В руках у неё был свёрток: аккуратно сложенные джинсы, тёмная футболка, свитер, кроссовки. Всё – чуть поношенное, но чистое.

– Нашли на складе, – объяснила она. – Одежда для… – она поискала не обидное слово, – …испытуемых. Иногда они уходят, забыв забрать своё. Иногда – не успевают. – Она положила свёрток на стул. – На ваш размер. Почти.

Он провёл пальцами по ткани. Джинсы на ощупь были знакомыми. В заднем кармане нащупалась тонкая бумага. Он вытянул её. Складчатый прямоугольник, чек или билет. На нём – размазанные чернила, но разглядеть можно было: логотип метрополитена, станция «Площадь Часов», дата. Дата менялась в его руках, как в тех печатях, что он уже видел. 12.04.2022. 12.04.2023. 12.04.2025. Он моргнул. Бумага побледнела, цифры съехали, превратившись в бессмысленный ряд.

– Это было в кармане? – спросил он.

Медсестра пожала плечами.

– Я не смотрела, – сказала она. – Мы не вскрываем чужие карманы. Официально. – И, заметив, как он сжал листок, добавила: – Если хотите, можете выбросить. Здесь… – она оглядела комнату, – …много вещей с неправильными датами.

Он сжал бумагу в кулак, но не выбросил. Запихнул обратно в карман. Пусть будет. Как маркер. Как напоминание, что даже чужая одежда когда-то была чьей-то линией жизни.

– Доктор просил, чтобы вы после завтрака зашли к нему, – сказала медсестра. – Он… говорил что-то про первичный осмотр и… пропуск. – Она чуть усмехнулась. – Вас надо оформить. Хотя бы как временную аномалию.

Словосочетание «оформить аномалию» показалось ему точным. Он кивнул.

– Я приду, – сказал он.

Она ушла. Дверь закрылась. Он одевался медленно, словно примеряя не только ткань, но и роль. Джинсы сидели так, как будто уже знали его движения; футболка была чуть свободна, свитер чесался на шее. В зеркало над раковиной он увидел человека, который мог бы быть кем угодно: обычным сотрудником, посетителем, случайным прохожим. Только глаза выдавали – то ли страх, то ли знание лишнего.

В отражении, как всегда, было чуть больше, чем в реальности. Когда он завязывал шнурки, в зеркале он уже стоял у двери. Когда он расправлял свитер, там он уже выходил в коридор. Отставание или опережение? Он не стал спорить с физикой.

Он вышел. Коридор встретил его тем же светом, но людьми уже было больше. Кто-то вёз тележку с чистым бельём, кто-то нес папки, кто-то – стаканчик с кофе. Разговоры обрывались, когда он проходил мимо, потом невольно возобновлялись. В одних интонациях звучало любопытство: «Это тот самый? Вернулся?» В других – напротив: раздражение, как на ошибку, которая портит ровный отчёт.

У перекрёстка коридоров висело электронное табло: «Сегодня: вторник. Дата: 12.04.202…» Последние цифры так и не договаривались. Ниже – расписание смен, приёма, процедур. В одной колонке – «2022», в другой – «2025». Внизу кто-то чёрной ручкой приписал: «Живём между». Надпись была наполовину стёрта, но всё ещё читалась.

Он свернул к кабинету доктора. Дверь была приоткрыта. Внутри – голоса. Он остановился, не из желания подслушивать, а потому что слово «Лисов» само зацепило слух.

– …я же вам говорю, Семён Викторович, – говорил чей-то мужской голос, не Кравчука, другой, более властный, – мы не можем держать у себя человека, который по реестру три года как погиб. Вы понимаете, что это такое?

– Я прекрасно понимаю, что это такое, – устало ответил Малышев. – Я видел его тело. – Пауза. – И вижу его сейчас. Одновременно.

– Значит, где-то ошибка, – не сдавался первый. – В диагнозе. В реестре. В вашей памяти, наконец.

– В мире, – сказал доктор. – Ошибка в мире.

Мартин почувствовал, как на коже мурашки встают не от холода. Его назвали тем, чем он себя уже ощущал: баг в общем коде.

