С самого первого дня я отвечала на их колкости прямотой и откровенностью. Именно так поступил бы и папочка. Но вот, пожалуйста, наступил новый учебный год, а они уже снова насмехаются надо мной, и их ненависть опаляет мою кожу.

Поэтому, чтобы заставить их заткнуться, я решаю прибегнуть к другой тактике – безобидной лжи.

– Это были туфли моей бабушки, единственное, что у нее осталось, когда она иммигрировала в Штаты. Она передала их моей маме, а та, в свою очередь, передала их мне как символ силы и стойкости.

У меня нет бабушки, но пристыженный вид Хизер говорит о том, что я, возможно, наконец-то разрушила ее наивные иллюзии.

Я испытываю чувство удовлетворения, которое согревает сердце.

– В следующий раз, прежде чем открыть свой высокомерный рот, подумай о том, что ты ни черта не знаешь.

Хизер ахает, будто я ее оскорбила.

– Идем дальше. – Я наклоняюсь к ним. – Я кое-что расскажу вам о Прескотте Риваре… – Я оглядываю переполненный коридор, как будто меня заботит, кто может услышать мои слова. – Он озабочен сексом. Все парни такие. Они хотят секса, и, если вы им этого не даете, они берут не спрашивая, ну вы поняли.

Энн и Хизер непонимающе пялятся на меня. В растерянности. Как они могут этого не знать?

Я поправляю ремень наплечной сумки. Правда, о которой я умалчиваю, вызывает зуд на коже.

– Кто-то должен вмешаться и сделать ребят счастливыми. Я лишь играю свою роль, чтобы не допустить сексуального насилия в нашей школе. Вы должны меня благодарить.

Из моих уст это звучит гораздо снисходительнее, чем есть на самом деле. Я этим занимаюсь для того, чтобы выжить. И пошли все остальные к чертям собачьим.

Энн, сморщив нос, презрительно смотрит на меня.

– Ты такая шлюха.

Этот ярлык я ношу здесь с девятого класса. Я никогда не опровергала их предположения обо мне. Сексуальные домогательства требуют доказательств. Пока это происходит за пределами школы и я не забеременела, меня не выгонят из академии. Конечно, слухи бросают тень на мою и без того отвратительную репутацию, но они также отвлекают от истинной причины, по которой я провожу время с парнями из Ле-Мойна. Если бы кто-то узнал правду, меня бы тут же отчислили.

– Шлюха? – Я понижаю голос до заговорщицкого шепота. – Давненько у меня не было секса. В смысле, примерно сорок восемь часов. – Я отворачиваюсь, жду их шокированных ахов, а затем поворачиваюсь обратно, ухмыляясь Энн. – Но твой папаша пообещал исправиться сегодня вечером.

– О боже. – Энн сгибается пополам, хватая себя за живот, и прикрывает рот рукой. – Какая мерзость!

Не знаю, что из себя представляет ее отец, но секс в целом отвратителен. Ужасен. Невыносим.

И ожидаем.

Я оставляю их в потрясенном молчании, и первую половину дня улыбка не сходит с моего лица. Утренние занятия в Ле-Мойне пролетают незаметно, поскольку включают в себя все простые предметы, такие как английский и история, естественные науки и математика, а также иностранные языки. В полдень у нас часовой перерыв, чтобы пообедать и позаниматься в зале, прежде чем переключиться на профильные занятия.

Ежедневные физические упражнения и правильное питание необходимы как часть сбалансированного распорядка дня музыканта, но, учитывая, что у меня нет ни еды, ни денег, поддерживать этот распорядок проблематично.

Пока я стою у своего шкафчика в центральном здании школы, пустой желудок сжимается от боли и урчит. К чувству голода присоединяется тугой комок страха. Или волнения.

Нет, определенно страха.

Я смотрю на распечатку своего дневного расписания:

Теория музыки

Семинар по игре на фортепиано

Мастер-класс по публичным выступлениям

Индивидуальные занятия

Последняя часть моих занятий состоится в здании Кресент-холла. Аудитория 1А. Все уроки ведет мистер Марсо.

На уроке английской литературы я подслушала, как несколько девушек болтали о том, какой этот Марсо красавчик, но я пока еще не набралась смелости дойти до Кресент-холла.

