– Ну ведь если ты делаешь хорошие вещи, зачем на кого-то это сваливать?

– Ах, это, – Берта Аскольдовна махнула рукой. – Это по привычке. И со страху. Ты не представляешь, Цветочек, сколько всего в человеческих поступках объясняется только этими двумя причинами. Некоторые люди, бывает, так и проживают всю жизнь. В основном по привычке, а иногда – со страху. Так вот, насчет ангелов. Во-первых, хороших поступков человек совершает существенно меньше, чем плохих, а значит – ему это непривычно. То есть страшно. С другой стороны, если уже есть привычка сваливать свои решения на кого-то другого, хороший поступок тоже проще свалить на кого-то. Есть дьявол, значит, придумаем ангела. И – вуаля!

Бабушка Берта изящно махнула в воздухе руками, словно срывая невидимые цветы, и протянула раскрытые ладони к внучке. Холли вздрогнула и посмотрела чуть испуганно, почти ожидая увидеть на одной бабушкиной ладони – ангела, а на второй – дьявола. Берта Аскольдовна усмехнулась, заметив ее взгляд. Конечно же, никого там не было.

Холли помолчала, задумавшись. Чем ей нравились разговоры с бабушкой – что после ее объяснений все становилось пусть не всегда понятнее, но точно – интереснее.

– Но тогда… – пробормотала Холли и растерянно уставилась на бабушку: – Тогда кого я вижу… за спинами людей?

– Отражения, – ответила бабушка, пожав плечами, как будто это была самая очевидная вещь, не стоило и спрашивать. – Всего лишь отражения, Цветочек.

И, разглядев разочарованное и немного удивленное лицо внучки, добавила:

– Подумай сама, Цветочек, это ведь куда лучше. В этом случае ты всегда сама выбираешь, кому быть с тобой – ангелу или дьяволу. И, знаешь, запомни еще кое-что. Это, пожалуй, самое важное. Я уже говорила, что многие люди живут по привычке и со страху. А потом, когда уже поздно что-то менять, они удивляются, что никогда не были счастливы. Совершенно неудивительно.

Бабушка сделала паузу, пристально глядя на Холли, убеждаясь, что та ее внимательно слушает.

– Так вот. Не нужно так жить, дорогая. А чтобы этого не делать, запомни, пожалуйста, одну важную вещь. Никто не сможет управлять тобой, пока ты не позволишь. Ни ангелы, ни демоны, ни люди – а тем более, твои собственные отражения.

Зверь

– Поторопись, Ольга, – сказала мама, – твой завтрак почти остыл.

– Спасибо, мам, – пробормотала Холли, не поднимая взгляда: ей не хотелось, чтобы мама заметила ее заплаканное лицо. Холодная вода, конечно, немного исправила ситуацию, но глаза были красные, как у кролика.

– И не забудь выгулять пса, чтобы он не скулил тут полдня.

«Я никогда не забываю», – хотела было возмутиться Холли, но не стала. Ей сейчас было не до пререканий с матерью, которая, к тому же, все равно окажется права в любом случае. Сам Фреки воспитанно лежал у двери на коврике – он знал, что мама терпеть не может, когда он вертится под ногами на кухне. Собственно, и Фреки она тоже терпеть не могла – хотя бы потому, что он был подарком Берты Аскольдовны. Мамину неприязнь умница Фреки, конечно, тоже чувствовал и старался по возможности вообще не попадаться ей на глаза.

– Посуду за собой вымой. Пойду отнесу кофе твоему отцу – он опять плохо спал. Говорит, снилась твоя бабушка. Когда она уже оставит его в покое…

Холли, забыв о своем плане молчать и смотреть в пол, вскинула на маму возмущенный взгляд. Как она может так, когда бабушка Берта умерла! Но мама с подносом в руках уже развернулась спиной, обтянутой розовым шелковым халатиком. А Холли еле сдержала удивленный вскрик. За маминой спиной не было никого. Ни Черного, ни Солнечного.

– Фреки! – крикнула Холли, метнувшись в коридор и совершенно забыв про завтрак. Пес бросился к ней, превратившись в маленькое рыжее торнадо, вьющееся у ног. У Фреки сейчас тоже не было Тени. Впрочем, это ни о чем не говорило определенно – насчет Теней у животных были совершенно другие правила.