– И вы хотите, чтобы мы… что? – упрямо спросил голос. – Заново его родили? Сдали документы обратно?

– Я хочу, – тихо ответил Малышев, – чтобы мы посмотрели, что с ним сделало время. А уже потом решали, кем его считать – живым, мёртвым или… – он запнулся, – …чем-то третьим.

Мартин тихо отошёл от двери. Этого разговора ему достаточно. Решать, кем его считать, всегда любили без него.

Он нашёл взглядом лестницу, но рядом с ней – лифт. Двери из матового металла, кнопка с чёрной стрелкой. Над дверями – табло с цифрами. Сейчас там горела «4». Он вспомнил, на каком этаже его палата. В другой версии этого же момента он вспомнил, как в таком же лифте ехал вниз – к сердцу машины. Палец сам потянулся к кнопке «1». Кнопка загорелась. Лифт приехал почти сразу, как будто ждал.

Внутри – зеркало на всю заднюю стену. Он вошёл – и вошёл вдвое: сам и тот, кто в отражении. Их было больше: если всмотреться, видно было цепочку фигур, уходящую в глубину. Одни – чуть моложе, другие – со шрамами, которых у него ещё нет. В одной версии у него была повязка на руке. В другой – значок «Хронос» на лацкане. Лифт дёрнулся. Цифра «4» сменилось на «3». На табло мелькнула слева маленькая подпись: «2019». Потом – «2». Сбоку – «2022». «1» сопровождалась «2025». Лифт не только ехал по этажам, но и скользил по годам.

– Не смотри, – сказал он себе. – Просто поезжай.

Отражение в зеркале еле заметно кивнуло. Когда двери открылись, он на секунду увидел не вестибюль, а другой коридор – старый, с облупленными стенами, без логотипов, со знакомой табличкой «Отдел по работе с аномалиями времени». В этом коридоре он проходил сотни раз, ещё до «Синхрона». Этот кадр мигнул и сменился настоящим: просторный холл, стойка охраны, турникеты, стеклянные двери.

Он вышел. Охранник за стойкой поднял голову. Мужчина лет пятидесяти, крупный, с круглым лицом и внимательными глазами. На груди – пластик с его именем. Мартин не всматривался – не хотел забивать голову ещё одной фамилией. Ему хватало своей.

– Пропуск, – автоматически сказал охранник, затем всмотрелся. Глаза чуть расширились. Всё лицо одновременно сделало два движения: привычную служебную улыбку и удивление. – О… – звук застрял. – Лисов?

Мартин остановился перед турникетом. Пропуска у него пока не было; у двери его ждали только он сам и отражение в стекле.

– Говорят, – сказал он. – А вы что слышали?

Охранник моргнул. В его взгляде, как в линзе, отразились сразу две истории: в одной газета с чёрно-белой фотографией «героя инцидента», в другой – тот же снимок с подписью «подозреваемый». В третей – обрывок инструкции: «в случае появления в здании лиц, числящихся погибшими, немедленно…»

– Я… – он кашлянул, приводя голос в порядок. – Я слышал, что вы… – он многозначительно посмотрел в сторону потолка, – …не должны были больше проходить через наши двери.

– Документы, – подсказал Мартин. – Говорят, они уверены.

– Документы много чего говорят, – буркнул охранник. – Вчера у меня в журнале дежурств было написано, что пятница. А камеру посмотрел – там люди в понедельник входят. – Он махнул рукой. – Проходите пока так. – И, наклонившись к терминалу, начал что-то быстро набирать. – Потом вам сделают пропуск. Временный. – Он поднял глаза. – Осторожнее там, ладно?

– Там? – переспросил Мартин.

Охранник неопределённо мотнул головой в сторону стеклянных дверей, за которыми угадывался двор, улица, город.

– Там… много чего про вас говорят, – сказал он. – Пусть сначала привыкнут. К тому, что вы… – он поискал слово и нашёл честное: – …существуете.

Турникет пискнул, уступая. Мартин шагнул вперёд. Его отражение в полированном металле повторило движение с лёгким опережением. Он оказался между двумя прозрачными створками, перед ещё одними – большими, тяжёлыми, автоматическими дверями на выход. Снаружи уже шумело: глухо, как под водой. Машины, голоса, жизнь. Левое стекло отражало его изнутри, правое – показывало мир снаружи. Между этими двумя картинками оставался тонкий зазор.

