Они без лишних вопросов взялись за работу, когда Изя сунул им несколько монет. Вскоре в горне уже яростно ревело пламя, раздуваемое мехами. Наши слитки, один за другим, исчезали в огромном железном ковше, превращаясь в ослепительно белое, кипящее варево. Затем это расплавленное серебро выливали в грубые, неровные глиняные формы, которые китайцы тут же при нас смастерили из влажной глины. Через какое-то время, когда металл остыл, у нас на руках оказалось двадцать два фунта «самородного» серебра – комки и лепешки неправильной формы, тусклые, с вкраплениями земли и песка. Выглядело достаточно убедительно.

Сделка состоялась тем же вечером, в укромном углу постоялого двора, при скудном свете единственного тусклого фонаря, отбрасывавшего на глиняные стены дрожащие, уродливые тени. Атмосфера была напряженной, как натянутая струна. Захар, молчаливый и сосредоточенный, принес один из наших настоящих, еще нерчинских, слитков – самый небольшой, для пробы. Тэкклби, фыркая и отдуваясь, придирчиво осмотрел его, вертел в своих пухлых пальцах, взвесил на руке, даже, к моему удивлению, попробовал на зуб, что-то бормоча себе под нос по-английски. Его взгляд был острым и цепким, как у ястреба, высматривающего добычу. Ему помогал старенький, высохший, как мумия, китаец в потертом халате и круглой шапочке – видимо, местный эксперт по драгоценным металлам.

Он долго тер слиток о какой-то черный камень, нюхал, рассматривал через небольшое стеклышко. А там и наши свежеиспеченные «самородки» пошли в дело.

Англичанин вертел их в руках, недоверчиво хмыкал, нюхал, но китаец-эксперт, после тщательного изучения, что-то негромко сказал ему, и Тэкклби наконец удовлетворенно кивнул.

Видимо, качество металла и его «природный» вид его удовлетворили. Старый лис проглотил наживку. Тэкклби что-то отрывисто бросил Тарановскому, и тот, облегченно вздохнув, знаком велел одному из слуг принести большой, просмоленный деревянный ящик, туго обвязанный просмоленными же веревками, с выжженным на боку клеймом какой-то гонконгской торговой компании.

В обмен я отдал англичанину оговоренное количество нашего «самородного» серебра, которое Изя тщательно взвесил на безмене, предусмотрительно прихваченном из наших запасов. Руки у Изи слегка подрагивали, но он держался молодцом.

– И еще, пан Станислав, – сказал я как можно более небрежным тоном, когда сделка была завершена и ящик с опиумом стоял у наших ног, источая слабый, но характерный пряный аромат. – Мы тут отправляемся в дальний путь, поклажи у нас прибавилось… Нам бы не помешало некоторое количество пустых ящиков. Таких же крепких, как этот. Штук десять-пятнадцать нас бы вполне удовлетворило. Если надо, мы заплатим, не обидим. Тарановский снова перевел мою просьбу англичанину. Тот пожал плечами – пустые ящики его, видимо, совершенно не интересовали, главное, он получил свое серебро и уверовал в существование мифической шахты.

И вскоре носильщики притаранили нам полторы дюжины крепких пустых ящиков, пахнущих смолою и тем же сладковатым дурманом опиума, и снабженных все тем же клеймом гонконгского торгового дома.

«То, что доктор прописал», – подумал я, представляя, как в этих ящиках будет путешествовать наше основное сокровище, надежно укрытое от любопытных глаз.

Когда мы вернулись в свою каморку с драгоценным и опасным грузом – ящиком опиума и стопкой пустой тары, – товарищи встретили нас напряженным, выжидательным молчанием. Воздух в комнате, казалось, можно было резать ножом.

– Ну что, Курила? С Богом? Получилось? – хрипло спросил Софрон, его рука непроизвольно сжимала рукоять ножа.

– Получилось, – кивнул я, с преувеличенной осторожностью ставя тяжелый ящик на земляной пол. От него исходил тот самый запах, который я уже успел запомнить – густой, сладковато-пряный, немного тошнотворный.

– Вот. Наш пропуск в Ханьхэхэй. И вот еще, – я указал на пустые ящики. – Пригодится… кое для чего!

