Фардин и в самом деле свернул налево, выйдя из лифта. В конце коридора во всю стену окно, приковывающее взгляд – холм с разноцветными типичными для Латинской Америки домиками, укрытыми тенью тропических деревьев с сочно зелеными кронами. Окно выглядело глянцевой открыткой.

– Фардин, дорогой, – негромко по-английски окликнули его со спины. Голос с хрипотцой, довольно низкий и очень знакомый, но подзабытый с 1994 года.

Обернувшись, Фардин увидел Алексеева.

– Митя, – чуть севшим от волнения голосом сказал он.

Алексеев энергичным жестом пригласил его зайти и обнял, когда уже захлопнулась дверь квартиры.

– Вот уж не ожидал тебя увидеть! – по-русски заговорил Фардин. Он и в СССР говорил с заметным акцентом (дед заставлял дома общаться только на фарси, иногда по-азербайджански). Но акцент усилился. Теперь Фардин и думал на персидском. – Ничего, что я тебя так зову по старой памяти? – смутился он, разглядев Алексеева в теплом желтоватом освещении от бра в глухом коридоре. Вдалеке белоснежным слепящим прямоугольником виднелся дверной проем.

От лейтенанта КГБ, с которым Фардин познакомился еще в 1988 году, осталось прежнее выражение голубых глаз, задумчивое и словно бы чуть испуганное, четко очерченный подбородок, ставший вроде квадратнее, седые волосы маскировались под светлые, остриженные очень коротко. Ничего юношеского. Сухой, худой, высокий, строгий.

– Брось, Фара! Пошли в комнату, у нас не так много времени, а разговор долгий. Как я понимаю, у тебя возникли осложнения в Тегеране.

– Да как посмотреть, – потер шею Фардин. Он понял, что приезд самого, бывшего уже, куратора не знак особого расположения, а новые проблемы на тихом и безоблачном до того горизонте его тегеранского мирка.

В темпе джайва [Джайв – один из самых быстрых латиноамериканских танцев] рассказывая о своих перипетиях, Фардин не мог сосредоточиться. Он думал, что Алексеев, прикрепленный к Фардину во время подготовки к переброске в Иран, попал в жернова смутного времени. Начав службу в СССР, не ушел в девяностые из полуразвалившихся спецслужб. Может, не видел себя ни в какой другой профессии. Да и обидно было оставаться вечным лейтенантом запаса. Только потому, что он остался в системе, в 94-м «вспомнили» про Фардина, который уже начал терять надежду на встречу со связным. Вернее, он совершенно уверился в том, что его бросили на произвол судьбы. Забыли.

Это слово «забыли» висело над ним кувалдой на протяжении четырех лет. Он просыпался среди ночи, лежа на полу, на жестком матрасе в доме дяди, прислушивался к тяжелому дыханию бабушки и проклинал себя, что втянул ее в авантюру.

Чтобы окончательно не свихнуться, он окунулся с головой в работу, с помощью дяди устроившись лаборантом в Медицинский университет. Тогда же он получил дополнительное образование. Приходил домой поздно вечером, валился от усталости на свой матрас, но ночью снова просыпался. Над ним словно в колокол били: «Бросили, забыли!».

В те годы была еще возможность оставлять парольные знаки и даже тайниковые закладки в самом Иране. По плану Центра предполагалось, что в первые годы пребывания в Иране Фируз не сможет выезжать за границу, исходя из финансового положения и элементарной осторожности.

Фардин со свойственной ему настойчивостью выполнял все инструкции Центра. Но через год работы перестал получать отклик. Он не видел подтверждения тому, что его парольные знаки сняты, поэтому не делал тайниковых закладок. Очевидно, что их некому было забирать. И все же он продолжал.

Его действия напоминали действия моряка-подводника, чья лодка легла на грунт посредине Атлантического океана при неработающей рации. Оставалось только выстукивать разводным ключом по железному корпусу «SOS» в безумной надежде быть услышанным случайно проходящим мимо судном.

К счастью, Алексеев знал о залегшем на грунт нелегале. Только он и остался служить из тех, кто помнил о Фардине. Увидев знак, свидетельствующий, что его парольный знак сняли, Фардин разволновался настолько, что, вернувшись домой, расплакался.

