Стратегический и тактический ход, который решил судьбу десятков тысяч человек, позволил британцам занять оборонительные позиции в Ипре на гряде невысоких пологих холмов, огибающих город с востока. Тем самым был создан выступ в линии фронта, который на протяжении всей войны будет обстреливать немецкая артиллерия, расположенная на господствующих возвышенностях с трех сторон. Оборона Ипрского выступа, не превышавшего 6,5 километра в глубину и 19 в ширину, в течение войны обошлась британцам в 90 тысяч человек убитыми и 410 тысяч ранеными. Еще почти 90 тысяч просто исчезли, утонув в грязи или превратившись в ничто от взрывов снарядов. Немецкие потери были сопоставимы. За четыре года на территории, которую можно обойти за день, погибло не менее 1,7 миллиона человек. В этом котле смерти средневековый центр Ипра с красивыми зданиями и известной Палатой суконщиков – одним из крупнейших светских готических сооружений Европы постройки XIII века – попросту исчез. Остались лишь почерневшие от огня руины, а гражданское население и военные жили буквально под землей – в подвалах и погребах на уцелевших улицах, где дождь, нефть и кровь смешивались воедино, смывая любые воспоминания о мирной жизни.

Так за последние недели 1914 года сложилась топография Армагеддона. Линии окопов протянулись на 740 километров от швейцарской границы до Ла-Манша. В британской зоне ответственности находились самые трудно обороняемые участки местности. Низменности Фландрии с пропитанной водой почвой почти не имели высот – наивысшая точка не превышала 60 метров. Малейший холмик приобретал стратегическое значение, и люди тысячами гибли за высоту, которая в графстве Суррей с его холмами осталась бы попросту незамеченной. Линия британских окопов оказалась поразительно короткой. От Ипра до Ла-Манша оборону держали бельгийские войска. На юге французы контролировали фронт от Пикардии и Соммы до швейцарской границы. Британский сектор, опирающийся на города Армантьер, Аррас и Альбер, простирался от Ипра на юг и немного на восток в северную Францию, через шахты Ланса, к хребту Вими, через реку Скарпе у Арраса и вниз к Сомме. На протяжении большей части войны длина этой линии составляла всего 136 километров и ни разу она не превысила 200.

Британская зона боевых действий, в которой жили, учились воевать и умирали миллионы человек, имела размеры всего 80 на 96 километров. На западе было море и крупные перевалочные порты и базы – Этапль, Гавр и Руан. На востоке стояли немцы. Для снабжения и обороны примерно 160 километров линии фронта британцам пришлось вырыть более 9600 километров траншей. Стандартный запас лопат для армии в военное время составлял 2,5 тысячи штук, а в грязи Фландрии их потребуется более 10 миллионов. Тысячи британских шахтеров круглосуточно рыли туннели под линией фронта к германским укреплениям и устанавливали заряды, а грохот от взрывов был слышен в Лондоне.

Янг писал в дневнике в феврале 1915 года: «Историй о сумасшествии очень много. Долго выносить тяжесть артобстрела, по всей видимости, не может никто. Например, в одной нашей траншее почти все люди оказались мертвы, когда через четыре дня удалось отбить атаку. Оставшийся в живых младший офицер спасался тем, что пил бренди, чтобы вынести все это, – ему пришлось заколоть штыком своего командира, который обезумел и пытался застрелить его».

Янг пробыл в Ипре с ноября 1914 по конец июля 1915 года. Его отчеты и заметки, собранные в книге «Из окопов», стали одними из первых и ярчайших свидетельств очевидца конфликта, не похожего ни на один из известных ранее.

«Это не война, – писал он. – Это чудовищное извращение цивилизации. Называть это войной – значит подразумевать, что где-то еще есть солнце и свет. А мы существуем под вспаханным разрывами небом чернильных ночей и дождя».

