Он посмотрел на переплетение труб-«арт-объекта» – сеть, узлы, пересечения. Внутри кольца металла было пусто. Внутри него самого – тоже. «Каждый человек – узел», – всплыло из лекций чьих-то презентаций. Хорошо. Узел. А если к одному узлу подвести сразу два набора проводов? Система либо сгорает, либо начинает искрить. Он чувствовал, как искрит.

Если город – сеть, значит, у него должно быть сердце. Не только «Хронос». Что-то повседневнее. То, что гоняет людей по своим веткам, как кровь по артериям. Метро.

Мысль была проста и потому настораживала. В другой жизни он бы записал её в блокнот как рабочую гипотезу. В этой – просто пошёл за ней, как идут за запахом.

Вход в метро был всё тем же. Стеклянный павильон, лестница вниз, надпись с названием станции, от которого веяло чем-то слишком знакомым: «Площадь Часов». Под вывеской – ещё одна, электронная: «В случае временных сбоев сохраняйте спокойствие и дождитесь инструкций персонала». Края буквы «сбоев» чуть дрожали, как если бы бегущая строка сама нервничала.

Он остановился перед стеклянными дверями. В отражении – его лицо, уставшее, незаметное. За стеклом – другой мир: толпа на лестнице, зелёные огни турникетов, белёсый свет ламп. На долю секунды два слоя сошлись так, что казалось, он уже там, внутри. Потом стекло поправило ошибку.

Он вошёл. В нос ударил знакомый запах: пыль, тормозные колодки, сладкая нота дешёвых булочек из киоска, пот, чуть плесени. Запах города из нутра, без глянца. Ступени под ногами были стерты ровно так, как он помнил. Только возле входа теперь висел новый плакат с логотипом городских служб и крупной надписью: «Ваше время под защитой». На картинке – улыбающаяся девушка в форме и силуэт поезда, уходящего в туннель, как минутная стрелка.

Перед турникетами – автоматы с билетами. Тот же металлопластик, те же синие кнопки. Но над ними – по две строки: «Покупка» и «Синхронизация». Вторая строка светилась чуть тусклее, как старая шрамированная кожа.

Он встал к ближайшему автомату. На экране – приветствие: «Добро пожаловать в городской транспорт. Пожалуйста, прикоснитесь». Он коснулся. Электронная ладонь встретила его, как сканер: короткое жужжание, вспышка. Снизу под полоской загорелось: «Идет проверка статуса». Статуса кого? Билета? Человека?

Секунду ничего не происходило. Затем появилось окно: «Рекомендовано восстановление учётной записи. Нажмите для уточнения». Две кнопки: «Согласен» и «Позже». «Позже» выглядело обиженным.

Он ткнул в «Позже». На экране мелькнуло: «Статус: неактуален», потом сменилось обычным меню: «Разовый проход», «Пополнение карты», «Инфо». Как будто система одёрнули: не лезь глубже, чем положено.

– Помочь? – раздалось возле плеча.

Молодой кассир в синей жилетке, с бейджиком и усталым доброжелательством, смотрел на него поверх стекла соседней кабинки. На бейджике значилось: «Служба синхронизации проезда».

– Всё в порядке, – ответил Мартин. – Просто… давно не пользовался.

– Система ругается? – спросил тот, кивнув на экран. – Сейчас часто такое. После ребаланса. – Он произнёс это слово так, как будто говорил о перерасчёте квартплаты, а не о том, как всему городу пересчитали годы.

– Говорит, что учёт неактуален, – сказал Мартин.

– А, это ерунда, – отмахнулся кассир. – У нас полгорода «неактуальны». – И, чуть понизив голос, добавил: – Там, наверху, у них всё ещё «двадцать третий», а у нас тут – по расписанию. – Он усмехнулся. – Главное – наличные не умерли. Хотите жетон?

Слово «умерли» прозвучало слишком легко. Мартин кивнул.

– Один, – сказал он.

Кассир ловко щёлкнул кнопками, вытащил маленький кругляш. Глянцевая поверхность жетона на мгновение отразила лицо Мартина. И ещё – поверх него – другое, молодое, из другой смены, из другого года. Он моргнул – остался только жетон. Над стеклом кабинки висел маленький монитор с подсказками для персонала. Там как раз всплыло окно: «Запрос: LISOV M.V. Статус: DECEASED / ACTIVE. Требуется вмешательство оператора». Кассир взглянул, хмыкнул.