Через полгода интенсивной тайниковой связи состоялась первая поездка Фардина за границу. В Стамбуле он встретился с тогда уже капитаном Алексеевым. С тех пор тайниковая связь свелась к нулю в Тегеране. Только изредка Фардин оставлял парольные знаки, свидетельствующие об его благополучии. Но на контакт Алексеев сам больше не приезжал, только связные. Затем Фардин узнал, что куратор у него уже другой человек.

Посылая Алексеева в Стамбул, Центр в последнюю очередь руководствовался тем, чтобы подбодрить этой встречей Фардина и вдохновить его на свершения. Тот контакт после длительной паузы требовалось провести с человеком, лично знающим разведчика, чтобы избежать подмены и удостовериться в подлинности личности, убедиться в его прежнем настрое на работу, лояльности и в том, что он не ведет двойную игру.

Новое появление Алексеева, спустя двадцать три года, встревожило Фардина.

Он уже передал Дмитрию книгу, в которой содержалась информация об исследованиях оборонной направленности в секретной секции, возглавляемой Омидом. Те крохи, что удалось извлечь из пьяных откровений и полунамеков шефа.

– Ну это довольно общие сведения, если я правильно понимаю, – покивал Алексеев. – Все будет гораздо детальнее, когда ты вернешься и станешь трудиться в этой секции. Как думаешь, что конкретно их заинтересовало в твоих разработках водорослей?

В очень светлой комнате с белыми стенами и черно-белыми фотографиями людей из африканских племен отчего-то казалось, что за окнами зима. То ли из-за кондиционера, который охлаждал воздух чересчур, то ли от «стерильного» света.

– Спирулина – очень полезная водоросль, – сел на своего конька Фардин, но строгий взгляд Алексеева поубавил энтузиазма. – Думаю, их интересует способность водоросли поглощать радиоактивный материал.

– И каково применение спирулины в данном контексте? – Алексеев выглядел озадаченным.

– Как мне кажется, тут возможны два направления для научных изысканий. Первое – создание препаратов на основе спирулины для тех, кто подвергается радиоактивному облучению, а второе – утилизация радиоактивных отходов.

– С помощью водорослей? – скривил лицо в скептической гримасе Алексеев. – Да ты фантазер! Одно очевидно – каким-то образом работа секции связана с ядерной программой Ирана. Предложение Омида можно считать огромным шагом вперед.

– А проверка Камрана? Слежка здесь… Тебя не напрягают?

– Я бы не паниковал. Мы посмотрели за этими топтунами. Оба сотрудники одной иранской фирмы. По моим сведениям, эта фирма не связана с МИ. Нефтяная компания. Скорее всего, это частная инициатива твоего Камрана.

– Как это может быть «частной» инициативой?

– Если он не хочет обращать на тебя лишнее внимание, задействовав официальные каналы. Но и опростоволоситься не должен, опасается. Вдруг ты, вырвавшись в Каракас, развернешь бурную деятельность. Начнешь встречаться с резидентами различных разведок. Скажем с мосадовцами или церэушниками. Легкая проверка и страховочный вариант.

– Возможно, – кивнул Фардин. Он и сам пришел к тому же выводу. – А что за нефтяная компания?

– Еще при Чавесе начали бурить скважину в штате Ансоатеги. Работы тут непочатый край. Пояс реки Ориноко, битумнозные пески – залежи горючих сланцев – это клондайк. Переплюнули Саудовскую Аравию по запасам. У американцев на Ближнем Востоке не слишком-то ладится, им вот-вот надоест возня в Сирии, обратят свой алчный взор сюда. Уже обращают, начали тут воду мутить, – Алексеев подошел к столику у окна с дымчатой стеклянной столешницей и вырезанной из черного дерева африканской скульптурой воина с копьем в центре стола. На копье какой-то шутник повесил ключи.

– Чай, кофе? – предложил он. – Что ты такой напряженный?

– А что ты думаешь по поводу Симин?

– Ты в нее втюрился, – улыбнулся Алексеев, наливая чай.

– Как? Что это значит?

