Daily Mail, как и многие другие газеты, описывала мертвых в цветистых выражениях, будто лживая риторика могла воскресить их: «Погибшие лежат как шли – устремленные вперед. Можно сказать, они умерли со светом ожидаемой победы в глазах». 4 июля Times объявила о полном успехе сражения, отметив, что раненые держатся «необычайно весело и стойко». Большинство ранений легкие, говорилось в отчете, а доля тяжелых травм невелика. Артиллерийский обстрел был очень эффективным, продолжала газета, хотя «были места, где траншеи и проволочные заграждения чудом уцелели; колючая проволока нанесла нашей пехоте ощутимые потери».

Эти самые ощутимые потери Артур Вейкфилд воочию наблюдал в своем полевом лазарете. Однако, когда он шел по бесконечному полю раненых, решая, кому жить, а кому нет, он так и не услышал хорошо знакомый ему говор. Ни один раненый не носил синих краг – отличительного знака Ньюфаундлендского полка, и ни на одной солдатской фуражке не было особого знака отличия – головы карибу. Казалось, полк просто исчез.

6 июля, почти через неделю после начала сражения, Вейкфилд впервые услышал рассказ очевидца о судьбе одного из своих ньюфаундлендцев. Он отправился пешком в Дуллан под проливным дождем, предусмотрительно надев плащ и резиновые сапоги, чтобы получить хоть какую-то информацию. «Киносеанс был в шесть вечера, – свидетельствует запись в дневнике, – но я не пошел. Прибыл лейтенант Бейли, рассказал о гибели капитана Даффа и о том, что его подразделение разнесло в клочья. Дафф возглавлял атаку, был ранен в руку, едва выбрался из окопа, но встал и пошел дальше. Получил новое ранение в грудь, но сумел подняться. Он добрался до немецкой траншеи с несколькими своими людьми. Дафф заранее взял много гранат, ими он убил 30 немцев, прежде чем ему взрывом оторвало голову. Ветер южный, легкий, днем дождь, вечером пасмурно, но без осадков».

Через два дня Вейкфилд обнаружил среди раненых еще одного знакомого – офицера по фамилии Саммерс, но тот был без сознания. Затем он лечил двух пациентов с газовой гангреной и узнал в одном из них парня по фамилии Гандинер: «Мы долго разговаривали, затем я написал для него письмо родным. Потом прогулялся, принял ванну перед ужином. Ветер северный, слабый, солнечно и тепло». Только 21 июля, как явствует из дневника, Вейкфилд узнал, что случилось с Ньюфаундлендским полком в первый день сражения на Сомме.

Именно это стало последней каплей – новости сломили его, тогда же стали появляться приступы ярости, которые останутся с Вейкфилдом до конца жизни. Полученная психическая травма заставила его скрываться в лесах Канады, привела к отчаянным, но безуспешным попыткам взойти на Эверест в 1922 году и к плачу на вершине Грет-Гейбл в тот самый день, когда Джордж Мэллори и Сэнди Ирвин поднимались к вершине Эвереста навстречу своей смерти. Ведь именно Вейкфилд привел на войну всех ньюфаундлендцев, которые погибли в Бомон-Амеле.

В день наступления на Сомме Ньюфаундлендский полк переподчинили 29‐й дивизии, одной из четырех дивизий 8-го корпуса, который должен был атаковать немецкие линии на пятикилометровом участке фронта на северном фланге. В центре немецкой обороны находилась крепость Бомон-Амель, откуда просматривалась долина, через которую планировали пойти в атаку британцы. Ширина нейтральной полосы здесь варьировалась от 180 метров на севере до 450 – на юге, это был открытый и полностью лишенный растительности участок местности. Поле боя, по сути, имело форму амфитеатра. С обеих сторон крепости располагались возвышенности, и на этих высотах немцы за два года построили блиндажи, бункеры и установили пулеметные гнезда, так что в зоне обстрела находился фактически каждый сантиметр долины. Из-за особенностей местности британцы пошли в бой частично вслепую, не имея возможности видеть участки немецких укреплений и определить степень ущерба от предварительного артобстрела.

