Я многое повидал в прошлой жизни – и пыльные городки Сахеля во времена Иностранного Легиона, и разрушенные аулы Чечни, – но такой концентрированной грязи, скученности и безысходного равнодушия к собственному убожеству, как в этом маньчжурском городе, я не мог себе представить.

Все здесь казалось чужим, убогим, враждебным. На базаре царила обычная для востока суета. Самой ходовой монетой оказался кирпичный чай – плитки твердого, спрессованного чая пилили на куски и ими расплачивались буквально за все. Русские деньги местные брали неохотно, предпочитая китайские серебряные слитки-ланы или чай. Настроение после прогулки по городу было хуже некуда.

Оставалась последняя, тающая надежда – наше серебро. Под руководством Хана мы попытались пристроить хотя бы часть клада. Захар и Изя, взяв пару неказистых слитков, обошли несколько лавок. Вернулись к вечеру мрачные. Китайские торговцы, по их словам, были само радушие, кланялись, угощали чаем, но когда дело доходило до цены, становились непробиваемо скупыми.

– Таки гроши предлагают, я вас умоляю! – возмущался Изя. – За наши слиточки, чистое заводское серебро, дают цену, как за ломаный чугун! Говорят, форма подозрительная! Жулики!

– Дело не только в жадности, Изя, – устало покачал головой Захар. – Нюхом чуют, что оно с казенного завода. Краденое или от беглых. А тут граница, начальство хоть и продажное, но за такое и голову снять может. Боятся связываться. Да и золото здесь больше в ходу, серебро не так ценится, особенно в таких вот неказистых слитках.

Вечером Хан сообщил, что основной караван Лу Синя через пару дней движется дальше на восток, через городок Якэши к конечному пункту – большому торговому поселению Бухэду. Там, по его словам, и торг должен быть бойчее, и публика посолиднее, подальше от пограничных властей.

– Ну что, Курила, делать будем? – спросил Софрон, когда мы собрались в нашей каморке. – Оставаться здесь – дело гиблое. Серебро не сбыть, харчи дорогие, да и место неспокойное. Деньги наши тают.

Лица у всех были мрачные, осунувшиеся.

– Выбора у нас нет, – твердо сказал я. – От каравана отставать нельзя. Одни мы здесь пропадем. Поедем с Ханом. Может, там повезет больше. Главное – держаться вместе. Все молча согласились.

Перспектива была туманной, но это была хоть какая-то перспектива. Мы снова были в пути, снова в неизвестность. Караван Лу Синя, отдохнув в Гайнчжуре, тронулся на восток.

Через несколько дней однообразного пути по холмистой степи, где единственным развлечением была охота на фазанов да наблюдение за тарбаганами, мы прибыли в Баин-Тумэн.

Если Гайнчжур показался нам грязной дырой, то Баин-Тумэн, хоть и не блистал чистотой, выглядел заметно оживленнее и богаче. Тот же лабиринт узких улочек, но здесь чувствовался размах торговли.

Китайские магазины-«пузы» выставляли лучший товар на улицу в красивых резных павильонах-витринах. Над входами висели большие лакированные вывески с позолоченными иероглифами. Город делился на административную и торговую части, каждая со своей стеной.

Торговая, однако, имела немало пустырей. Самой оживленной была восточная улица – сплошной ряд лавок, харчевен, цирюлен, мастерских. Торговля шла бойко и прямо с лотков, создавая невообразимую толчею. Товаров было заметно больше, чем в Гайнчжуре, встречались и дорогие шелка, фарфор, изделия из кости.

Наш караван остановился на большом, шумном постоялом дворе. Двор был до отказа забит людьми, верблюдами, лошадьми. Едва мы спешились, как из дверей главной фанзы-трактира донесся зычный, негодующий бас, громыхавший по-русски:

– Да чорт бы побрал этого ирода, амбаня вашего! Живоглот проклятый! Ворюга ненасытный! Чтоб ему пусто было на том и на этом свете!

Мы с товарищами переглянулись. Похоже, судьба снова свела нас с соотечественниками. Заинтересовавшись, мы направились к фанзе.

Нарушителем спокойствия оказался дородный мужчина лет сорока пяти, в добротной темно-синей суконной поддевке поверх ярко-красной шелковой рубахи, подпоясанный широким узорчатым кушаком. Широкое, медно-красное, словно начищенный самовар, лицо его с густой русой бородой лопатой прямо-таки тряслось от гнева. Типичный русский купец средней руки, энергичный и себе на уме.

