– Желательно и на ярмарку съездить, ваша милость, – выдала она, ее цепкий, всевидящий взгляд задумчиво скользнул по беспорядочным стопкам бумаг на моем столе, будто мысленно составляя опись не только запасов, но и моих проблем тоже. – Мука высшего помола на исходе, да и крупы той, перловой, что девушки любят, чуть осталось. И в огороде порядок навести. Последние корнеплоды выкопать, грядки под зиму подготовить. Земля уже остыла, пора. Чует мое сердце, заморозки ночные не за горами.

Огород у нас был свой, разбитый на солнечном склоне заднего двора замка, за крепостной стеной. Небольшой, но ухоженный участок, за которым с удивительным усердием следили сами ученицы – для многих, выросших в замках или городах, это было в новинку и воспринималось как забавный, почти алхимический эксперимент по превращению семечка в нечто съедобное. Он позволял существенно экономить, обеспечивая нас свежей зеленью, хрустящими овощами и душистыми ягодами, из которых гномки варили невероятное по густоте варенье.

– До заморозков еще далеко, – возразила я, припоминая данные с метеорологического кристалла, – а вы сами говорили на прошлой неделе, что ярта и ортанка не созрели до конца. – Я назвала местные аналоги моркови и свеклы, чьи корешки и клубни только-только набирали сочность и сладость, впитывая последнее осеннее солнце. – Зачем их убирать сейчас? Они же еще нальются. Ничего другого на грядках, кроме них да пары кустов поздней брюквы, вроде бы и нет.

Найра Агата фыркнула, от чего ее густая, седая, тщательно уложенная борода колыхнулась, словно куст степной полыни на ветру.

– Так-то оно так, ваша милость, да не совсем. Ярта – дело другое, пусть сидит в земле, от первых заморозков слаще станет, сахар в корне накопится. А вот ортанку, ту самую, что с алыми прожилками, словно мраморная, трогать нужно. Не мороз ей страшен – корнегрыз садовый. Весь огород подточит, прожорливая тварь подземная, если сейчас не убрать урожай. Уже признаки видела: листья чуть подвяли без причины, а у корней земля рыхлая, бугорками. Он уже тут, гад, проходы роет. И брюкву ту самую, «зимнюю радость», тоже пора. Она от ночных холодов крепчает, горечь уходит, становится сладковатой, будто тушеная груша. Да и погреба проветрить и перебрать пора, пока осенняя сушь держится. Мешки с зерном передвинуть, бочки с солениями и мочеными мшавками осмотреть, не пошла ли плесень где. Место под новый урожай подготовить. Работы – непочатый край.

Я подавила вздох, чувствуя, как список неотложных дел растет, словно сказочное дерево, до небес. Практичная гномка всему и всем могла найти дело, превращая любой разговор в исчерпывающий план действий. А значит, следующие несколько дней придется потрудиться не только прислуге, но и нам с ученицами, вооружившись лопатами и корзинами. Если, конечно, мы не хотели зимой жевать одну вяленую баранину да прорастающую на глазах картошку.

Глава 4

После разговора с экономкой, с усилием отложив в сторону насущные хозяйственные заботы, я засела за куда более сложную и тонкую задачу – составление объявления о новом наборе. Я сидела за своим массивным, испещренным чернильными кляксами и царапинами столом, отодвинув в сторону счеты и кипу счетов от поставщиков, и крутила в пальцах заостренный карандаш из мягкой, ароматной лантанирской сосны, обдумывая каждое слово, каждый нюанс будущего текста.

Перед моим мысленным взором стояли живые образы моих нынешних учениц. Десять из двенадцати – младшие дочери, «лишние рты» в знатных, но не бездонно богатых семьях, чьи гербы на письмах выглядели чуть поблекшими. Их приданое было скудным, а участь – предопределенной, как путь кометы: жизнь в тени более удачливых сестер, вечное положение приживалки, служанки с аристократической родословной в лучшем случае, или выгодная партия для такого же обнищавшего дворянина – в худшем. И только две – старшие, но, увы, не сумевшие благодаря своей нестандартной внешности или строптивому характеру соответствовать высоким, выхолощенным стандартам красоты своей расы, а потому также оказавшиеся на обочине матримониальной гонки, разменной монетой в политических играх старших родственников.

