Прекрасно помню, как впервые зашёл туда. Операционная №3 – та самая, где отец оперировал президентов, губернаторов, миллиардеров. В тот день мы спасали сенатора штата. У него была закупорка коронарной артерии, и требовалась операция аортокоронарного шунтирования. Суть проста: пришить здоровый сосуд к сердцу в обход поражённого участка, чтобы восстановить кровоток.

Я стоял рядом с отцом, подавал инструменты раньше, чем их называли, отслеживал показатели, моментально реагировал на любое изменение в ритме.

На одном из этапов отец вдруг протянул мне иглу:

– Зашьёшь? – спросил он спокойно, без давления.

Я кивнул и наложил свой первый шов на чужое сердце – чётко, быстро, без дрожи. Как будто делал это всю жизнь.

После операции отец снял перчатки, посмотрел на меня с гордостью и улыбнулся. Потом хлопнул по плечу и сказал:

– Ты готов.

Я тогда не понял, к чему, а на следующий день меня перевели в нашу семейную клинику на Манхэттене – ту самую, с которой началась врачебная династия Кроуфордов. Её открыл мой прадед, доктор Джон Кроуфорд, в 1950-х – в те времена, когда врачи ещё курили в приёмных, а операционные проветривали вручную. Спустя десятилетия, уже под руководством деда и отца, эта клиника стала сердцем семейной империи и одним из первых аккредитованных центров для резидентуры и специализации в области кардиохирургии.

Это было место, где фамилия Кроуфорд открывала двери быстрее, чем ключ-карта. Где от меня ждали не просто успеха, а совершенства. Где я начал проводить свои первые операции под присмотром наставника. Сын звезды кардиохирургии Карла Кроуфорда и профессора медицины Шерил Кроуфорд – меня готовили к этому с детства, я просто не имел права не справиться.

Старшие врачи смотрели на меня настороженно, молча передавали инструменты, словно ждали, оступлюсь или нет. Медсёстры называли меня «доктор Кроуфорд» с интонацией, в которой смешались почтение и недоверие. А пациенты… им было всё равно, сколько мне лет, они просто радовались, что к ним вышел сын того самого Кроуфорда.

Я работал на износ. Медицинские конференции, стены операционной, тяжёлые диагнозы, испуганные глаза, глядящие на меня, как на последнюю надежду – всё это было моей реальностью. Я жил не как хотел, а как надо. Не мне – семье.

А потом встретил Айрис…

Моя рука с виски дрогнула, едва я вспомнил о бывшей жене, и я сделал большой глоток. Вслед за крепкой жидкостью по венам потекли такие же жгучие воспоминания.

Айрис Беннет. Девушка, из-за которой впервые в жизни у меня поехала крыша – не от усталости, не от выматывающих смен – а от неё. Всё, что казалось важным до её появления, вдруг потускнело.

Мне было двадцать семь, ей – всего девятнадцать. Я оперировал её: острый эндокардит⁹, экстренная госпитализация, риск на грани. Оторва, как говорили её консервативные родители – втайне от них сделала татуировку в сомнительной студии, где плевали на стерильность. Бактерии попали в кровь. Чернильное сердце стало смертельно опасным для сердца живого.

Когда её привезли, она была вся как лёд: холодная, бледная, почти не дышала. А потом приоткрыла глаза, посмотрела на меня… и улыбнулась. По-настоящему – как будто мы были не в реанимации, а на солнечном пляже.

– Ты красивый, доктор, – прошептала она. – Теперь моя жизнь в твоих руках. Если я выживу… пригласишь меня на свидание?

Её слова ударили мне в грудь, будто мощный разряд дефибриллятора. В тот момент я почувствовал всё сразу: растерянность, трепет. Страх. А ещё – отчаянное желание спасти её. Не как очередного пациента, а как девушку, которая шутила на краю жизни. Я не мог позволить ей умереть. Просто не мог.

Я справился. Я спас её. А потом пропал окончательно. Потому что влюбился. Резко, бесповоротно, по уши.

Спустя шесть недель после операции Айрис влетела в мой кабинет без стука. Волосы заплетены кое-как, на пухлых губах – вишнёвый блеск, в васильковых глазах всё тот же вызов: «Ну что, доктор, скучали?»