– А про шахту что? Спрашивал, живоглот? – поинтересовался Захар, его глаза горели нетерпением.

– Спрашивал. И еще как! Интересуется сильно. Я сказал, что пока не готовы говорить об этом, мол, дело деликатное. Но он явно на крючке. Посмотрим, может, мы и остальное серебро ему потом таким же манером продадим… А пока – пусть думает, что у нас действительно есть неиссякаемый источник. Может, еще пригодится нам этот напыщенный англичанин.

На следующее утро, едва забрезжил рассвет, наш маленький отряд покинул пыльный и негостеприимный Ундурхан и, под предводительством Очира, двинулся на север, к загадочному городу Ханьхэхэю, где, по слухам, местный амбань предпочитал опиумный дым государственным делам, а в лавках продавали отличную бумагу, так необходимую Изе.

Дорога вилась среди невысоких, но труднопроходимых скалистых гор, поросших редким, чахлым лесом. Воздух стал чище, прохладнее, пыли было меньше, но путь оказался труднее – приходилось то карабкаться на каменистые перевалы, от которых у лошадей подкашивались ноги, то спускаться в глубокие, мрачные ущелья, где, разбуженные недавним половодьем, еще яростно шумели быстрые сезонные реки, грозя смыть нас вместе с поклажей. На второй день пути, проезжая по узкой горной долине, стиснутой отвесными скалами, мы увидели впереди нечто странное, отчего у меня неприятно екнуло сердце.

У подножия крутого склона чернели полуразрушенные деревянные строения – остатки бараков, какие-то навесы, покосившиеся, словно пьяные, копры над темными, бездонными провалами шахт. У входа в долину, словно охраняя это мертвое место, стояло несколько юрт, а возле них лениво расхаживали солдаты в форме, вооруженные допотопными ружьями. Они проводили нас равнодушными, пустыми взглядами, но останавливать, к счастью, не стали.

«Только бы не проверка», – подумал я.

– Что это за место, Очир? – спросил я нашего проводника, стараясь, чтобы голос звучал как можно более безразлично.

– Похоже на старые прииски! – Серебряные шахты, – коротко, не поворачивая головы, ответил Очир. – Старые. Давно закрыты. Никто не работает.

– Закрыты? А почему? – удивился Левицкий, в котором проснулся интерес исследователя. – Месторождение иссякло? Или вода залила?

Очир пожал плечами с видом человека, которому до всего этого нет никакого дела. – Не знаю. Говорят, приказ самого Богдо-хана был. Велел закрыть все серебряные рудники в здешних горах. Сказал – серебро надо беречь. На случай большой войны с «рыжими дьяволами», – он слегка кивнул в нашу сторону, имея в виду, очевидно, всех европейцев. – Чтоб было чем платить за оружие и помощь от других… если понадобится.

Я был удивлен таким решением китайского императора. Как это странно – держать драгоценные металлы в земле, не давая им хода, в ожидании какой-то войны! Отчего бы не достать их загодя и не поместить в надежные хранилища? Впрочем, вспомнив рассказы о чудовищной, всепроникающей коррупции при цинском дворе, я подумал, что, возможно, такой способ «консервации» – просто закрыть шахты и поставить формальную охрану – был самым надежным. Потому что все серебро из государственной казны давно бы разворовали сами же чиновники, оставив императора с пустыми сундуками. Но сам факт существования этих шахт, пусть и закрытых, здесь, так близко, вселял некоторую суеверную, иррациональную надежду. Значит, серебро здесь действительно есть… И наша легенда для Тэкклби не так уж и далека от правды.

Еще через день пути, преодолев последний перевал, мы наконец прибыли в Ханьхэхэй. Городок оказался заметно меньше и беднее Ундурхана, но, как ни странно, показался нам уютнее и спокойнее. Те же кривые, немощеные улочки, те же приземистые глинобитные фанзы с плоскими крышами, но здесь было меньше шума, показной суеты и той откровенной грязи, что так поразила нас в предыдущих городах. Чувствовалось, что это не столько крупный торговый узел, сколько ремесленный центр, живущий своей неспешной жизнью. Мы остановились на постоялом дворе – «ганзе» – поскромнее и потише, чем в Ундурхане, но зато здесь было меньше любопытных глаз и назойливых соглядатаев.