Однажды ночью он ехал на машине, время от времени тьму прорезал колеблющийся свет церковных свечей, горящих в придорожных святилищах. В какой-то момент Янг заглушил двигатель, и во внезапно опустившейся тишине послышался лишенный эмоций женский голос, вопросивший: «Это что, смерть?»

Потоки человеческого страдания – беженцы, спасающиеся от немецкого террора, заполонили дороги Бельгии. В развалинах Ипра раненые и контуженные британские солдаты, покрытые грязью, пробирались по изрытым взрывами улицам. Неподалеку, на выжженной, словно пятнами проказы покрытой земле, лежали распухшие и почерневшие трупы тысяч человек, и над всем висел ужасающий смрад разложения.

«В полуразрушенном помещении, которое ранее, возможно, было ризницей, молодой хирург Медслужбы королевских войск в одиночку с ураганной скоростью работал с ранеными. Их лежало бесконечно много на залитом кровью и разбитом полу, а с улицы заводили и заносили новых. Я запомнил его лицо – неподвижную, застывшую маску и стальной взгляд голубых глаз. Точность, с которой он разрезал одежду, перевязывал раны, бинтовал конечности и переходил к следующему пациенту, делая все это молча, была столь же поразительна, как и скорость его работы. Внутри помещения, более походившего на разделочную, было тесно, шум снаружи отвлекал, все вокруг покрывала горячая пыль от шрапнели, рвущейся над разрушенными стенами. Часто те, кто приводил или приносил пострадавших, сами получали ранения, пока добирались до медпункта. Поразительно, как мог доктор выдерживать все это в течение многих часов, да еще в одиночку».

Янга поражало количество страданий. Налицо была острая необходимость в увеличении медицинской поддержки войск. Янг бросил журналистику и начал работать в им самим созданном подразделении неотложной помощи. Он вовсю использовал связи, чтобы держать медперсонал ближе к линии фронта – так можно было сохранить больше жизней. Сначала во Фландрии, а затем в Италии Янг и его коллеги за четыре года спасут более 100 тысяч раненых солдат, прежде чем сам он получит тяжелое ранение. Если можно так выразиться, источником вдохновения здесь стал Ипр. Янг был в городе 22 апреля 1915 года, когда немцы впервые в истории атаковали с применением отравляющего газа^[4].

«В тот день бомбардировка казалась особенно тяжелой… Я в беспокойстве ходил по кабинетам и палатам. В одной палате лежал раненый солдат. Он был в полукоматозном состоянии, которое впоследствии назвали «снарядным шоком», за ним ухаживали, а он непрерывно бормотал: «Белые лица… лунный свет… белые лица». Я вышел на улицу и увидел солдат на фоне каких-то бледно-желтых облаков – фигуры в хаки бежали через поля к северо-востоку от нас… Потом начали поступать первые жертвы газа. Сперва происходящее было слишком чудовищным, чтобы в него поверить. Но когда это случилось, когда стало понятно, как далеко мы ушли от цивилизованного мира, в котором жили всего несколько месяцев назад… Вид людей, лежащих на полу медпунктов и в полях, задыхающихся и исходящих пеной, заставил меня бушевать с такой яростью, которая никогда более не проявлялась, даже когда род человеческий деградировал до создания лагерей смерти в Германии. Ведь вначале мы все еще считали всех людей – людьми».

* * *

Артур Вейкфилд прошел свой путь через отчаяние и агонию. Он попал на войну глубоко верующим человеком, ярым приверженцем англиканской церкви, соблюдавшим все предписания: никогда не брал в рот спиртного и не пропускал воскресную службу. Как вспоминал Джеффри Янг, Вейкфилд при росте 1 метр 173 сантиметра, весе 72,5 килограмма был очень сильным и стал чемпионом по боксу и гребле в университете. Жажда приключений заставила его в 1900 году прервать учебу на медика, записаться кавалеристом в 70-й эскадрон Имперской йоменской армии и отправиться на Англо-бурскую войну. Год жизни в Южной Африке выковал в нем имперский характер и заставил уверовать в высокое предназначение христианина и европейца. По завершении медицинского образования в Эдинбурге и Гейдельберге Вейкфилд начал работать в Королевской национальной ассоциации рыбаков и свел знакомство с миссионером Уилфредом Гренфеллом, основавшим не одну миссию на скалистых берегах Ньюфаундленда и Лабрадора, первого и старейшего владения британской империи^[5].