– Почто так гневаетесь, господин хороший? Аль обидел кто не по делу? – спросил я его с той бесцеремонной развязностью, что легко возникает между русскими на чужбине. Рядом остановились Левицкий, с аристократическим любопытством разглядывавший купца, и Изя, уже прикидывавший, нельзя ли извлечь из знакомства коммерческую выгоду.

Глава 4

Купец резко обернулся, смерил нас быстрым, пронзительным взглядом – оборванных, пыльных, загорелых дочерна, но своих, русских. Гнев на его лице, красном, как начищенный самовар, слегка поутих, сменившись горечью и такой досадой, что кулаки сами собой сжимались.

– Да вот, сударь, извольте глядеть! Беда у меня! Чистое разорение! – он с силой махнул мозолистой рукой в сторону города, откуда доносился неумолчный гул. – Звать меня Никифор Семеныч, фамилие Лопатин, иркутский купец второй гильдии. С этим народом диким, а пуще того – с ихним начальством, решительно никакого дела иметь невозможно! Одно слово – дьяволы ненасытные! Я ж как положено, по-людски хотел… – вздохнул он тяжело, глядя в пыльное небо.

Я кивнул и, не дожидаясь приглашения, уселся на скамью рядом. Мои спутники подошли ближе, ловя каждое слово.

– Прибыл намедни с караваном, товару немного вез, обычно другим путем хаживал, а тут нелегкая дернула! – продолжал Лопатин, понизив голос и опасливо оглядываясь. – Остановился здесь, на постоялом дворе. И спросил у хозяина – человек он вроде бывалый, по-русски малость шпрехает. Как, мол, тут с торговлей? Можно ли в город соваться? Я ведь знаю их порядки: при въезде с товаром плати мыто – пошлину эту проклятую. А какую – это уж как местный сатрап, амбань этот самый, решит. Захочет – грош возьмет для вида, а захочет – последнюю портянку с тебя сдерет, и не пикни!

Лопатин обмахнулся платком, отпил горячего чаю, принесенного услужливым слугой.

– Хозяин-то, китаеза этот узкоглазый, хитрый, как лис, сперва рассыпался в любезностях – мол, всё можно, милости просим, торговля вольная… А потом отвел в сторонку и шипит на ухо: «Ты, господин купец, товар-то свой в город не вези. Не надо. Наш амбань – зверь! Жадный и крутой нравом. С тебя пошлину слупит несусветную, это раз. А два – как ты лавку снимешь, товар разложишь, он непременно сам пожалует с визитом вежливости. Выберет, что глаз ляжет, самое лучшее, самое дорогое, и цену назначит свою, смешную. А то и вовсе задарма заберет, скажет – подарок! И слова ему поперек не молви – он тут царь и бог, в колодки вмиг или батогами прикажет попотчевать!» Вот так-то, господа! Каково?!

– Таки грабеж средь бела дня! Натуральный разбой! – не удержался Изя, всплеснув руками. – Я вас умоляю, это ж хуже, чем на одесском Привозе!

– И что же вы предприняли, господин Лопатин? – спросил Левицкий, в глазах которого отразилось аристократическое негодование.

– А что тут предпримешь? – горестно вздохнул купец. – Консула нашего здесь нет, городишко хоть и бойкий, а по сути – дыра дырой. Защиты никакой! Хозяин посоветовал: «Ты, – говорит, – поезжай в город налегке. Я тебе лавку укажу, человек там знакомый сидит, с понятием. Скажи ему по-дружески, какой товар. Он сам сюда приедет, отберет, что ему надобно, да потихоньку, малыми партиями, как свой товар, в город перевезет, без пошлины. Только много не возьмет, сам понимаешь».

– И вы согласились? – спросил я, чувствуя, как холодок пробегает по спине при мысли о нашем серебре.

– А куда деваться? Планы мои торговые это, конечно, порушило, но хоть что-то выручить! Поехал вчера с приказчиком моим, Сенькой. Я по-местному балакаю, одет был по-дорожному, в халат – за своих приняли, пропустили. Нашли ту лавку. Хозяин – китаец маленький, юркий, глазки так и бегают. Сговорились. Заодно снеди прикупили – мяса, лепешек, фруктов душистых – и вернулись.