Внутри у меня все сжимается, пока я бормочу вслух:

– Почему это обязательно должен быть мужчина?

Рядом захлопывается дверца шкафчика, и Элли, наклонившись над моей рукой, заглядывает в мое расписание.

– Он действительно очень симпатичный, Айвори.

Я резко поворачиваюсь к ней.

– Ты его видела?

– Только мельком. – Она морщит свой маленький мышиный носик. – Почему тебя так волнует, что это мужчина?

Потому что мне комфортнее в окружении женщин. Потому что они не подавляют меня своей мускулатурой и размерами. Потому что мужчины – потребители. Они забирают мою смелость, силу и уверенность в себе. Потому что их интересует только одно, и это не мое умение играть последние такты «Трансцендентного этюда № 2».

Но я не могу поделиться всем этим с Элли, моей милой, выросшей в строгих правилах китайской семьи подругой, которая никогда не сталкивалась с жизненными трудностями. Думаю, я могу называть ее подругой. Мы это никогда не обсуждали, но она всегда добра ко мне.

Я запихиваю свое расписание в сумку.

– Наверное, я надеялась на кого-то типа миссис Мак-Крекен.

Может быть, мистер Марсо другой. Может, он милый и надежный, как папочка и Стоджи.

Элли, примерно на голову ниже меня, приглаживает рукой завитки своих черных как смоль волос и подпрыгивает на носочках. Думаю, она пытается казаться выше ростом, но скорее это выглядит так, будто ей нужно в туалет.

Она такая крошечная и очаровательная, что мне хочется подергать ее за хвостик. Что я и делаю.

Подруга отталкивает мою руку, улыбаясь вместе со мной, и опускается на пятки.

– Не переживай по поводу мистера Марсо. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Ей легко говорить. Она уже получила место виолончелистки в Бостонской консерватории на следующий год. Ее будущее не зависит от того, понравится ли она мистеру Марсо или нет.

– Я в спортзал. – Она перекидывает через плечо рюкзак размером в половину себя. – Ты идешь?

Вместо организованных уроков по физкультуре Ле-Мойн предоставляет услуги полноценного фитнес-центра и персональных тренеров, здесь есть множество занятий по физической подготовке, например йога и кикбоксинг.

Но я лучше отрежу себе несколько пальцев, чем буду скакать в зеркальном зале среди осуждающих взглядов других девчонок.

– Не-а. Я собираюсь размяться на беговой дорожке на улице.

Мы прощаемся, но мое любопытство в отношении Марсо берет верх, и я окликаю ее.

– Элли? Насколько симпатичный?

Она разворачивается и продолжает идти спиной вперед.

– Сногсшибательный. Я видела его всего лишь мельком, но говорю тебе, я почувствовала это прямо здесь. – Она похлопывает себя по животу и широко распахивает свои раскосые глаза. – Может, даже чуть ниже.

Мое сердце сжимается. Обычно у самых красивых людей самые уродливые души.

Но я ведь тоже красивая? Мне все время так говорят, реже люди, которым я доверяю, и чаще те, кому не доверяю.

Возможно, я тоже уродлива изнутри.

Когда Элли удаляется подпрыгивающей походкой и бросает мне через плечо свою очаровательную улыбку, я признаю ошибку в своих суждениях. В Элли нет ничего безобразного.

Я переодеваюсь в шорты и майку в раздевалке, а затем выхожу на беговую дорожку, которая окружает двадцатиакровый школьный двор.

Из-за невыносимой влажности в это время года большая часть учеников предпочитает оставаться в кондиционируемых помещениях, но некоторые все же бездельничают на скамейках в парке, смеются и едят свои обеды. Пара танцоров отрабатывает синхронную разминку под внушительными шпилями центрального здания школы.

Делая растяжку под тенью огромного дуба, я всматриваюсь в пышную зелень парка и прорезиненные пешеходные дорожки. Те самые, по которым я гуляла с папой, когда моя голова едва доставала ему до бедра. Я до сих пор ощущаю его большую руку, которая держала мою, когда он водил меня по парку. Помню его солнечную улыбку, когда он указывал на старинную, похожую на соборную кирпичную кладку Кресент-холла и рассуждал о великолепии классных комнат внутри.