Вейкфилд прибыл в Ньюфаундленд в 1908 году, когда море еще было черно от трески, а мойва ходила на нерест в таком количестве, что ее икра покрывала всю прибрежную полосу. Шесть лет он вел полную лишений жизнь: страшные морозы зимой, тучи комаров летом, рацион из муки, сала, патоки, чая, мяса карибу и соленой рыбы. Он патрулировал на собачьих упряжках, лошадях и оленях, пешком или на лодке все побережье Лабрадора – изрезанную береговую линию протяженностью почти 8 тысяч километров. Будучи одним из двух дипломированных врачей в огромном регионе, Вейкфилд лечил любые болезни – от цинги и туберкулеза до травм от нападения медведя и пулевых ранений. В один приснопамятный день он удалил 149 зубов. Преданный Богу и королю, невосприимчивый к физическим страданиям, умеющий лечить и потому считавшийся всемогущим у всех, кого он спас, Вейкфилд стал одним из столпов колониализма на дикой окраине империи. На фотографии из семейного альбома он сидит на айсберге в трусах и майке, собираясь прыгнуть в темные океанские воды, чтобы поплавать – одна из обязательных составляющих его утреннего моциона.

Весть о войне пришла в Ньюфаундленд летом, когда все население края находилось в море на промысле трески. Едва новости достигли Лабрадора, Вейкфилд немедленно отплыл в столицу Сент-Джонс на первом же рыболовецком судне. 10 августа он присутствовал на заседании местного правительства, поскольку, будучи в чине капитана, принимал непосредственное участие в создании ньюфаундлендского подразделения Легиона пограничников – общеимперского ополчения, появившегося во времена Англо-бурской войны. На собственные средства Вейкфилд экипировал и снабдил оружием все местные силы.

В 1914 году винтовки в Ньюфаундленде были в дефиците, и когда 21 августа правительство объявило о призыве 500 добровольцев с хорошим жалованьем и бесплатным проездом до Сент-Джонса из любого уголка колонии, стало очевидно, что первыми откликнутся те, кого Вейкфилд отбирал и вооружал. Это были молодые люди, многих из них он знал еще подростками, – учителя, звероловы, фермеры и рыбаки из сотни бухт и речных долин, небольших городков и миссионерских постов. Так, благодаря чувству долга и высокого предназначения Артура Вейкфилда возникла легендарная Первая пятисотка, ядро Ньюфаундлендского полка, в составе которого на войну отправится более 7 тысяч человек, и каждый второй из них будет ранен или убит.

Ни сам Вейкфилд, ни его парни, проходившие мимо толпы на улицах Сент-Джонса 3 октября 1914 года, не представляли, какими будут потери. У причала стояло военное транспортное судно Florizel, которое должно было доставить новобранцев в Англию. Юноши с нетерпением взяли винтовки с примкнутыми штыками и промаршировали на борт корабля под полковым знаменем. Толпа ликовала, и все присутствующие, включая солдат, радостно исполнили «Auld Lang Syne»^[6].

Переход через Атлантику занял 11 дней. После высадки в Плимуте будущих бойцов перевезли в тренировочный лагерь на Солсберийской равнине. Здесь они пробыли долгую осень и сырую зиму, промокнув на всю оставшуюся жизнь, так как за четыре месяца, пока они маршировали и отрабатывали навыки, которые старые учебники по военной подготовке называли необходимыми и лишь немногие из которых пригодились на войне, выпало более 600 миллиметров осадков – вдвое больше нормы.