Как уходил мой папа

Однажды мой папа решил, что моя мама слишком старая и глупая, а я слишком глупый и маленький. Решив это, мой папа решил, что лучший способ решить все проблемы – уйти из дома. И ушёл. Поздно вечером, в шторм, под дождём и с портфелем в руках. Мама кричала ему вслед только две фразы: «Уходи, уходи из этого дома!» и «Не смей забирать все деньги!» Папа в ответ кричал: «Запомни, ты сама меня прогнала!» и «Никак не могу!»

Потом была ночь, которую мы с мамой провели за просмотром фильма про странных людей. В этом фильме девушка приезжает в Лос-Анджелес, чтобы стать актрисой, а в результате оказывается в одной квартире с психопаткой и постепенно сходит с ума. А ещё постоянно мелькают какие-то жуткие лица и трупы.

После ночи был день. Мама ушла на работу, а я сел за уроки и не смог сосредоточиться. Мне казалось, что человек не имеет права бросать семью, и мне казалось, что мама не имела права кричать «Уходи!». Я вспоминал, как папа говорил, что больше не собирается участвовать в нашей жизни, что мы живём «в его доме» и что все эти годы он делал маме большое одолжение, оплачивая её врачей и больницы. Я вспоминал, как я сам кричал «Ненавижу тебя, ненавижу тебя!», то и дело норовя наброситься на папу с кулаками, я вспоминал, как мама удерживала меня за руки и за плечи, хотя я рвался, рвался в бой.

Я вдруг вспомнил о том, что во всех детских книжках главные герои всегда сироты. Ну, не всегда, конечно, но часто. Взять хотя бы Гарри. А почему? Да потому что, ясное дело, чем больше в жизни трудностей, тем ты храбрей и сильней. Не знаю, как это работает, но я и впрямь почувствовал себя силачом-атлетом с твёрдым, твёрдым, твёрдым, как… мои зубы, духом. Я сжал зубы. Не буду нюнить! Буду мужественным, как персонажи книг и фильмов, в которых отцы бросают своих сыновей, собирают чемодан и уходят. Стоп… что-то не сходится. От персонажей-то отцы уходят с чемоданами, а мой папа ушёл всего лишь с портфелем…

Тут в замке скрипнул ключ. Я затаил дыхание и услышал в коридоре папины шаги. Папа медленно прошёл мимо гостиной, своего кабинета и моей комнаты, заглянул в спальню. При виде меня не сказал ни слова. Направился на кухню. Я неподвижно сидел на кровати, не в силах пошевелиться. Наконец оттаял, выскользнул из комнаты и увидел, что папа, небритый и во вчерашней одежде, с жадностью уплетает мамино пюре прямо из кастрюли и прикусывает котлетой, которую почему-то держит в руке.

– Папа, ты вернулся? – неуверенно спросил я.

– Нет, – буркнул папа. – Я сейчас поем и уйду опять. И больше не вернусь.

«До завтрашнего обеда», – пронеслось у меня в голове.

– Не уходи. Пожалуйста, папа. Не уходи. Здесь твой дом. Я тебя НЕ ненавижу… Хоть и презираю.

Папа чуть не поперхнулся.

– То, что я неверно подбираю слова, – сказал папа, – ещё не делает меня извергом.

– Нет, – сказал я. – В том-то и проблема. Извергом тебя делают не слова. Видимо, ты таким родился.

– Ясно, – сказал папа. – Я сейчас соберу свой старенький серый чемодан, сложу свои бритвенные принадлежности, свой маленький компьютер и уйду. Выгнали старого человека ночью в шторм…

– Ты что, издеваешься? Ты же сам ушёл! Ты же хотел уйти! Признайся, ты нашёл себе новую семью?

Папа молчал. Не говорил ни слова. Сосредоточенно ел пюре.

– Ты молчишь. Я ненавижу тебя! Просто ненавижу!

Я развернулся и убежал к себе в комнату.

Перед уходом папа позвал меня, чтобы я закрыл за ним дверь.

– Наши с мамой билеты в Бергамо в моём ящике. Их можно сдать. Я ухожу.

– Не уходи, не уходи! Нет! Папа! Не уходи!