Первым делом нужно было разузнать про местного амбаня и как можно деликатнее навести мосты. Очир, оставив верблюдов на попечение молчаливого хозяина ганзы, немедленно отправился на разведку. Вернулся он довольно скоро, и вид у него был заговорщический.

– Амбань здесь молодой, – доложил он, понизив голос, хотя вокруг никого не было. – Говорят, знатный, из самой столицы присланный, но… слабый. Опиум курит, – подтвердил он свой предыдущий рассказ, и в его глазах мелькнула хитринка. – Много курит. Делами почти не занимается, все его помощники да прихлебатели решают. Попасть к нему можно, если принести хороший «подарок». Очень хороший. Или если есть к нему какое-то… особенное дело, от которого он не сможет отказаться!

«Особенное дело» у нас как раз было, да и «подарок», способный растопить сердце любого опиумного наркомана, тоже нашелся. Я решил действовать не мешкая, пока удача, кажется, была на нашей стороне. Через Очира, который быстро нашел нужных людей, мы передали в ямынь – резиденцию амбаня – вежливое сообщение, что прибыли русские купцы с редким и весьма ценным товаром из далеких стран, который желают предложить его превосходительству лично, в знак глубочайшего уважения. К сообщению, разумеется, приложили небольшой «бакшиш» для секретаря или помощника, отвечающего за прием посетителей – щепотку того самого первосортного опиума из ларца Тэкклби.

Ответ пришел на удивление быстро, что подтверждало наши догадки о слабостях местного правителя. Нас приглашали в ямынь на следующий день после полудня. Готовились к визиту мы со всей тщательностью.

Решили идти втроем: я – как глава нашей маленькой «торговой делегации», Левицкий – как самый представительный, обладающий аристократическими манерами и способный поддержать светскую беседу, если таковая потребуется, – и Очир в качестве переводчика и знатока местных обычаев. На всякий случай я взял с собой и тот самый небольшой ларец, в котором лежал наш главный козырь – часть купленного у Тэкклби опиума, лучшего индийского сорта. Серебро мы решили пока не показывать, приберегая его для решающего момента.

Ямынь местного амбаня оказался довольно скромным одноэтажным зданием, обнесенным невысокой, но крепкой глинобитной стеной. Во дворе было на удивление тихо и пустынно, лишь пара слуг в потертых халатах лениво подметали пыль вениками из сорго. Никакой помпезности, никакой многочисленной охраны – все говорило о том, что амбань здесь действительно не пользуется большим авторитетом или просто запустил дела.

Нас провели в приемную комнату, обставленную на традиционный китайский манер – низкие лакированные столики, расписные циновки на полу, несколько шелковых ширм с вышитыми на них фантастическими фениксами и драконами.

В воздухе ощутимо висел тяжелый, сладковатый, дурманящий запах опиумного дыма, такой густой, что от него начинала кружиться голова. Вскоре, шлепая мягкими туфлями, появился и сам амбань. Это был еще молодой, лет двадцати пяти, не больше, человек. Одет он был в богатый, расшитый золотом шелковый халат, но халат этот сидел на нем мешковато, как на вешалке, а само лицо… Лицо его поразило меня до глубины души. Бледное, почти восковое, с землистым оттенком, с огромными темными кругами под ввалившимися глазами, оно было одутловатым и каким-то неживым. Глаза были мутными, расфокусированными, со зрачками, суженными до крохотных черных точек.

Когда он вялым жестом пригласил нас сесть, я заметил, что его тонкие, холеные руки с длинными желтоватыми ногтями слегка подрагивали. Все признаки тяжелой опиумной зависимости были налицо, и она, судя по всему, была уже в сильно запущенной, почти терминальной стадии. «Да он же почти покойник, – с холодным расчетом подумал я. – Такой ради дозы не только мать родную, но и всю Поднебесную империю продаст, глазом не моргнув. Это нам на руку».

Говорил он по-китайски, медленно, немного нараспев, словно с трудом подбирая слова, Очир быстро и точно переводил. Русский язык амбань знал плохо, понимая лишь несколько самых обиходных фраз.