стен сердитые взгляды. И всё равно кузина Стиклз пожелала ей побольше таких счастливых дней!

– Досс, выпрямись! – единственное, что сказала ей мать.

Вэланси выпрямила спину и завела с матерью и кузиной Стиклз обычный разговор. Она никогда не размышляла над тем, что будет, если поднять другую тему. Она и так знала. Потому и не поднимала.

Миссис Фредерик обиделась на провидение за ливень, ниспосланный в тот день, когда ей хотелось сходить на пикник, поэтому завтракала в мрачной тишине – за что Вэланси была ей благодарна. А вот Кристина Стиклз, как обычно, безостановочно жаловалась на всё подряд: начиная с погоды, протекающего потолка в кладовке, цен на овсянку и масло – Вэланси сразу почувствовала, что слишком щедро намазала тост, – и заканчивая эпидемией свинки в Дирвуде.

– Досс наверняка её подхватит, – предрекла она.

– Досс не пойдёт никуда, где можно подцепить свинку, – отрезала миссис Фредерик.

Вэланси никогда не болела свинкой… и коклюшем… и ветряной оспой… и корью… и вообще ничем, кроме отвратительной ежегодной простуды. Её зимние простуды стали чем-то вроде семейной традиции. Кажется, ничто не способно было уберечь её от них. Миссис Фредерик и кузина Стиклз делали всё возможное. Однажды они заперли Вэланси дома с ноября по май, но одна простуда сменяла другую, пока к июню дело не закончилось бронхитом.

– В моей семье никто так не болел, – говорила миссис Фредерик, намекая, что это наследственность Стирлингов.

– Стирлинги практически никогда не простужаются, – протестовала кузина Стиклз. Она была из Стирлингов.

– Я считаю, – заявила миссис Фредерик, – что если человек решит не простужаться, то и не простудится.

Так вот в чём проблема. Это вина самой Вэланси.

Именно этим утром Вэланси охватила невыносимая досада, что её называют Досс. Двадцать девять лет она терпела, и вдруг в один момент поняла, что больше не может. Её полным именем было Вэланси Джейн. Звучало ужасно, хотя имя Вэланси с его странным, нездешним оттенком ей нравилось. Её всегда поражало, что Стирлинги позволили окрестить её с этим именем. Рассказывали, что его выбрал дед по материнской линии, Амос Вансбарра. Отец добавил «Джейн», чтобы звучало приличнее, но в итоге в семье вышли из положения, начав называть её Досс. Вэланси её звали только чужие.

– Мама, – начала она робко, – ты не могла бы теперь называть меня Вэланси? Досс звучит так… так… мне совсем не нравится.

Миссис Фредерик удивлённо посмотрела на дочь. Она носила очки с невероятно толстыми стеклами, что придавало её глазам особенно неприветливый вид.

– И что же не так с Досс?

– Это… звучит по-детски, – с запинкой ответила Вэланси.

– А! – Миссис Фредерик была урожденной Вансбарра, а улыбками Вансбарра не славились. – Понятно. В таком случае, тебе подходит. Ты во всех отношениях достаточно ребячлива, милое дитя.

– Мне двадцать девять, – в отчаянии проговорило милое дитя.

– На твоем месте я бы не кричала об этом на каждом углу, дорогая, – отозвалась миссис Фредерик. – Двадцать девять! Я в этом возрасте была замужем уже девять лет.

– А я вышла замуж в семнадцать, – с гордостью вставила кузина Стиклз.

Вэланси украдкой взглянула на них. Миссис Фредерик, если не замечать ужасных очков и крючковатого носа, делавшего её похожей на попугая больше, чем сам попугай, выглядела отнюдь не плохо. В двадцать она вполне могла считаться хорошенькой. Но кузина Стиклз! И всё равно она однажды была для кого-то желанна… Вэланси чувствовала, что кузина с её широким и плоским морщинистым лицом, бородавкой на самом кончике приплюснутого носа, волосами на подбородке, складками на жёлтой шее, бледными выпученными глазами и тонкими, вечно поджатыми губами имеет перед ней преимущество – право смотреть на неё сверху вниз. Даже теперь кузина Стиклз была нужна миссис Фредерик. Вэланси с горечью думала, каково это – быть желанной кем-то, кому-то нужной. Никто в целом мире не нуждался в ней и не тосковал бы, случись ей исчезнуть. Для матери она была разочарованием. Никто не любил её. У нее даже не было подруги. «Я не создана для дружбы», – с грустью призналась она однажды самой себе.

– Досс, ты не доела хлебные корки, – сурово заметила миссис Фредерик.

Дождь безостановочно лил всё утро. Вэланси шила лоскутное одеяло. Она ненавидела лоскутное шитьё. И никакой необходимости в нём не было – лоскутные одеяла и так имелись в изобилии. Три битком набитых сундука на чердаке. Миссис Фредерик начала запасаться ими, когда Вэланси исполнилось семнадцать, и продолжала пополнять запасы, несмотря на угасающую вероятность того, что Вэланси они когда-либо понадобятся. Но Вэланси следовало быть занятой делом, а хорошие ткани стоили слишком дорого. Праздность считалась смертным грехом во владениях Стирлингов. В детстве Вэланси её каждый вечер заставляли отмечать в маленькой ненавистной чёрной книжечке все минуты, которые она провела в безделье. А по воскресеньям мать требовала подсчитывать их и молить о прощении.