– Гулять! – сказала Холли, срывая со стены поводок и едва не выскочив из квартиры в тапочках.

Фреки полностью одобрил это прекрасное решение и понесся по лестнице вниз, повизгивая от восторга.

Отражения пропали. Совсем. Мир будто опустел и как-то потускнел. Люди ходили сами по себе, по одному. Никого не было за их спинами – ни Темных, ни Светлых. Раньше случалось, и довольно часто, что Отражения едва различались, и приходилось вглядываться, чтобы увидеть их. Но они всегда были. Всегда и у всех!

Холли растерянно оглядывалась, не узнавая двор. Шиповник вот здесь, на углу. То-то она удивлялась – откуда на нем цветы в сентябре! Больше никаких цветов, а ведь они были еще вчера, мерцали малиновым и нежно-белым, и листья светились яркой зеленью, а теперь потускнели, выцвели и покрылись пылью. Белая кошка на подоконнике первого этажа – она была тут всегда, недовольно сверкала на Фреки желтыми глазищами, а тот ворчал на нее потихоньку… Вот и сейчас – ворчит… На пустое место? Ладно, положим, кошка – не примета… А что – примета? Сирень в центре двора? Срубили за ночь? Кстати, почему Холли раньше не приходило в голову, отчего эта сирень цветет невпопад – кажется, еще вчера она тоже была усыпана цветами… Ага, вот старые знакомые – пара милых старичков с черной собачкой, Фреки всегда с ней здоровается, а улыбчивый седобородый старик обычно кивает Холли… Стоп! Сегодня старушка идет одна, бормочет что-то себе под нос и рассеянно улыбается – своему невидимому спутнику? А Фреки подбежал, как обычно, виляет хвостом, нюхает воздух – или черную собачку, которую Холли теперь не видит?

«Я не вижу Отражений. Я не вижу ничего с Иной стороны. И я больше не вижу призраков». Холли похолодела. И вдруг в один миг вспомнила, как ночью исчезла бабушка. Она не ушла тогда. Холли просто перестала ее видеть.

Она поцеловала мне веки, вспомнила Холли, и я перестала ее видеть…

– Ольга! – заорала из окна мама. – Ты опоздаешь!

Холли вздрогнула. О нет, мама ее просто убьет. Кажется, она никогда раньше не кричала из окон.

Будто во сне Холли поднялась по лестнице. Что-то ответила маме, во что-то переоделась, подхватила – кажется, свою сумку – и побрела к школе.

Она мысленно перебирала – мгновение за мгновением – ночной визит бабушки.

Получалось, что бабушка – если это все-таки была именно она, а не морок, который присвоил ее облик, – получалось, что бабушка, поцеловав Холли в веки, отобрала у нее Истинное зрение.

«За что она так со мной?» – подумала Холли и с трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться. Потому что как раз начался урок математики, и рыдания на нем были бы особенно некстати.

* * *

К середине дня Холли не то чтобы совсем пришла в себя – но, по крайней мере, смогла отвечать на вопросы. Это было вовремя, потому что на литературе ее о чем-то спросили. И она даже сумела ответить.

– Хм, – слегка удивленно и недовольно сказала литераторша, – прекрасно, Северинская, что ты выучила наизусть то, что я говорила на прошлом уроке, но в следующий раз нам бы хотелось послушать твое собственное мнение.

– Конечно, – пробормотала Холли, почти не вникнув в ее слова, сообразив только, что можно наконец вернуться на место.

– Чего с тобой? – ткнула ее под локоть соседка и подружка Маришка.

– Чего? – эхом повторила Холли.

– Ты какая-то неживая.

Холли вздрогнула. И на всякий случай внимательно посмотрела на свою руку – вдруг она действительно неживая? Этим бы объяснялось многое. Интересно, у призраков есть Истинное зрение? Хотя, пожалуй, есть – как бы иначе они видели друг друга? А вдруг нет? Вот тогда засада – ты видишь только живых, а они тебя – нет. Хуже, чем одному в пустыне. Ну да, точно, если бы Холли вдруг умерла, ее видели бы только те, кто умеет видеть призраков. Вряд ли все учителя и одноклассники обладают такими редкими талантами.

– Эй, – опять толкнула ее Маришка.

– А?

– Вот я и говорю – как неживая, – недовольно пробурчала подруга. – Что-то случилось?