– Опять эта фигня, – пробормотал он. – Не переживайте, – уже вслух, – у нас тут свои правила. Пока человек до турникета дошёл – значит жив. Остальное пусть они там в своих ядрах… – он неопределённо махнул рукой вверх. – Приятной поездки. И… – он задержал взгляд на его лице чуть дольше, чем на обычном клиенте. – Вы… мне кого-то напоминаете.

– Такое часто говорят, – ответил Мартин.

Он взял жетон, прошёл к турникету. Металл, пластик, зелёная стрелка. Бросок жетона в «пасть», короткий писк. «Проходите». Турникет на секунду словно задумался, слегка задержал вращение, потом всё-таки пустил. За спиной тихо пиликнуло предупреждение: «Несоответствие данных учёта…» – но голос тут же оборвался, как будто кто-то нажал на mute.

Эскалатор вёл вниз, под землю, в тот слой города, где нет окон, но зато много отражений. Металлические боковины блестели, как вылизанные. В них он видел себя – и людей позади, и людей впереди. Лента ступеней тащила его, как конвейер. Стены иногда украшали плакаты: «Позаботьтесь о своём времени – проверьте график сна». Логотипы «Хронос» мелькали то там, то здесь, как старые метки на теле города.

На середине спуска он вдруг ясно увидел сцену, которую не помнил, но знал. Он едет по этому же эскалатору, только в другой одежде: в чёрной куртке, с рюкзаком за плечами. В руке – папка с грифом. Взгляд – сосредоточенный. Это он до «Синхрона», ещё просто следователь. В другом отражении – он же, только в форме с логотипом «Хронос», с карточкой пропуска на груди. Взгляд – уже чуть другой. Эта версия в реальности никогда не состоялась. Или состоялась в одной из веток, куда он не пошёл.

Отражения наслаивались, как кадры при двойной экспозиции. Он стоял между ними – нынешний, с чужим свитером, чужими джинсами и собственной смертью в документах.

Объявление над головой прозвучало с привычной, почти уютной интонацией диктора: «Осторожно, двери закрываются…» – и вдруг к ней примешалась другая дорожка: «…вчерашний день повторяется…» – шум, щелчок, запор. «Следующая станция…» – диктор на секунду запнулся, перебрал варианты: «Площадь Часов… Площадь… Часы…», потом снова вернулся к правильному. Несколько человек моргнули, кто-то улыбнулся, кто-то поморщился. Никто не удивился всерьёз.

Внизу, на платформе, было многолюдно. Потолок низкий, свет белый, немилосердный. Стены украшали панно: муралы с городскими сюжетами. На одном – молодой мужчина в защитном костюме выводит за руку ребёнка из дымящегося тоннеля; на другом – огромные часы, стрелки которых завязываются в узел. Подписи к панно были новыми: «Герои стабильности», «Мы пережили сбой». Под первым кто-то ручкой дописал: «А он?», обведя фигурку в костюме.

Он заметил – конечно заметил – стенд с информацией о «безопасности времени». Там, где раньше рассказывали про пожарные выходы, теперь висели инструкции: «Если вы почувствовали, что один и тот же момент повторяется более двух раз подряд – отойдите от края платформы и дождитесь сотрудника». Ниже – телефон горячей линии. Внизу мелко: «Не относится к состояниям, вызванным употреблением алкоголя». Кто-то шариковой ручкой дописал: «…и просмотром политических ток-шоу».

Ближе к середине платформы стоял большой экран. На нём без звука крутился короткий ролик: журналистка на фоне схемы метро. Нижняя строка: «Городская сеть после “Синхрона”: интервью с экспертом». В одном кадре за её спиной появилось его лицо – фотография из внутреннего архива: неофициальная, где он смотрит в сторону. Под фотографией – подпись: «Мартин Лисов, бывший следователь по временным аномалиям, фигурант дела о нарушении протоколов безопасности». Через секунду подпись сменилась: «…также отмечен благодарностью за вклад в ликвидацию последствий». Режиссёр монтажа, возможно, считал это честным балансом.

Рядом с экраном стояла девушка лет двадцати, в наушниках, с рюкзаком. Она подняла глаза, увидела его лицо на экране, потом – его самого, стоящего неподалёку. Сняла один наушник.