Я смотрел на неё и улыбался, как идиот. Как мальчишка, который только притворяется взрослым. Внутри бушевал ураган. Сердце сжалось – не от диагноза, не от страха за чью-то жизнь – а из-за присутствия Айрис. От того, что она – живая и радостная. Что я спас её. Что она улыбается именно мне.

– Всё отлично, – выдавил я, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально. – Анализы в норме, клапан держится, воспаления нет.

– Ну и прекрасно, – пропела Айрис, затем провела указательным пальцем по краю стола и остановилась в дюйме от моей ладони. – Значит, ты правда хороший доктор.

А потом чуть склонила голову, посмотрела внимательно и спросила:

– Помнишь, что я сказала перед операцией? Если я выживу…

Я кивнул. Значит, тогда она не шутила.

– Помню.

– И?

– Ваше сердце в порядке. А вот моё теперь… под угрозой.

Не знаю, зачем я это сказал. Просто вырвалось.

Айрис улыбнулась.

– Ну так действуй, доктор. Пока я не передумала.

Я сомневался. Ей было девятнадцать. Девятнадцать! Я был старше её на восемь лет. Я был её лечащим врачом. А теперь… флиртую? Всерьёз планирую пригласить её на свидание?

Я не должен был даже думать об этом. Но, чёрт, она так смотрела на меня… не как на врача, а как на человека. На мужчину.

И всё же я сомневался, и Айрис это почувствовала.

– Чего ты боишься? – спросила она, глядя мне прямо в глаза, будто пыталась прочитать мои мысли.

– Я… – Я отвёл взгляд. – Ты слишком молода для меня, Айрис. Тебе всего девятнадцать, мне уже двадцать семь. Я не уверен, что это правильно.

Она рассмеялась – легко и весело, как будто я только что рассказал глупый анекдот, а не поставил под вопрос её взрослость.

– Ну не пятнадцать же. И вообще, мне скоро будет двадцать. А если тебя волнует, что ты слишком стар для меня, то мне плевать, сколько тебе лет. Но не плевать, кто ты. Сейчас для меня ты просто хмурый красивый тип с руками, которые могут остановить сердце и запустить его снова. И я очень хочу узнать поближе своего спасителя.

Я сдался и пригласил её в кафе на следующий день.

Я даже не знал, как вести себя на первом свидании – не было у меня таких. Я знал, как разрезать грудную клетку и восстановить сердце, но не знал, что сказать девушке, когда она подаётся вперёд, прикусывая соломинку от лимонада.

Потом были ещё встречи: вечерняя прогулка по мосту, когда я впервые взял её за руку, ужин на крыше отеля, где я не мог оторвать взгляда от открытых хрупких плеч. Первый поцелуй – нерешительный, потому что я боялся сделать что-то не так. А через месяц отношений – первая ночь. Моя квартира. Она в моей рубашке, босиком, с тем же взглядом: «Ну что, доктор, готов?»

Я был готов. К ней. К её голосу, смеху, пальцам, которые скользили по моей груди, изучая рельеф под кожей. С Айрис я забывал, кто я. Я не был доктором, наследником, примером для подражания. Я был обычным мужчиной, который влюбился в девушку до потери пульса. Хотел просто быть рядом с ней, просыпаться вместе по утрам, кормить завтраком, спорить из-за плейлиста и целовать в шею, пока она варит кофе.

Это был самый неправильный, самый опасный роман в моей жизни. И самый настоящий.

Айрис стала для меня всем. Она была шумной, дерзкой, без фильтра, без страха, без правил – такой, каких я избегал всю жизнь.

И именно поэтому я больше не мог без неё.

Я стал чаще отвлекаться. Ловить себя на мыслях о ней, даже когда в моих ладонях было сердце пациента. Не то чтобы я терял профессионализм, но появилась трещина. Где-то внутри. Там, где раньше была только дисциплина, выросла жажда. Жажда жить. С ней.

А потом обо всём узнала мать.

Она пришла ко мне домой без предупреждения. В глазах – лёд, в голосе – осуждение. Всё как обычно. Айрис стояла на кухне в моей рубашке с кружкой кофе в руках.