В то судьбоносное утро Вэланси провела в праздности всего десять минут. По крайней мере, миссис Фредерик и кузина Стиклз сочли бы это праздностью. Она поднялась в свою комнату за напёрстком получше и преступно открыла «Плоды чертополоха» на первой попавшейся странице.

«Леса такие человечные, – писал Джон Фостер, – что узнать их можно, только пожив с ними. Случайная прогулка по проторенным тропам не позволит приблизиться к ним. Если мы хотим с ними подружиться, нужно искать и завоёвывать их расположение частыми, благоговейными визитами. Утром, вечером, ночью, в любое время года: весной, летом, осенью и зимой. Иначе мы никогда как следует их не узнаем, и никакое притворство их не обманет. У них есть свой способ держать чужаков в отдалении и закрывать сердца от праздного любопытства. Нет никакого смысла сближаться с лесом, кроме абсолютной любви к нему – он сразу раскусит нас и спрячет свои милые, старинные секреты. Но если он поймёт, что мы пришли к нему из любви, то ответит нежностью и покажет такие восхитительные сокровища, которых не купить ни за какие деньги. Потому что если леса отдают, то отдают безгранично, не пряча ничего от своих истинных почитателей. В них нужно входить с любовью, смиренно, терпеливо, внимательно, и тогда мы обнаружим, какая пронзительная прелесть таится в диких местах и безмолвных долинах, под закатным солнцем и светом звёзд, какие переливы неземной музыки играют арфы сосновых веток или еле слышно напевают заросли пихт, какие нежные ароматы исходят ото мхов и папоротников в солнечных уголках или на влажных берегах ручьёв, какие сны, мифы и легенды древних времён живут в них. Тогда бессмертное сердце леса станет биться в унисон с нашим, его неуловимая жизнь просочится в наши вены, и мы станем навеки принадлежать ему: неважно, куда мы пойдём, в какие далёкие странствия отправимся, нас всё равно неудержимо будет тянуть обратно, чтобы вновь обрести эту нерушимую связь».

– Досс, – позвала снизу мать, – что ты там делаешь одна в комнате?

Вэланси отбросила «Плоды чертополоха» как раскалённый уголь и побежала вниз к своим лоскуткам; но теперь она испытывала странную радость, которая всегда появлялась, стоило ей погрузиться в одну из книг Фостера. Вэланси почти ничего не знала о лесах – кроме населённых призраками дубрав и сосновых рощ вокруг Лазоревого замка. Но всегда втайне мечтала о них, и книга Фостера была лучшей заменой настоящему лесу.

К полудню дождь прекратился, но солнце выглянуло только к трём. Тогда Вэланси нерешительно сказала, что хочет сходить в город.

– И зачем же? – требовательно спросила мать.

– Хочу взять новую книгу в библиотеке.

– Ты ведь только на прошлой неделе её брала.

– Это было месяц назад.

– Месяц? Вздор!

– Правда, мама.

– Ошибаешься. Не больше двух недель. Не нравятся мне эти возражения. И в любом случае не понимаю, к чему тебе эти книги. Ты тратишь слишком много времени на чтение.

– Разве моё время что-нибудь стоит? – горько спросила Вэланси.

– Досс! Не разговаривай со мной таким тоном.

– У нас закончился чай, – сказала кузина Стиклз. – Пусть сходит за ним, раз уж ей так хочется пройтись – хотя эта сырая погода грозит простудой.

Они препирались ещё минут десять, и в конце концов миссис Фредерик – пусть и с большой неохотой – разрешила Вэланси пойти.

Глава 4

– Ты надела галоши? – крикнула кузина Стиклз вслед только что вышедшей Вэланси.

Кузина задавала этот вопрос каждый раз, когда Вэланси выходила на улицу.

– Да.

– А фланелевую нижнюю юбку? – присоединилась миссис Фредерик.

– Нет.

– Досс, я тебя решительно не понимаю. Ты снова хочешь умирать от простуды?

Как будто Вэланси уже несколько раз от неё умирала.

– Сейчас же поднимись наверх и надень её!

– Мама, мне не нужна фланелевая юбка. Сатиновая и так достаточно теплая.

– Досс, у тебя был бронхит два года назад. Делай, что тебе говорят!

Вэланси вернулась, и никто никогда не узнает, каких усилий стоило ей перед этим не швырнуть как следует калошу. Она ненавидела серую нижнюю юбку больше, чем любой другой предмет гардероба. Олив никогда не заставляли надевать фланелевые нижние юбки. Олив носила жатый шелк, прекрасный батист и тонкие как паутинка, оборки. Но отец Олив «женился на деньгах», и она ни разу не болела бронхитом. Вот и весь разговор.

– Ты точно не оставила мыло в воде? – требовательно спросила миссис Фредерик. Но Вэланси уже ушла. На углу она обернулась и посмотрела на некрасивую, чопорную, благопристойную улицу. Дом Стирлингов был самым уродливым: больше похожим на коробку из красных кирпичей, чем на нечто другое. Слишком высокий для своей ширины, он казался ещё выше из-за шарообразного стеклянного купола на крыше. Его окружала пустынная, бесплодная тишина старого дома, отжившего своё.

Прямо за углом был красивый дом с витражными окнами и изящными фронтонами – новый, один из тех, в которые влюбляешься с первого взгляда. Клейтон Маркли построил его для своей невесты. Они с Дженни Ллойд собирались пожениться в июне. Домик, как говорили, был обставлен с чердака до подвала в полной готовности встретить свою хозяйку.