Когда Ши Мэй дотащил его до комнаты и уложил на постель, Мо Жань пошевелил губами, желая позвать его по имени.

В мире, однако, нет ничего сильнее старых привычек.

В прошлом долгие годы рядом с ним был вовсе не тот самый сокрытый в сердце лучик белого лунного света, а порядком поднадоевший комар-кровопийца.

Возможно, поэтому с его губ сорвалось имя человека, которого он, как ему казалось, сильно ненавидел.

– Чу Ваньнин… – неразборчиво пробормотал Мо Жань. – Ваньнин… Я…

Ши Мэй обомлел, а потом повернул голову и взглянул на застывшего в дверях Чу Ваньнина. Тот только что отнес в спальню Сюэ Мэна и сходил на кухню за миской бульона от похмелья, а когда шел мимо двери, случайно услышал бормотание Мо Жаня.

Ладно еще «Чу Ваньнин», но по имени, «Ваньнин»… Сперва Чу Ваньнин изумился было, но быстро уверил себя в том, что ослышался. В конце концов, Мо Жань всегда называл его только учителем.

Он невольно вспомнил, как однажды проснулся в павильоне Хунлянь рядом с Мо Жанем, который во сне отчетливо назвал его Ваньнином.

Может ли быть, что в сердце Мо Жаня все же осталось немного места для него?..

Однако Чу Ваньнин не стал додумывать эту мысль до конца, а тут же отбросил ее прочь.

Он всегда славился своей решительностью и прямотой, но в тот момент вдруг показался себе слабовольным трусом.

– Учитель… – Ши Мэй нерешительно взглянул на него, и в его светлых, невыразимо красивых глазах читалось подозрение. – Вы…

– М?

– Нет, ничего. Если вы останетесь с А-Жанем, то я… я, пожалуй, пойду.

– Погоди, – остановил его Чу Ваньнин.

– У вас есть для меня какие-то распоряжения, учитель?

– Вы уже завтра отправляетесь в Персиковый источник? – спросил Чу Ваньнин.

– Угу.

Какое-то время Чу Ваньнин молча стоял с ничего не выражающим лицом, а потом произнес:

– Ступай отдыхать. Когда покинете духовную школу, вы непременно должны будете заботиться друг о друге, а еще… – Он осекся, но затем все же добавил: – Возвращайтесь поскорее.

Ши Мэй ушел.

Чу Ваньнин с бесстрастным лицом приблизился к кровати, помог Мо Жаню сесть и стал ложку за ложкой вливать ему в рот отрезвляющий бульон.

Мо Жаню не понравился кисловатый привкус, и он почти все выплюнул, но малая доля выпитого все же помогла ему слегка протрезветь. Он открыл глаза, уставился на Чу Ваньнина сонным, полупьяным взглядом и пробормотал:

– Учитель?

– Ага. Я здесь.

– Ха-ха! – Мо Жань почему-то снова начал хохотать, отчего ямочки на его щеках обозначились еще четче. – Братец-небожитель.

Чу Ваньнин промолчал.

А Мо Жань лег обратно на постель и сразу уснул.

Чу Ваньнина тревожило, что его ученик может простудиться, поэтому он остался сидеть рядом и изредка поправлял на юноше одеяло.

А снаружи продолжалось веселье. Большинство учеников не спешили ложиться спать. Следуя новогодним традициям Нижнего царства, они собирались группками в комнатах, чтобы весело поболтать, поиграть в пайцзю^[3] или поупражняться в заклинаниях.

Вода в водяных часах, подвешенных у входа в павильон Даньсинь, почти вся вытекла, и это означало, что на смену старому году вот-вот придет новый. Ученики толпами повалили на улицу, начали взрывать хлопушки и пускать фейерверки. Ночное небо в тот же миг превратилось в настоящее море праздничных огней.

Доносящийся с улицы шум разбудил Мо Жаня.

Он открыл глаза и тут же схватился за пульсирующие виски. Повернув голову, Мо Жань заметил Чу Ваньнина, который сидел возле его постели. На красивом спокойном лице учителя не отражалось ровным счетом ничего.

Видя, что ученик проснулся, он лишь безразличным тоном отметил:

– Проснулся от шума, не так ли?

– Учитель…

Стряхнув с себя остатки сна, Мо Жань невольно вздрогнул.

Почему это рядом с ним сидит Чу Ваньнин?

А Ши Мэй где?