Им всем, как воздух, было нужно не просто образование, не просто свод сухих знаний. Им отчаянно нужно было место, где их не будут оценивать лишь как брачный актив или обузу. И шанс. Шанс найти себя, свои таланты, завести связи подруг, а не соперниц, и обрести ту самую опору, которая позволит если не изменить судьбу, то хотя бы встретить ее с высоко поднятой головой.

Мысль, наконец, сформировалась, кристаллизовавшись в ясный план. Я обмакнула тонкое гусиное перо в хрустальную чернильницу, наполненную густыми чернилами цвета ночного неба, и вывела на плотном, дорогом листе пергамента каллиграфическим, выверенно-официальным почерком, которому научилась еще на Земле для подписывания дипломов:

«Институт благородных девиц при Замке Серебристых Вершин

Объявляет о наборе учениц на новый учебный год.

Наши двери открыты для юных особ из добропорядочных аристократических семей, стремящихся обрести не только фундаментальные знания, но и бесценные навыки, дарующие уверенность в себе и своем будущем.

Мы предлагаем:

Комплексное и разностороннее образование под руководством опытных наставников: история Лантанира и соседних миров, литература и классические языки, география и картография, основы экономики и грамотного управления имением, политический этикет и геральдика, культурология и история искусств.

Практические умения для рачительной хозяйки и просвещенной леди: тонкости ведения дома и замковой экономики, основы целительства, травничества и аптекарского дела, светский этикет, риторика и искусство ведения беседы.

Полный пансион: комфортабельное проживание в стенах древнего родового замка с богатой историей, полноценное сбалансированное питание (включая экологически чистую продукцию с собственных угодий), единая форма для занятий и прогулок.

Безопасную и благородную среду для становления характера, развития чувства собственного достоинства и обретения прочных дружеских связей на долгие годы.

Институт предоставляет своим воспитанницам не просто крышу над головой, но и заботу, поддержку и внимание на время их пребывания в наших стенах, становясь для них вторым домом.

Обучение платное. Размер содержания и детали договора оговариваются индивидуально, с учетом положения семьи.

За справками и рекомендациями обращаться к начальнице Института, профессору Анастасии, по указанному адресу посредством магической или голубиной почты».

Я отложила перо, сдула с листа излишки впитывающего песка, наблюдая, как чернила окончательно закрепляются, и перечитала написанное, мысленно примеряя его на воображаемых родителей-аристократов. Текст звучал солидно, намекал на престиж и традиции, но при этом его ясный подтекст был понятен тем, кому он был предназначен: «Привозите к нам ваших ‘неудобных’, ‘не таких’ дочерей. Мы дадим им достойное образование, кров, заботу и шанс устроиться в жизни, не роняя достоинства вашего рода. И это не будет вам стоить целого состояния, в отличие от содержания в собственном доме или пристройства к дальним родственникам».

Осталось размножить это объявление с помощью копировального свитка и разослать с наемным гонцом по всем знатным домам, замкам и усадьбам провинции. Битва за будущее моего института и судьбы будущих учениц начиналась.

Этим я и занялась, сразу же, незамедлительно, пока не рассеялась решимость. Я подошла к камину, где на резной дубовой полке, черной от времени, стояла неброская бронзовая чаша, заполненная особым серебристым пеплом – проводниковой пылью, получаемой из перетертых крыльев самих вестников. Зачерпнув щепотку прохладной, искрящейся субстанции, я бросила ее в воздух перед собой, шепнув короткое, шипящее заклинание-ключ, которое оставило на языке привкус меди и мяты.