– Я… у меня бабушка умерла.

– Ты говорила. Еще неделю назад.

– Тогда я не знала, что ее…

– Что у вас, третья парта? – сердито одернула их литераторша. И вовремя. Холли чуть было не ляпнула про то, о чем бабушка велела молчать. Интересно, а бабушка сама знает, кто ее убил? И почему? Наверное, она как-то могла бы сказать об этом… Или она специально… Специально ничего не сказала, чтобы Холли не лезла куда не нужно? И поэтому же отняла и Зрение? И даже не посчитала нужным спросить у самой Холли или хотя бы предупредить… Как будто Холли – малявка или безмозглая дура…

Бабушка никогда раньше так с ней не поступала. Никогда! Почему же сейчас…

Когда Холли переодевалась на физкультуру, рукав спортивной куртки за что-то зацепился, и она сперва не могла понять – за что, сердито дергая то в одну сторону, то в другую. Потом вспомнила – браслет же! И похолодела: браслета не было. «Бабушка меня убьет! То есть не убьет, конечно… Она уже ничего не сделает…» Холли почувствовала, что от этой мысли на глаза наворачиваются слезы.

Бабушка никогда на нее не кричала, даже не повышала голос. Она просто огорчалась, когда Холли что-то делала не так. И странно – это было куда хуже, чем когда орала мама. И сейчас бабушка бы расстроилась, потому что она говорила: браслет надо беречь, другой такой сделать непросто. А сейчас его некому будет сделать. «Как я могла его потерять?! – ужаснулась Холли. – Он раньше никогда не терялся, я в нем и плавала, и бегала, и…»

Холли протянула дрожащую руку – освободить непонятно за что зацепившийся рукав – и наткнулась пальцами на браслет. Он был на прежнем месте, просто Холли его теперь не видела.

Дрожащими пальцами она распутала завязки. Браслет соскользнул в ладонь прохладной змейкой.

– Ой, какая фенечка интересная! – воскликнула Маришка. – Дай посмотреть!

– Ты его видишь? – растерянно спросила Холли, глядя на узкий браслет, сплетенный из тьмы и лунного света, с отражением луны и росинками, снятыми на заре с хрустальных колокольчиков.

– Что значит – вижу? – удивилась Маришка. – Он из чего? Из кожи? Или из ниток?

– Из тьмы и лунного света, – хмуро сказала Холли, которая в первую секунду понадеялась, что Зрение вернулось. Но оказалось, просто браслет становился видимым, когда его снимали. Наверное, чтобы не потерять. Специально для таких слепых, какой теперь стала Холли.

– Красиво, – восхищенно сказала Маришка и потянулась к браслету. – Можно померить?

– Это подарок, – буркнула Холли и убрала браслет в карман.

Маришка посмотрела на нее растерянно, потом хмыкнула, сказала: «Подумаешь», – и отвернулась. Кажется, она обиделась, но Холли было сейчас не до этого.

* * *

Бегать на длинные дистанции – то есть все, которые больше ста метров, – Холли терпеть не могла. Еще ладно, когда по парку, но обычно их гоняли вокруг спорткомплекса, по дорожке, чтобы никто не жульничал и не пытался сократить расстояние. Два километра – пять одинаковых кругов. Тоска зеленая. Впрочем, сейчас Холли было наплевать, что делать. Ей было даже наплевать, что Маришка обиделась. И даже не хотелось вырваться вперед, чтобы быстрее разделаться с дурацкими кругами. Холли просто трусила в самой толпе, хотя раньше бы так делать не стала. Сейчас ей было все равно. И вдруг ее будто обожгло. Будто кто-то плеснул ледяной водой в спину. Холли вздрогнула, но заставила себя не оборачиваться, только чуть повернула голову и взглянула краем глаза на типа в сером пальто, который, сгорбив широкие плечи, угрюмо смотрел на бегущих школьников. Высокий, небритый, угловатый, с коротким ежиком седых волос и с бледным помятым лицом. Обыкновенный. И страшный. От него веяло такой жутью, что Холли чуть не задохнулась. Сердце заколотилось так, что стало трудно дышать, и ноги чуть не подкосились от внезапной слабости.

И хотя у Холли сейчас больше не было Зрения, она точно знала, какая Тень стоит за спиной серого человека.