За несколько недель до битвы саперы прорыли тоннели в 30 метрах от немецкой линии и заложили 18 тонн аммонала непосредственно под редутом Хоторн-Ридж, прямо напротив деревни Бомон. Вместо того чтобы активировать взрывчатку в момент атаки, британский генеральный штаб настоял на том, чтобы совершить подрыв ровно в 7:20 утра – идеальное время, чтобы предупредить немцев о предстоящем нападении.

В немецком полковом отчете отмечено следующее: «Земля вокруг побелела от меловой пыли, будто шел снег, а в склоне холма после взрыва зиял, как открытая рана, гигантский кратер около 50 метров в диаметре. Взрыв послужил сигналом к атаке пехоты, и все мы собрались и встали на нижних ступеньках блиндажей с винтовками в руках, ожидая окончания артобстрела. Через несколько минут канонада стихла, и мы бросились вверх и вышли на позиции. Впереди волна за волной британские солдаты выбирались из окопов и шли в нашу сторону шагом, их штыки блестели на солнце».

Взрыв поднял грязь и землю более чем на километр в воздух. И тут заговорили немецкие орудия. 66 артиллерийских батарей, не обнаруженные и не поврежденные, вели сильнейший огонь по британской пехоте, скопившейся в траншеях и готовой к атаке. Проходы, прорезанные в колючей проволоке для штурмующих, были слишком малочисленны и узки. Немецкие пулеметы били через каждую щель, уничтожая людей прямо на выходе из траншей, и вскоре британские проволочные заграждения стали настолько сильно завалены трупами своих же солдат, что следующим волнам пехоты приходилось перебираться через горы тел, просто чтобы попасть на нейтральную полосу. Физическое передвижение по траншеям стало невозможным. Люди корчились от боли, плакали и кричали. Безголовые тела, сожженные лица, кровь, текущая потоками, куски плоти, словно после разделки туш в мясной лавке, осколки стали в мозгах, раздробленные позвоночники – через все это приходилось пробираться, хлюпая по грязи.

В грохоте и хаосе битвы все коммуникации прервались. Ложное сообщение о славной победе привело к тому, что еще больше людей пошло на убой. В 9:15 утра Ньюфаундлендский полк получил приказ наступать. Его правый фланг оказался обнажен, потому что Эссекский полк – следующее подразделение в линии – задержался на исходной позиции из-за огромного количества погибших. Снаряды попадали в горы тел, и разлетающиеся фрагменты плоти и костей ослепляли живых. Некоторые бойцы от увиденного сходили с ума и начинали сражаться друг с другом. Солдаты любимого Вейкфилдом Ньюфаундлендского полка едва смогли выбраться из окопов, но не имели возможности пройти дальше бруствера, потому что все пространство простреливалось. Очень немногие бойцы продвигались вперед, но быстро замедлялись и падали, отягощенные поклажей, в попытке пригнуться ниже к земле, чтобы спастись от шквала свинца.

Британская артиллерия, действующая строго по плану, уже давно перенесла заградительный огонь вперед и в сторону от поля боя. Солдаты гибли на каждом метре, но полк все равно продолжал наступать. Несколько человек чудом достигли немецкой линии обороны, но полегли в грязи либо повисли на колючей проволоке, которая так и не была перерезана. Последним чувством многих этих храбрецов, задыхающихся от усталости, истекающих кровью и обезумевших от страха, был ужас оттого, что немецкая линия обороны не пострадала. Большинство укреплений не получили повреждений. Предварительная бомбежка прошла мимо. В ярости бойцы кидались к проволоке, бросая гранаты, но их крики быстро превращались в предсмертные хрипы.

Всего в то утро 810 военнослужащих Ньюфаундлендского полка сумели выбраться из окопов. Только 68 человек вышли из боя без травм и ранений. Погибли все офицеры, включая трех, которые вообще не должны были участвовать в атаке. Лишь командир и его адъютант выжили, чтобы услышать похвалу генерального штаба. «Это была великолепная демонстрация дисциплины и доблести, – сообщил один из штабных офицеров Хейга премьер-министру Ньюфаундленда, – атака не увенчалась успехом только потому, что мертвецы не могут идти дальше».