А еще Мо Жань искренне понадеялся, что не ляпнул во сне что-нибудь не то.

Обеспокоенный юноша украдкой взглянул на лицо Чу Ваньнина, но тот, к счастью, вел себя как обычно, и Мо Жань вздохнул с облегчением.

Снаружи беспрестанно грохотали хлопушки. Учитель и ученик с неловкостью глядели друг на друга.

– Пойдем смотреть на фейерверки? – предложил Чу Ваньнин.

– А где Ши Мэй? – спросил Мо Жань.

Они заговорили почти одновременно, и жалеть о сказанном было уже поздно.

Глаза Мо Жаня расширились от изумления, и он уставился на Чу Ваньнина таким взглядом, словно видел его впервые.

После долгого молчания Чу Ваньнин поднялся со стула с таким видом, будто ничего не произошло, и направился к двери. Толкнув створку, он обернулся к Мо Жаню и сказал:

– Все отмечают Новый год, так что он вряд ли ушел спать. Можешь сходить поискать его.

Ну разумеется. А чего еще он ожидал? Его нрав настолько плох, что, даже когда он собрал всю смелость, какая у него была, и пригласил Мо Жаня вместе полюбоваться на фейерверки, которые раскрываются в ночном небе огромными цветами, все, что он получил в ответ, – отказ.

Подумай он об этом раньше, даже рта бы не открыл. До чего стыдно.

Вернувшись в павильон Хунлянь, Чу Ваньнин надел теплый плащ и в одиночестве сел под цветущей круглый год красной яблоней, чтобы посмотреть на яркие фейерверки.

Окна ученических домов вдалеке светились мягким теплым светом, оттуда доносились громкий смех и радостные возгласы. И все это не имело к нему ни малейшего отношения.

Давно пора было к этому привыкнуть.

Однако по какой-то неясной причине сердце Чу Ваньнина сдавило тоской.

Должно быть, потому, что сегодня вечером он ощутил согревающий жар чужого веселья и возвращаться к холодному уединению было тяжело.

Он молча глядел на фейерверки, которые один за другим взлетали ввысь, расцветали одним-двумя бутонами и рассыпались тысячами искр. Где-то внизу весело гомонили люди, желали друг другу счастливого Нового года.

Чу Ваньнин привалился спиной к стволу и устало прикрыл глаза.

Он не знал, сколько так просидел. В какой-то момент он вдруг почувствовал, что кто-то ворвался за его волшебную завесу.

Сердце Чу Ваньнина дрогнуло, но он не решился открыть глаза. Вскоре он услышал чье-то частое дыхание, а потом различил звук знакомых шагов. Пришедший остановился невдалеке.

Затем юношеский голос неуверенно позвал:

– Учитель…

Чу Ваньнин молчал.

– Мы завтра уезжаем.

Ответа не было.

– И вернуться я смогу очень нескоро.

Ответа не было.

– Я подумал, что раз уж сегодня больше ничего особенного не ожидается, а завтра рано вставать, то Ши Мэй, наверное, уже лег спать.

Вновь раздался звук шагов. Юноша подошел ближе и остановился в нескольких чи от Чу Ваньнина.

– Так что, если вы все еще хотите, я… – продолжил Мо Жань, но окончание фразы потонуло в грохоте фейерверков.

Чу Ваньнин приоткрыл глаза, задрал голову и увидел, как фейерверки рассыпаются искрами в ночном небе, среди сверкающих звезд Млечного Пути. Красивый парень стоял прямо перед ним, и на его лице читалась жалость, смешанная со стыдом.

Чу Ваньнин молчал.

Он всегда был гордым и даже не удостаивал взглядом тех, кто пытался поговорить с ним из сочувствия. В тот миг, однако, Чу Ваньнин взглянул на Мо Жаня и вдруг понял, что не может произнести слов отказа.

Должно быть, крепкое вино помутило рассудок и ему.

В тот момент Чу Ваньнин с удивлением ощутил в груди не только давящую тоску, но и толику тепла.

– Садись, раз пришел, – в конце концов произнес он безразличным тоном. – Я посмотрю на фейерверки вместе с тобой.

Чу Ваньнин запрокинул голову, как будто равнодушно глядя в небеса, хотя его спрятанные в рукавах пальцы украдкой сжались от волнения. Он не решался даже взглянуть в сторону сидевшего рядом юноши, так что его взгляд был прикован лишь к огненным цветам, которые распускались в темной вышине, роняя на землю искры-лепестки.