Папа исчез. Я щёлкнул замком. И вдруг понял, что ведь опять, опять он ушёл без чемодана… С портфелем, а не с чемоданом…

После этого бабушка, которой мы с мамой ничего про папу не сказали, водила меня в поликлинику и в музыкальную школу. И весь день я чувствовал себя всесильным, могущественным, я чувствовал себя Бэтменом, черепашкой-ниндзя, Чёрным Плащом. Я смотрел на окружающих и думал о том, какой я особенный. У них-то родители, тепличные условия, щи и каша, банановый пирог, а я один, мне не на кого рассчитывать, кроме самого себя, поэтому я вынужден быть сильным.

Вечером мама устроила мне допрос: зачем приходил папа, что сказал, что я ответил.

– Мама…

– Что? – нервно спросила мама, допивая чай. В одной руке она держала зефир в шоколаде, а в другой слоёное печенье, по очереди нервно откусывала то от одного, то от другого и выглядела очень подозрительно.

– Ну, ничего. Просто ты так смотришь… Кажется, что ты то ли сейчас расплачешься, то ли скажешь что-то важное…

Мама нахмурилась.

– Нет, скорее… расплачешься.

Мама проглотила зефир и разрыдалась.

– Позвони папе.

– И что сказать?

– Поговори спокойно. Спроси, где он. Скажи, что все виноваты.

– Правильно, – мама вскочила со стула и бросилась к телефону. – Позвоню и скажу, что он может не возвращаться! И точка!

– О, нет, нет, нет! – я побежал за мамой, а мама от меня.

– Почему нет?

– Мама, нельзя кричать! Если кричать, то папа ничего не поймёт!

– Ну хорошо. Сейчас я запишу всё на бумажку и позвоню.

На три минуты мама заперлась в папином кабинете, затем выбежала с воплем:

– Не берёт трубку! Всё, я больше ему звонить не буду! Лучше напишу письмо.

– Ага, и отправь почтой России по адресу в никуда.

Пока мы рассуждали, телефон зазвонил, и мама включила громкую связь.

Оказалось, что папа в пустой квартире своего товарища. У папы подскочило давление, а таблетки он забыл дома, к тому же папа устал и целый день ничего не ел.

– Так что, ты только заберёшь таблетки? – спросила мама.

– Нет, ещё я съем свои сардельки, – сказал папа.

– У тебя красный свитер грязный. Постирать? – спросила мама.

– Да уж, пожалуйста, – сказал папа. – У меня стиральной машины нет.

– А мне пенсию назначили, – сказала мама. – Шесть тысяч.

– Ужас, – засмеялся папа. – И как я только на твою пенсию проживу!

– Ребёнок весь вечер ревёт, – сказала мама.

Я вытаращил на неё глаза – ну ничего себе! Сама ревёт, а всё на меня сваливает!

– Переживает, – ответил папа.

– Так что насчёт сарделек? – спросила мама.

– Честное слово, – ответил папа, – если бы не сардельки, я бы ни за что не вернулся домой.

Однажды мой папа решил, что моя мама слишком старая и глупая, а я слишком глупый и маленький. Решив это, мой папа решил, что лучший способ решить все проблемы – уйти из дома. И ушёл. А потом вернулся. В тот день я решил, что мои родители совсем дураки и черепашкой-ниндзя они мне стать точно не помогут.

Остановись, но не сдавайся

«Давай-давай-давай! Давай-давай-давай! Вперёд! Ещё! У тебя получится! Только не сдавайся!»

Или:

«Давай-давай-давай! Не останавливайся! Ни шагу назад! Стремись к своей цели! Главное – не сдавайся!»

Или:

«Давай-давай-давай! Не унывай! Не опускай руки! Будь настойчивым! Ни в коем случае не сдавайся!»

Или просто:

«Ну же, не сдавайся!»

В ответ на эти возбуждённые слова, которые обычно произносятся натужно оптимистично, мы реагируем именно так, как хотят окружающие:

– Да, я буду стараться. Я не сдамся. Я добьюсь своего.

А почему?

– Потому что я сильный, двужильный и главное – целеустремлённый.

Мы привыкли к тому, что нас постоянно подталкивают, и мы, словно мячик или заглохший автомобиль, поддаёмся. Потому что мы не хотим быть неудачниками и слабаками. Я лично – не хочу.