После 1 июля Хейг не мог отменить наступление на Сомме, не признав катастрофических потерь. Поэтому он просто пересмотрел цели кампании и заявил, что планировал истощение войск врага, а не прорыв. Битва на Сомме продолжалась 140 дней, ценой 600 тысяч раненых и убитых британские войска продвинулись на 10 километров и остановились в 6,5 километра от Бапума, который Хейг планировал взять в день начала атаки. Около 600 тысяч немцев также были убиты или ранены. Через четыре месяца сражений поле боя площадью в несколько десятков квадратных километров было покрыто трупами в несколько слоев. Тела вздувались, кости беспорядочно торчали из этой массы, плоть погибших была черной от падальных мух.

* * *

12 октября 1916 года, когда битва на Сомме еще продолжалась, служба Вейкфилда подошла к концу: после двух лет на войне его демобилизовали и отправили домой, в Канаду. В Булони 21 октября он впервые за год спал в кровати, а после недели пребывания в Лондоне отплыл на пароходе Ionian – потрепанном судне с палубами, все еще испачканными кровью после перевозки раненых в битве при Галлиполи. 13 ноября Вейкфилд прибыл в Монреаль. Но дома он оставался недолго. За два дня до Рождества он записался в канадскую армию и в течение следующего года служил сначала на госпитальном судне Letitia, а затем на судне Araguaya, плавая туда-обратно через Атлантику по линии Ливерпуль – Галифакс. Письма Вейкфилда, написанные в 1917 году, утеряны, как полагают члены его семьи – сожжены. Но в официальных отчетах об этих рейсах говорится о сотнях молодых людей, списанных после военных действий. Вейкфилд отвечал за самых тяжелораненых: лежачих больных, бойцов с ампутациями, за сумасшедших, которых при необходимости привязывали ремнями к койкам. Это была страшная и отупляющая рутина: бесконечные обходы палат, где лежали ослепшие от газа, искалеченные до неузнаваемости, потерявшие память. День начинался в 8:00 с завтрака с офицерами отделения, затем проводился осмотр больных, потом общее собрание в полдень, далее обед, работа с больными до полдника, физические упражнения на палубе перед ужином в шесть вечера.

С каждым трансатлантическим переходом Вейкфилд все больше погружался в депрессию, хотя по-прежнему был способен на подвиги. Так, он организовал спасение раненых 1 августа 1917 года, когда всего в 20 километрах от гавани Галифакса судно село на мель в тумане. Но Вейкфилд не мог избавиться от воспоминаний, его постоянно преследовали случаи, которые оставались почти незамеченными. Например, днем 19 сентября один из его пациентов, обезумевший от войны инвалид, прыгнул за борт. «В тот день штормило, – вспоминал Вейкфилд, – волны захлестывали палубу. Вахтенный увидел случившееся и сразу бросил два спасательных круга, один упал рядом с этим парнем, но он ушел под воду и больше не показался».

Вейкфилд оставался на службе на Araguaya до 12 декабря 1917 года. Через две недели он был в Англии, 29 декабря отправился в Кент, чтобы посетить своего хорошего друга по фамилии Легетт, единственного выжившего из четырех сыновей в семье. Трое остальных погибли во Франции.

Вейкфилду к этому моменту исполнилось 42. Он служил с самого начала войны и в любой момент мог вернуться домой. Но вместо этого вновь поступил на службу и к февралю 1918-го опять оказался во Франции в составе медподразделения Канадского полевого госпиталя, сначала на его резервной базе у моря, а затем в Утро́, недалеко от фронта. Уже к 1918 году ненависть к немцам сквозила почти в каждом письме Вейкфилда. В дневнике он писал о детях, застреленных при оказании помощи голодающему пленному, о жене врача, привязанной за волосы к дому, о десятках реальных и воображаемых поступков людей, которых он называл «звероподобными фрицами». Он ждал победы как шанса призвать к ответу всех, кого считал ответственными за войну: всю немецкую нацию, каждого мужчину и женщину, которых, по его мнению, не коснулись боль и последствия их поступков. Любой мести было мало. 4 декабря 1918 года Вейкфилд писал из Тюнгена, из Баварии: «Фрицы не знают, что такое война. Мы должны преподать им урок. Уверяю вас, я делаю для этого все возможное».