– Все ли было хорошо в последнее время? – тихо спросил Чу Ваньнин.

– Ага, – отозвался Мо Жань. – Я познакомился с одним из младших учеников, он просто симпатяга. Я вам рассказывал о нем в письмах, учитель. А как ваша рана?

– Все в порядке. Не вини себя ни в чем.

Еще один сияющий бутон взлетел ввысь и с треском рассыпался разноцветными крапинками.

Яркие праздничные огни отражались на снегу, и ночью стало светло как днем. Воздух, наполненный грохотом хлопушек, пропах порохом, и все кругом заволокло прозрачным дымом. Чу Ваньнин с Мо Жанем продолжали сидеть под деревом. Наставник был неразговорчив, но Мо Жань все равно пытался найти слова, чтобы завязать беседу. Вскоре он почувствовал усталость и незаметно для себя провалился в сон.

Проснувшись утром, Мо Жань обнаружил, что по-прежнему находится под тем самым деревом, его голова лежит на коленях у Чу Ваньнина, а сам он, будто одеялом, накрыт мягким плотным плащом, подбитым лисьим мехом. Именно этот плащ искусной работы с пушистым меховым воротником спасал от холода его учителя.

Слегка растерявшийся Мо Жань поднял голову и увидел, что Чу Ваньнин крепко спит, прислонившись спиной к стволу. Его глаза были закрыты, а мягкие длинные ресницы слегка подрагивали в такт дыханию, будто крылья бабочки на ветру.

Они что, вчера вот так вот взяли и уснули под этим деревом?

Невероятно.

Помешанный на порядке Чу Ваньнин должен был вернуться в дом и лечь спать в свою постель, даже если бы он умирал от усталости. Разве стал бы он спать рядом с кем-то вповалку на улице, под деревом? А еще этот плащ с лисьим мехом…

Неужели Чу Ваньнин укрыл его своим плащом?

Мо Жань резко сел. Его черные как смоль волосы беспорядочно топорщились во все стороны, а широко распахнутые глаза с удивлением глядели на плащ, который, без сомнения, был накинут на него заботливой рукой. Юноша был совершенно обескуражен. Нельзя сказать, что вчера он так уж сильно напился. Пусть кое-что он помнил недостаточно отчетливо, но в общих чертах события новогоднего вечера себе представлял.

Он не забыл и то, как побежал к павильону Хунлянь с намерением встретить Новый год вместе с Чу Ваньнином, и это было его осознанное решение. Конечно, Мо Жань страшно ненавидел этого человека, но когда тот сказал: «Пойдем смотреть фейерверки?» – а потом молча повернулся спиной, опустил голову и, подавленный, побрел прочь…

Оказывается, и у него бывает тяжело на душе…

Мо Жань тогда подумал о том, что они нескоро увидятся вновь и в этой жизни его обида на учителя не так уж и глубока, а Чу Ваньнин ужасно одинок и с него, Мо Жаня, не убудет, если он иногда сможет составить ему компанию, например посидит с ним до рассвета, если понадобится.

И тогда Мо Жань взял и просто пришел вместе посмотреть на праздничное небо. Правда, сейчас, когда он размышлял о своем поступке, ему все сильнее казалось, что он повел себя несколько…

Поток его размышлений прервал проснувшийся наставник.

– Учитель, – промямлил Мо Жань.

– Хм… – Чу Ваньнин спросонья нахмурил брови и легонько потер виски. – Ты… еще не ушел?

– Я… я только проснулся.

Мо Жань подумал о том, что в последнее время всякий раз, когда он видел это холодное выражение на лице Чу Ваньнина, его хваленое красноречие тут же пропадало без следа, бойкий язык словно завязывался морским узлом, и он начинал запинаться.

Мо Жань на мгновение одеревенел, а потом вдруг вспомнил, что теплый плащ все еще на нем. Он торопливо сорвал его с себя и накинул на плечи учителю.

Чу Ваньнин, как обычно, с ног до головы был закутан в несколько слоев одежды, но на нем не было никакой теплой накидки, отчего на фоне снега он казался очень легко одетым.

От этой мысли движения Мо Жаня сделались нервными и суетливыми. Неуклюжая попытка справиться с завязками плаща привела к тому, что он впутал в узел собственные пальцы и растерянно замер.