С детства нам толкуют родители и учителя, что добиваться своего – это круто, а сдаваться – это тупо. Кто из крутых героев книжек или фильмов сдавался? Никто. Ума Турман не сдалась, даже когда её закопали в землю живьём. Она разбила руками деревянный ящик и выбралась из-под земли. За это я и люблю «Убить Билла». А Белоснежка? Тоже не сдалась, когда её бросили в лесу. Хотя спокойно могла сесть в лужу в буквальном смысле, зареветь и удавиться. Но Белоснежка не сдалась и в результате познакомилась с гномами. Правда, потом злодеи всё равно её нашли и траванули, но во сне она наверняка не сдавалась и в конце концов ожила от поцелуя прекрасного принца. Винни-Пух не сдавался в борьбе с пчёлами, а Человек-паук – в борьбе со злом. И все всегда выходили из больших и маленьких сражений победителями. И никто никогда не задумывался о том, что было бы, если бы у них не получилось…

У меня многое не получалось, но я внушил себе, что смысл жизни в том, чтобы идти к цели, стараться до тех пор, пока не получится, после каждой неудачи начинать заново, не останавливаться, продолжать пытки… до самой смерти. А иначе – срам и позор.

– То есть ты будешь терзать несчастный инструмент, пока не окочуришься? – спросил мой друг Паша, сидя на диване и поглощая пережаренные шкварки.

– Типа того, – я на минутку отвлёкся от «Патетической» Бетховена и с унынием посмотрел на Пашу. – Дай шкварку.

– Не-а. Не дам.

– Эй! Это мои шкварки и мой диван!

– Я не дам тебе шкварку, пока ты не объяснишь, ради чего паришься с этим пианино!

– Потому что хочу добиться успеха!

– Но у тебя не выходит!

Паша произнёс эти слова так легко, как будто констатировал что-то совсем неважное – снегопад или прыщи у меня на лбу.

Я чуть не обиделся, но вспомнил, что НЕ обижаться на «конструктивную критику» (так говорила мама) – залог успеха. Я нежно погладил клавиши и сказал:

– Пока не выходит. Пока.

– Уже семь лет, – быстро подсчитал Паша, хрумкнул шкваркой и облизнулся.

– И что?

– До каких пор ты будешь мучиться?

– До тех пор, пока не получится!

Я начинал раздражаться.

– Ну а если не получится? – настаивал Паша, энергично, как и подобает человеку, налопавшемуся шкварок.

– Я буду стараться до последнего.

– Вздоха?

– Да! – крикнул я, подбежал к Паше и выхватил у него жёлтый шуршащий пакет.

– Интересно… – невозмутимо рассуждал Паша. – После твоей смерти всем, конечно, будет плевать на твой неуспех, но стоит ли так надрываться всю жизнь из страха кого-то разочаровать?

Философ достал меня не на шутку, я отобрал у него шкварки, выгнал вон и продолжил репетировать.

Получалось у меня музыкально, но не слишком технично. Техника всегда была моей слабой стороной. Я знал это. И знали мои учителя. Но моя главная учительница – по специальности – верила в меня, хотела превратить недостаток в достоинство, говорила, что я могу всё наверстать, если буду тренироваться, а моя музыкальность и мой интеллект (хо-хо!) всё перевешивают. Мама очень радовалась, ведь она мечтала видеть меня великим пианистом, и я старался – только бы никого не разочаровать.

Хотя разочарования подстерегали меня за каждым углом: меня валили на конкурсах, ставили пятёрки с минусами (!) на экзаменах, не включали в список исполнителей для отчётных концертов в капелле, а учительница по сольфеджио и вовсе при виде моей мамы каждый раз вопила: «Он не пишет двухголосные диктанты! Он не пишет двухголосные диктанты!»

Мама ругала меня, расстраивалась, говорила, что я «худший из лучших», я обижался, мама занималась со мной дома, мы писали двухголосные диктанты, играли гаммы, и я изо всех сил пытался не считать минуты… Но я считал минуты до… начала литературного кружка.

Он начинался в семь вечера в соседнем доме, длился два часа, его вела наша учительница литературы и один молодой писатель-журналист. Я обожал туда ходить, мои стихи и рассказы расхваливали, я писал всё больше и больше, но не воспринимал это занятие всерьёз, пока однажды не случилось кое-что ужасное.

Конкурс сонат в нашей музыкальной школе проводили раз в год, и в этом году я участвовал – с «Патетической» Бетховена. Не знаю почему, но я возлагал на конкурс огромные надежды. Многие учителя считали, что вещь слишком сложная для седьмого года обучения, но моя учительница, как я уже сказал, в меня верила, она поддерживала меня и пророчила большое будущее.

Перед конкурсом у меня тряслись руки. Я пригласил Пашу, учительницу математики, папу и бабушку. Мама, как всегда, стояла за дверью – я слишком боялся её разочаровать и видеть её в зале…