Ле-Мойн был его мечтой, которую его родители не могли себе позволить. Он никогда не расстраивался по этому поводу. Потому что он не был эгоистом даже в мечтах. Вместо этого он подарил свою мечту мне.

Я прогибаюсь в талии и касаюсь пальцами носков, растягивая и разогревая мышцы задней поверхности бедер, пока воспоминания согревают меня изнутри. Я похожа на маму: у меня темные волосы и темные глаза, но папина улыбка. Хотела бы я, чтобы он меня сейчас увидел, как я стою на школьном дворе, проживаю его мечту и улыбаюсь, как он.

Я улыбаюсь шире, потому что его мечта, его улыбка… они и мои тоже.

– Святая Богородица, как мне не хватало этой задницы.

Я резко выпрямляюсь, улыбка исчезает с лица, а тело сковывает напряжение, настолько сильное, что я не в состоянии повернуться на голос, от которого непроизвольно втягиваю голову в плечи.

– Чего ты хочешь, Прескотт?

– Тебя. Голую. На моем члене.

Я чувствую, как тошнота подкатывает к горлу, а по виску стекает капелька пота. Я расправляю плечи.

– У меня есть идея получше. Зажми свой член у себя между ног, станцуй, как Буффало Билл, и иди на хер.

– Ты такая пошлячка, – отвечает Прескотт с улыбкой в голосе, появляясь в поле моего зрения.

Он останавливается на приличном расстоянии, но недостаточно далеко. Я отступаю назад.

Его длинные волосы доходят до подбородка, светлые пряди выгорели под лучами карибского солнца, или где там он проводит лето. Если ему и душно в такую жару в рубашке и галстуке, то он этого не показывает, неспешно оглядывая меня блуждающим взглядом и заставляя нервничать.

Я не понимаю, почему девушки в Ле-Мойне борются за его внимание. У него слишком длинный нос, передний зуб кривой, а язык извивается, словно червяк, когда он засовывает его мне в рот.

– Господи, Айвори. – Его взгляд останавливается на моей груди, обжигая кожу под майкой. – За лето твои сиськи выросли еще на один размер.

Я с трудом расслабляю плечи.

– Если таким образом ты просишь о моей помощи в этом году, попробуй еще раз.

Не сводя жадного взгляда с моей груди, он сжимает длинными пальцами свой пакет с обедом.

– Я хочу тебя.

– Ты хочешь, чтобы я делала за тебя домашние задания.

– И это тоже.

От хрипоты в его голосе меня бросает в дрожь. Я обхватываю себя руками, ненавидя то, насколько заметна моя грудь. Мне противно, что он так откровенно пялится на нее, что я от него завишу.

Наконец он поднимает глаза, и взгляд останавливается на моем лице.

– Что случилось с твоей губой? Зацепилась за кольцо на члене?

Я пожимаю плечами.

– Это было очень большое… кольцо.

Он зеленеет от ревности, и это мне тоже ненавистно.

– Тебе стоит обзавестись таким же. – Я слегка наклоняю голову в ответ на его нервный смешок. – Почему бы и нет? Это усиливает удовольствие. – Ничего не смыслю в пирсинге, но не могу упустить возможности его подколоть. – Будь у тебя такое, ты мог бы на самом деле довести девушку до оргазма.

Его натянутый смех переходит в кашель.

– Подожди, – что? – Его взгляд становится жестким. – Я довожу тебя до оргазма.

Секс с ним больше похож на извлечение тампона. Одно быстрое движение, после которого остается чувство отвращения, и я стараюсь позабыть о нем, пока не придется делать это снова. Но я не утруждаю себя тем, чтобы сказать ему об этом, он все понимает по моему взгляду.

– Это полная хрень! – сыпет он ругательствами, выходя за рамки того, что посторонние наблюдатели сочли бы дружеской беседой.

Когда Прескотт берет меня за руку, я поднимаю взгляд на центральное здание школы и нахожу пустое окно деканата.

– Твоя мать наблюдает за нами.

– Ты лживая сучка.

Он не следует за моим взглядом, но опускает руку.

– Если тебе нужна моя помощь, то мне потребуется аванс.

Прескотт разражается презрительным смехом.

– Черта с два.

– Дело твое.