После окончания школы Регби Сомервелл получил возможность учиться в колледже Киз, одном из самых старых и престижных в Кембридже, где почти сразу стал заигрывать с атеизмом – вступил в общество «Еретики». «Здесь все мои религиозные убеждения разнесли в пух и прах, так что в течение двух лет я упорно отказывался верить в Бога», – вспоминал он. Однако в конце второго года обучения Сомервелл случайно попал на молитву в местной церкви в Кембридже, пережил откровение и стал ярым и страстным евангелистом. «Прошло совсем немного времени, – отмечал он, – и я с дрожью в коленях и сильно бьющимся сердцем уже проповедовал на открытых собраниях, проходивших на площади, где обычно для жителей Кембриджа устраивали ярмарки». Повзрослев, Сомервелл пришел к заключению, что этот период жизни представлял собой «посев своего рода духовного дикого овса, что стало заменой увлечению противоположным полом и естественным выплеском юношеской энергии, перенаправленной в духовное русло». Поздне´е религиозное рвение уменьшилось, тем не менее он оставался человеком глубоко верующим, убежденным в силе молитвы.

В начале войны Сомервелл, будучи студентом-медиком, испытывал искушение сразу же пойти на фронт, но прислушался к мудрому совету своего наставника, сэра Фредерика Тревеса, который понимал, что потребность в хирургах будет только расти. Сомервелл продолжил обучение в Королевской коллегии хирургов Англии. В 1915 году он закончил учебу в звании капитана и поступил в Медслужбу сухопутных войск. Его медицинские записи, одни из немногих уцелевших во время Большого Блица^[9], рассказывают о каждой операции, которые он проводил в Первую мировую. Например, 18 августа 1915 года к Сомервеллу поступил младший капрал Дикенсон из 1-го Линкольнского полка. Этот крепкий парень 20 с небольшим лет получил множественные ранения глаз, лица, рук, плеч, груди и брюшины. Сомервеллу пришлось удалить раненому правый глаз и ампутировать несколько пальцев.

Выборка из записей показывает, что в следующие два дня Сомервелл лечил ранение в плечо, затем ранение левой руки, после чего отправился в палату к рядовому Гриффитсу из 2-го Королевского Уэльского полка фузилёров, которому требовалась «ампутация из-за раздробленного коленного сустава». Затем Сомервелл занялся огнестрельным ранением в голову рядового Рида из 6-го Дорсетского полка, а после ампутировал левую ногу младшему капралу Торнтону из 10-го Западного йоркского полка.

На следующее утро эта «рутина» продолжилась. В записях значатся рядовой Рассел из 7-го Линкского полка с раздробленной левой рукой, затем рядовой Смит из 10-го Западного йоркского полка с перебитыми взрывом снаряда бедрами, затем Сомервелл удалил осколки кости из легких младшего офицера 1-го Линкольнского полка, после чего обработал еще несколько ран, а затем бросился в палату № 5, чтобы сделать хоть что-то для спасения рядового Филтона из 15-го Уэльского полка, у которого в результате огнестрельного ранения оказались сломаны обе челюсти и перебиты лицевые артерии. Далее на очереди был рядовой Ганн из 10-го Западного йоркского полка с запущенной раной правой ягодицы. Затем Сомервелл перешел в 9-ю палату, чтобы обработать огромную рану груди и раздробленные ребра рядового Манна также из 1-го Линкольнского полка. Оттуда он отправился к другому рядовому с огнестрельным ранением в спину – пуля раздробила лопатку и третье ребро. Наконец, Сомервелл возвращается в 5-е отделение, чтобы заняться ранением левой ягодицы рядового Ричардса. Двенадцать серьезных операций за два дня, в том числе две ампутации, тяжелое ранение лица, раздробленные кости и так далее. Все мыслимые и немыслимые травмы, и это всего за 48 часов начала карьеры военного врача. Карьеры, которая в таком темпе и с такой нагрузкой продлится почти четыре года.

По всей видимости, Сомервелл смог не лишиться рассудка, так как начал смотреть на происходящее как бы со стороны – исключительно с профессиональной точки зрения. Он просто стал хирургическим механизмом, который к своим 28 годам имел дело почти со всеми возможными травмами и ранениями. В свободные от работы минуты Совервелл рисовал, более всего, как он позже напишет, его «привлекала природа, а сердце радовало даже самое малое живое существо». Он по-прежнему верил в Бога, но теперь по-новому понимал и чувствовал хрупкость человеческой натуры. Во время дежурства он заходил в госпиталь или палатку-лазарет и видел там десятки тел умерших или груды ампутированных ног и рук. Ночью из палат слышались стоны и проклятия раненых – мальчишек, мечущихся в бреду и кричавших «Заряжай!» во всю силу своих легких. Обычно к утру, когда вставало солнце и бабочки садились на обгоревшие коряги и выжженную траву, неиссякаемый поток умирающих и искалеченных спадал. В свободное время Сомервелл вместе с сослуживцами отъезжал далеко от линии фронта и устраивал пикники в дубовых и кленовых рощах. Здесь, вне пределов досягаемости снарядов, пели жаворонки и малиновки, а ужас, тревогу и боль можно было ненадолго забыть. Так война превратилась в дурной сон, в инверсию реальности.