Воздух в центре комнаты задрожал, затрепетал, словно нагретый, и из ниоткуда, словно сложенная из самого света, тумана и радужного сияния, появилась она – моя магическая вестница. Это была большая, размером с мою раскрытую ладонь, бабочка неземной красоты. Ее крылья, тонкие как лепестки, переливались всеми мыслимыми цветами: от глубокого сапфирово-синего до нежнейшего перламутрово-розового, с причудливыми ажурными узорами, напоминавшими тайные руны и звездные карты. Она парила в воздухе абсолютно беззвучно, лишь чуть слышно шелестя своими хрупкими на вид, но невероятно прочными, магически усиленными крыльями. Ее тонкое тельце светилось мягким внутренним свечением, а большие, сложные глаза-линзы отражали всю комнату в искаженной, сказочной перспективе.

Все благородные семейства империи имели подобных вестников, выращенных и зачарованных гильдией магов-энтомологов. Эти магические создания, лишенные собственной воли и подчиняющиеся лишь воле хозяина, связанного с ними контрактом крови, были идеальными курьерами, способными в мгновение ока, используя складки пространства, перенести любую корреспонденцию в заданную точку, находящуюся за много лиг.

Я аккуратно, почти с затаенным дыханием, чтобы не повредить нежные, переливающиеся крылья, прикрепила к ее тонким, покрытым микроскопическим ворсом лапкам сразу несколько свернутых в тугие трубочки и опечатанных сургучом листков пергамента с моим объявлением. Каждое послание было помечено особым магическим символом, выжженным по краю, – гербом рода-адресата, который служил для вестника безошибочным ориентиром.

– Разнеси по домам аристократов из моего списка, – тихо приказала я, мысленно передавая ей четкие образы родовых гнезд, замков с их узнаваемыми башнями и фамильными поместий. – Жди ответа, если его дадут сразу.

Бабочка-вестник замерла на мгновение, ее усики-антенны дрогнули, словно считывая и усваивая заложенную в них информацию. Затем последовала едва уловимая вспышка мягкого, слепящего света, воздух снова затрепетал, закручиваясь в невидимую воронку, – и она исчезла. Не с хлопком, а с тихим шелковистым шорохом, который будто стирал ее саму из реальности. Лишь легкое радужное свечение, медленно тающее в воздухе, да сладковатый, мимолетный аромат полевых цветов и остывшего пепла, витавший в воздухе, напоминали о ее недавнем присутствии.

Дело было сделано. Теперь – томительное ожидание. Я почувствовала внезапную нервную пустоту в желудке и поняла, что голодна, как волк. Отложив в сторону все дела, я вышла из кабинета и направилась в обеденный зал.

Зал был огромным, мрачноватым и величественным, как собор. Длинный, в двадцать локтей, дубовый стол, покрытый потертой скатертью, способный уместить за один раз тридцать-сорок существ разных рас, терялся в полумраке у противоположной стены. Высокие стрельчатые окна с витражами, изображавшими деяния древних королей, пропускали скупые осенние лучи, которые лениво пылились на каменном плиточном полу с инкрустацией и выхватывали из темноты отдельные детали: резные грифоньи ножки стульев, массивный буфет с потемневшей от времени серебряной и оловянной посудой, вытканные из шелка и золотой нити гобелены на стенах, изображавшие сцены давно забытых охот и битв, лица на которых стерлись от времени.

Сегодня, в выходной, зал был пуст и неестественно тих. Мои шаги гулко отдавались под высокими сводами, расписанными фресками, которые теперь покрылись паутиной и потускнели. Лишь на одном конце стола, возле камина (здесь их было два, но второй давно не топился), была поставлена скромная, но изящная сервировка на одного человека: фаянсовая тарелка с позолотой, серебряные приборы и высокий бокал для вина. Приятный, сытный запах тушеного в вине мяса с душистыми кореньями и свежеиспеченного, хрустящего хлеба доносился из приоткрытой двери в кухню, смешиваясь с запахом старого дерева и воска.