– Тюки у меня с товаром в отдельной фанзе под замком, подобраны еще в Иркутске, чтоб в каждом всего понемногу: ситец, сатин, миткаль, фланель, сукно разных цветов. Удобно. Перенесли с Сенькой два тюка, ровно верблюжий вьюк, в свою фанзу, разложили образцы. Вскоре и купец-китаец приехал. Поглядел, пощупал, понюхал, отобрал, что надо. Поторговались за чаем битый час, угостил я его своей клюквенной. Ударили по рукам. Он поехал в город за деньгами, обещал к вечеру вернуться и товар забрать.

Купец помрачнел еще больше, побагровел, сжал кулаки.

– Ага! Как же! Не прошло и двух часов, как вбегает хозяин двора, бледный, как смерть, глаза выпучил, руками машет: «Беда! Сам амбань едет! Прознал!» Я хозяину: ты, мол, про остальной товар – ни гу-гу! Верблюды наши, слава богу, паслись не при дворе. А то бы он по числу скотины смекнул, что к чему, потребовал бы все показать, и тогда – прощай, весь мой труд! Сколько б захотел, столько б и загреб!

Он снова отхлебнул чаю, голос его дрожал.

– Ну, приехал. Шум, гам! Вперед двое верховых с копьецами. За ними носилки его расписные, четверо слуг несут, пыхтят. Сзади еще двое конвоиров. А следом – вся деревня сбежалась, глазеть. Вылез он из носилок – важный, толстый, как боров, халат парчовый, тигр золотом вышит, на башке шляпа с синим шариком – чин его! Хозяин в землю кланяется, лебезит. Мы с Сенькой тоже поклонились. Зашел, сел в кресло. С ним секретарь его, с бумагой, кисточкой. Начался допрос: кто, откуда, зачем? Я паспорта подал, говорю: так и так, торговали в Урумчи, остатки вот сюда привезли. Он дальше: на чем приехали, где животные? Я – на телеге, мол, лошади во дворе. Хозяин кивает. Амбань хитро так: почему не в городе? Мы – думали, тут часть продадим. Он усмехается в усы: кто тут твой дорогой товар купит? Покажите!

Лопатин в сердцах стукнул кулаком по столу.

– Стали показывать. Он каждую штуку щупает, на свет глядит, нос воротит – и дорого, и товар неважный… А потом цедит так небрежно: «Ладно, помогу вам. Отложите мне по две штуки каждого сорта, что мне понравятся». И секретарю: «Запиши! И посчитай пошлину. Десятина – за привоз. И еще десятина – мне за помощь». Пятую часть ему подавай! Секретарь сел считать. Я подаю, цену называю. Он выбрал сортов двенадцать, самых лучших! Дешевые забраковал. Двадцать четыре штуки – ровно половина того вьюка! Насчитал секретарь четыреста лан серебра – по-нашему рублей восемьсот! «Деньги, – говорит амбань, – завтра утром пришлю, а товар сейчас заберу». Встал и вышел. Секретарь солдатам командует. У тех и мешки, и веревки с собой – видать, не впервой грабят! Живо три вьюка связали, на лошадей перекинули. Амбань проследил, в носилки свои плюхнулся – и уехал.

– И что, деньги прислал? – подался вперед Изя.

– Прислал, не обманул, черт бы его драл! – криво усмехнулся Лопатин. – Утром секретарь его принес мешочек. Только не серебро там было, а бумажки! У них тут свои бумажки печатают, вроде векселей. Ходят только в этом городе! Вот так! Мало того, что полцены за лучший товар взял, так еще и какими-то сомнительными фантиками расплатился!

– Ох, горе! Разбойник! – искренне посочувствовал Изя.

– И что теперь с этими фантиками делать будете? – спросил я.

– А вот не знаю! – развел руками Лопатин с видом полного отчаяния.

– Сенька, приказчик мой, чуть с ума не сошел. Китаец тот, что покупать хотел, вечером приезжал, забрал остатки, еще лан четыреста серебром дал. Сказал, ночью товар в город провезет, караульным взятку даст. Видать, он сам амбаню-то и нашептал, подлец! Теперь вот сижу, репу чешу… Бумажки эти надо здесь тратить. Верблюд у меня освободился. Думаю, зерна купить для скотины – овса там, или чего еще. Ну, себе провианту! А все равно большая часть этих бумажных денег останется! Куда их девать? Хоть в нужник кидай! Вот такие тут порядки, господа хорошие. Так что, ежели вы тоже с товаром каким особым сюда прибыли… ой, глядите в оба! Амбань этот – зверь лютый! Пронюхает – не пощадит!