Артур Вейкфилд находился у линии фронта на Сомме с конца 1915 года. За несколько недель до начала битвы он был прикомандирован к 29-му полевому лазарету в городке Жезенкур к юго-западу от Дуллана и менее чем в дне пути от места, где работал Сомервелл. Суровая простота дневниковых записей Вейкфилда отражает ценности и мировоззрение поколения мужчин, которые не особо вдавались в размышления и не занимались анализом своих эмоций. Он описывает распорядок дня: пробежка по пересеченной местности ранним утром, горячая ванна и завтрак. Затем следует обход, потом начинается неизбежный «парад» больных. Обрабатывая раны, Вейкфилд по мере сил следит за отправлением религиозных обрядов, посредством которых на фронте пытались придать хоть какую-то нормальность бесконечным похоронным процессиям. Вечером он читает и пишет письма, а за ужином беседует и обменивается новостями в столовой. Как и Сомервелл, Вейкфилд по возможности уезжает подальше от передовой в поисках красок жизни вместо безнадежности и мрачности фронта. Он сажает сад, ставит силки на кроликов, наслаждается полевыми цветами французской весны, но фоном постоянно идут звуки далекой и не очень канонады. Ежедневно Вейкфилд заполняет одну страницу дневника, каждая запись завершается описанием погоды.

О своей работе и раненых он упоминает мало, и только официальные военные записи 29-го полевого лазарета раскрывают масштабы потерь – от 50 до 100 человек в день, и это ранней весной 1916 года, когда на фронте было сравнительно тихо. Постоянную гибель людей, которую высшее командование, сидевшее в своих замках далеко от фронта, обозначало как «сопутствующие потери», можно относительно нормально воспринимать только в контексте войны, которая продолжалась четыре года и четыре месяца. В эти тихие дни только в британской армии в среднем погибали около 600 человек в день, еще 1700 получали ранения.

4 апреля в дневнике Вейкфилда появилась запись о прибытии 29-й дивизии, в составе которой, к его удивлению и восторгу, были бойцы Ньюфаундлендского полка. Он не видел своих парней с Лабрадора почти год: он остался во Франции, а полк отправили в Египет, а затем перебросили для участия в Дарданелльской операции. Вейкфилд знал из сводок, что парни высадились в бухте Сувла и около полугода провели на чужбине, где свирепствовали холера, дизентерия, тиф и траншейная стопа^[10], пока наконец уцелевших не эвакуировали из района Дарданелл в первые дни 1916 года. И 22 марта они прибыли в Марсель. По удивительному совпадению лазарет Вейкфилда располагался на том же участке фронта, где сражались его земляки. С чувством гордости Вейкфилд стоял на обочине дороги в Жезенкуре и высматривал знакомые лица. Зрелище было впечатляющее: 12 тысяч человек, 6 тысяч лошадей, тяжелая и легкая артиллерия, повозки с припасами, санитарные машины и полевые кухни растянулись на 25 километров. Весь день шел холодный дождь, и подразделениям потребовалось пять часов только на то, чтобы пройти через город. «В местечке атмосфера ожидания, ходят разные слухи, – записал Вейкфилд в дневнике в тот вечер. – Отпуска отменены, а те, кто успел уехать отдыхать, отозваны обратно».

Во вторник, 16 мая, Вейкфилд смог оторваться от работы и на велосипеде проехал через Бокен и Марьё, чтобы посетить полк, расквартированный в городе Луванкур. Позже он напишет, что великолепно провел время: обед со старшими по званию, осмотр штаба батальона, где удалось пообщаться с младшими офицерами и поболтать с новобранцами. После чаепития в штабе в шесть вечера Вейкфилд отправился назад и добрался до своего лазарета за час – получилась «совершенно замечательная поездка» в безоблачную погоду при легком южном ветре. Он не подозревал, что больше никогда не увидит этих людей. Месяц спустя все дороги в окрестностях были забиты оружием и боеприпасами. 21 июня Вейкфилд записал: «Все готово к приему большого количества пациентов в результате наступления. Настроение у всех приподнятое. Ветер юго-западный, умеренный, хорошо и солнечно. Потеплело».

* * *

Атака на Сомме планировалась шесть месяцев. После всех провалов 1915 года, неудачной попытки прорыва у Нев-Шапель в марте, разочарования у Дарданелл, самоотверженного сопротивления канадцев при Ипре в апреле, краха в битве за хребет Обер и сентябрьской катастрофы, названной немецкими историками «Поле трупов в Лоосе»^[11], британцы возлагали надежды на одно большое наступление, которое должно прорвать немецкую оборону, превратить позиционную войну в наступательную, тем самым облегчив положение французских войск и в целом избавив людей от мучений в окопах. Слово «наступление» звучало как обещание для полумиллионной так называемой Четвертой армии. Все было готово к атаке.

В условиях, когда исход войны и судьба империи, можно сказать, стояли на карте, ничего нельзя было оставлять на волю случая. Боевые приказы для битвы на Марне в 1914 году – масштабном сражении, которое спасло Францию, – были изложены в шести абзацах. Для Соммы британский генеральный штаб в составе примерно 300 офицеров, работавших под командованием Хейга в его роскошном замке далеко за линией фронта – в Монтрёе, разработал огромный документ. На 57 страницах скрупулезно, до мелочей, были расписаны сроки, учтена каждая деталь, прописаны все действия, предвиден каждый поворот событий. Британская армия с 1914 года выросла с 4 до 58 дивизий. На Сомме британцы должны были превосходить немцев по численности в семь раз. Для предварительной бомбардировки Хейг хотел пустить в ход около 3 миллионов снарядов. За неделю планировалось выпустить больше снарядов, чем британцы до сих пор использовали с начала войны, – около 20 тысяч тонн стали обрушатся на немецкие линии. Затем войска пойдут в атаку: 13 дивизий, 66 тысяч человек в первой волне наступления поднимутся из окопов по всей линии фронта протяженностью 22,5 километра. Победа была гарантирована, хотя, как предупреждалось в штабном документе, «требуется быть готовым и к потерям». На бумаге это был мастерский план, который обязательно увенчается успехом. Однако историки считают, что именно он привел к колоссальным потерям.