– Не прикидывайся, что ты настолько забыл русский. Влюбился ты в эту художницу – вот что это значит. Условия знакомства, ее разговоры… Не думаю, что она связана с Камраном хоть каким-то боком. Уж если говорить о принадлежности ее к спецслужбам, то это вероятнее всего МИ. Они работают активно по дискредитации оппозиции вне Ирана. Она в самом деле хорошая художница?

– По мне так мазня, люблю классическую живопись. Хотя, – Фардин вспомнил картину с быком, висевшую в его тегеранской квартире, – что-то есть в ее работах магнетическое.

– Очень хорошее прикрытие для ликвидатора, – Алексеев сел к столу, хотя Фардин расположился довольно далеко от него, в кресле у журнального столика. Дмитрий взял чашку двумя руками и пил торопливыми глотками, словно в станционном кафе, опаздывая на поезд. Он тоже заметно волновался.

– Что за чепуха?!

– Ты разве не помнишь, в конце девяностых при Наджафабади разгорелся скандал по поводу ликвидации нескольких десятков журналистов, политиков из оппозиции? По лицу вижу, что вспомнил ту историю.

– Так то было внутри страны. А ты намекаешь, что она делает это за границей. Даже в страшном сне не могу представить, чтобы женщина, такая хрупкая…

– Не будь ребенком! – Алексеев фыркнул чаем. – Женщинам, порой, гораздо проще войти в доверие, сократить дистанцию и – ампула в чай или небольшой укол. – Он замолчал. Алексеев то и дело замолкал. Эти паузы выдавали его озабоченность. До главного он пока так и не дошел.

– Думаю, она в самом деле выполняет роль дезинформатора и… – Фардин нехотя добавил: – и провокатора. Встречается за границей с эмигрантами-диссидентами и пудрит им мозги.

– Может, и так, – согласился Алексеев, хотя было заметно, что он остался при своем мнении насчет девушки. – Полагаю, сближение с ней нам как раз на руку.

– В каком смысле? – Фардин достал сигареты и, не спрашивая разрешения, закурил.

Алексеев, наконец, оторвался от чашки и пересел поближе к Фардину.

– Водоросли, радиация, ядерная программа – это все хорошо и правильно. Но сейчас нам от тебя надо совсем другое. И потребуются более активные решительные действия. Тихая жизнь закончена.

– Митя, ты изменился, – скорбно сказал Фардин. – Когда мы с тобой обитали на той конспиративной даче в Подмосковье… Помнишь? Ты был как-то добрее. Или потому что на тебе лежало меньше ответственности, чем теперь? Приходится посылать людей на смерть, поэтому превратился в циника?

– Ты всегда был паничным, – вздохнул Алексеев, догадываясь, что легкой прогулки в отношении Фардина не будет.

Этому иранцу родом из СССР, сыну и внуку нелегальных разведчиков, нужна сильная мотивация и железные доводы. Он любит все просчитывать и не станет бессмысленно рисковать. Фардин не из тех, кто бросится на амбразуры за други своя. Он бросится, но найдет потайную тропинку, чтобы обойти ДЗОТ противника с тыла, и без ущерба для себя, тюкнет противника по темечку чем-нибудь тяжелым. Это может выглядеть не столь героично, не так романтично, зато не менее эффективно.

Однако есть ситуация, когда только ты и амбразура, и никаких запасных вариантов. Фардин не выносил такую безальтернативность, избегал ее всячески. Это Алексеев уяснил еще в конце восьмидесятых, когда много времени проводил с персом, изучал его, до сих пор помнил проводимые с Фардином психологические тесты. Изобретательность, изворотливость, чутье на опасность – Фардин обладал этими качествам уже в юные годы.

– Ты не жил в Иране, тебе не понять! – вздохнул Фардин. – Нет, там не так уж плохо, при одном маленьком условии. Если ты не шпион. Кроме того, решительные действия подразумевают быструю связь. Каким образом Центр собирается ее осуществлять?

– Тебя только это волнует? – улыбнулся Алексеев. – Это обнадеживает.

– Напрасно. Не обольщайся, – не оценил примирительную интонацию Фардин. – Если бы меня за шпионаж просто казнили, я бы, возможно, отнесся к этому философски, но сразу ведь не прикончат. К примеру, школьников, торгующих наркотиками сажают, чтобы подождать совершеннолетия и казнить. Как это тебе?