У матери челюсть сжалась так, что можно было услышать, как скрипят зубы.

– Это что, новая медсестра? – спросила она с ядом.

– Это Айрис. Моя девушка, – ответил я спокойно.

Мать скривила губы, смерила Айрис пренебрежительным взглядом от пят до головы.

– Надеюсь, это временно. Ты должен думать о будущем, Джеймс. Не об… увлечениях.

– Я о нём и думаю, – бросил я.

Я не послушал мать. Плюнул на правила, на репутацию, на фамильную гордость, которую та лелеяла, как реликвию. Я хотел только Айрис. И всегда ставил её выше других, несмотря ни на что.

Через пару дней после визита матери мы с Айрис улетели в Лас-Вегас и поженились. Без предупреждения, без гостей, без фанфар.

Я был счастлив. По-настоящему счастлив. Не на фотографиях, не в отчётах, не на награждениях. А глубоко внутри – там, где обычно жил только холод.

Родители Айрис приняли новость спокойно. Они видели, как я смотрел на их дочь. Я нравился им – джентльмен, доктор, серьёзный, уважаемый. Да и после того, как спас жизнь их дочери, у них не оставалось особых поводов для возражений. Они знали, что я позабочусь о ней. Что я надёжный. Что со мной Айрис будет в безопасности.

А вот моя мать пришла в настоящую ярость. Её совершенно не интересовали мои чувства, не волновало, что я счастлив. Она видела только одно: Айрис – не та. Слишком юная. Слишком дерзкая. Не из нашей среды. Не по статусу.

«Порви с ней, она не из нашего круга». «Она тянет тебя вниз». «Ты испортишь себе жизнь».

Но я не слушал. Я был глух к упрёкам, потому что впервые чувствовал себя настоящим живым человеком, а не бездушным камнем.

Айрис стала моей зависимостью. Сильнее кофеина, сильнее адреналина от сложной операции. Я ждал её сообщений, чувствовал себя потерянным, если она не отвечала. Я сходил с ума, когда она исчезала на полдня без предупреждения. Злился, потом извинялся, целовал, дарил ей дорогие подарки. Я не знал, можно ли назвать это любовью, но без Айрис всё вокруг казалось серым.

Ради неё мне пришлось стать другим – не таким, каким меня вырастили, а таким, каким она хотела меня видеть: лёгким, открытым, весёлым. Я смеялся громче, говорил больше. Учил её готовить ризотто и терпел, когда она поджигала тосты. Устраивал ей сюрпризы, брал отпуска, заказывал билеты туда, куда сам бы никогда не полетел. Я слишком старался соответствовать её девизу: «Живи здесь и сейчас».

Но через несколько месяцев после брака я устал притворяться. Веселиться по графику не проще, чем спасать жизни. Улыбка превращалась в маску, смех – в привычку, а Айрис – в девушку, которой стало скучно рядом с тем, кем я был на самом деле. Угрюмым, молчаливым врачом, который не понимает глупые шутки и любит сидеть дома.

Я хотел просто… тишины. После двенадцати часов в операционной мне не нужны были коктейли и бассейны на крыше. Мне нужен был покой, чтобы выключить голову. И чтобы любимая просто молча лежала рядом, прижавшись щекой к моей груди.

Но Айрис не умела молчать. Её энергия била через край и со временем перестала вмещаться в нас двоих.

Она стала чаще исчезать. Сначала просто с подругами, потом – с друзьями, которых я не знал. Я начал ревновать. Не потому, что не доверял, а потому что боялся. Она ускользала сквозь пальцы, как дым. И я не знал, как её удержать.

Мы начали часто ссориться. Я просил, почти умолял её изменить ритм, хоть немного замедлиться. А она злилась: «Да что с тобой случилось, Джеймс? Раньше ты был совсем другим. А теперь мы даже никуда не ходим вместе, потому что ты всё время спишь!»

Я сказал ей правду. Потому что это и был я. Настоящий я. Не весёлый и не сумасшедший. Скучный.

А через неделю всё рухнуло окончательно.

Я вернулся с дежурства пораньше, не предупредив. Просто хотел сделать сюрприз Айрис, обнять её, зарыться носом в шею и сказать, что заказал столик в её любимом ресторане.