– Похоже, вы в эфире, – сказала она, не то шутя, не то проверяя.

Он посмотрел на экран, потом на неё.

– Надеюсь, с задержкой, – отозвался он.

Она улыбнулась краешком губ. В её взгляде не было ни страха, ни ненависти, ни особой благодарности. Скорее – интерес.

– Вы правда… он? – спросила она после короткой паузы. – Тот самый?

Он уже устал от этого «тот самый», но кивнул. Наверное.

– Круто, – неожиданно сказала она. – Я про вас курсовую писала. – И, чуть смутившись, добавила: – Три варианта, кстати. В одной вы герой. В другой – преступник. В третьей – жертва системы. Препод сказал, что «надо охватить все дискурсы».

– И какой вам больше понравился? – спросил он.

Она задумалась. Взгляд её скользнул по его лицу, поймав в нём что-то живое, не архивное.

– Тот, в котором вы человек, – сказала она. – Потому что в остальных вы – концепт. – Она пожала плечами. – Концепты не стареют, а вы… – она осеклась, поняв, что сказала, и покраснела. – В смысле…

– В смысле, старею, – спокойно закончил он. – Это хорошо. Значит, я всё ещё здесь.

«Пока», – добавил внутренний голос.

Поезд подкатил, гулко, с ветром. Двери с шипением открылись. Поток людей рванулся к ним. Девушка подняла глаза на табло над дверями. Там бегущая строка с информацией о маршруте на секунду сбилась: «Маршрут: Линия 1. Время в пути: 17 минут / 3 года». Она хмыкнула.

– Это, – сказала она, махнув рукой в сторону табло, – всегда так было? Или это… – она поискала слово, – …после?

– После, – ответил он. – До – было скучнее.

– До… – она повторила, как пробуя слово на вкус. – Я «до» не помню. Мне удобно, что можно свалить всё на «сбой». – И, после короткой паузы, вдруг добавила: – Если что… спасибо. – И, не давая ему времени отреагировать, нырнула в вагон, растворилась среди людей.

Он остался снаружи. Двери закрылись. «Осторожно, двери закрываются», – произнёс голос, в котором смешались старые и новые записи, две разных дикторши. Поезд дёрнулся, поехал. Мартин автоматически посмотрел через окна на противоположную платформу.

Там, в стекле, отразился он. Сначала он решил, что это просто эффект: двойное стекло, металлические колонны. Но отражение было… не совсем тем. Там он был в другой одежде. Чёрный плащ, поднятый воротник, более короткая стрижка. Стоял ближе к краю платформы, чуть наклонившись вперёд, как если бы собирался шагнуть. В глазах – решимость, которой у него сейчас не было.

Отражённый он поднял голову, словно почувствовав взгляд, и посмотрел прямо на него – через поезд, через людей, через стекло. На долю секунды два Мартина – этот и тот – встретились глазами. Поезд понёсся, разбивая контакт в полосы. Когда следующий вагон скользнул мимо, отражение уже было другим: обычная толпа, чужие лица.

Он остался стоять, пока поезд не исчез в туннеле. Тьма там показалась плотной, как дверь в архив. В какой-то жизни он прошёл туда, вслед за тем другим, в плаще. В этой – остался на платформе.

На стене над выходом висела схема линии. Классическая: цветная полоска, кружочки станций, стрелочки. Но в какой-то момент полоска дрогнула. На миг схема стала другой: добавились ответвления, несколько станций поменяли названия, возле трёх кружков загорелись красные «узлы» – как на диаграмме в кабинете Малышева. Один из узлов странно совпадал с названием станции, на которой он стоял. «Площадь Часов» мигнула, превратившись в «Узел 01», потом снова вернулась к норме.

Он поднял руку, коснулся стекла под схемой. Пластик был тёплым, как кожа. На мгновение ему показалось, что под пальцами пульсирует не лампочка, а живая сеть. Провода под землёй, ток в рельсах, потоки людей, их расписания, опоздания, встречи – всё это текло, как кровь. «Хронофаг» – всплыло слово и ощущение одновременно. Не чудовище. Механизм памяти. То, что ест не секунды, а способы о них вспоминать.

Он отдёрнул руку.

С другой стороны платформы мимо прошли двое – мужчина и женщина, оживлённо споря.

– Я тебе говорю, – говорил мужчина, – он устроил это специально. Чтобы получить власть над временем. Так и пишут.