Он остановился ровно в этом зазоре. Внизу под ногами – полоска резинового коврика, протёртая до бетонной основы. Вверху – датчик движения, который не мог решить, считать ли его движением из здания или в здание. Двери чуть дрогнули, раскрываясь на ладонь, потом закрылись. В одной версии этого мгновения он уже вышел на улицу, вдохнул холодный воздух, посмотрел на небо. В другой – развернулся, пошёл обратно, пока не поздно. Он видел обе версии, как отражения в двух стёклах.

Он стоял и смотрел вперёд. Город рассеянно мигал огнями, плакатами, окнами. Казалось, он тоже не уверен, кого увидит, когда этот человек, который уже умер, наконец переступит его порог.

Он стоял на полоске коврика, как на границе государств. Позади – здание, где его похоронили по всем правилам учёта. Впереди – город, где ещё предстояло выяснить, кем он был: спасителем, врагом или просто статистической погрешностью. Стеклянные створки слегка дрожали, словно от его дыхания.

Он сделал шаг.

Датчик наверху, словно долго решавший, к какой категории отнести это движение, наконец щёлкнул. Двери послушно разошлись. Холодный воздух ударил в лицо – с примесью бензина, влажного асфальта, дешёвого кофе из автоматов и той особой городской усталости, которая пахнет одинаково в любом году.

На секунду всё застыло. Двор, асфальт, выбоины, лестница, неон «…NOS» над соседним блоком. Машины на улице, чуть дальше, замирают – не на самом деле, а в его восприятии: как будто кто-то нажал паузу, чтобы он успел оглядеться. Потом звук возвращается разом – как будто включили не один мир, а несколько.

Он делает ещё шаг. Под подошвами хрустит песок. На ограждении рядом – табличка «Не парковаться. Штраф». Шрифт на ней в одном глазном движении меняется трижды: сначала строгий, старый, затем новый, гладкий, корпоративный; затем – вообще другой язык, из той части жизни города, где он ещё не был. Он моргает – остаётся только один вариант, самый привычный. Остальные уходят в тень.

Стена корпуса «Хронос», обращённая к улице, облицована стеклом. Он видит в ней себя – маленькую фигуру в тёмном свитере и потерянных джинсах. В другом слое отражения – человек в деловом костюме, с пропуском на груди и уверенной походкой. В третьем – мужчина в той же больничной рубахе, босой, с зажмуренными глазами, стоящий чуть ближе к дверям. Все трое – он. Все трое – в разное время. Стекло честно показывает всё сразу, пока мозг не выберет, чему верить.

«Я уже выходил отсюда», – говорит одна из версий внутри. – «Только тогда шёл не к городу, а вниз».

Вниз – к сердцу.

Сейчас он идёт вперёд. К решётке ворот. Охранник, тот самый, стоит у будки, делает вид, что листает журнал. В реальности – смотрит на него через отражение в стекле своей будки. Увидев, коротко кивает. Кивок дёргается, как кадр, перезаписанный поверх старой плёнки. В одном нём – уважение, в другом – недоверие.

– Удачи, – бросает он, когда Мартин проходит мимо.

Это слово звучит сразу в двух временных наклонениях: как пожелание и как воспоминание. Как будто он уже говорил ему «удачи» – тогда, три года назад, когда тот ехал на нижний уровень. И как будто говорит снова.

Улицу он узнаёт и не узнаёт одновременно. Прямо напротив – остановка. На прозрачной стенке – рекламный плакат: улыбающаяся женщина в форме, логотип какой-то страховой компании и слоган: «Мы страхуем ваше время». Мелкими буквами внизу: «Программа “Секунда плюс”, партнёр – “Хронос Индастриз”». Дата запуска программы в тексте рекламы прыгает между «2021» и «2024», как неисправная цифра на старых весах. В углу плаката оставлен небольшой уголок старой наклейки: «Спасибо героям “Хронос”, вернувшим наш город к нормальному времени». Слово «героям» кто-то обвёл маркером, а кто-то другой – сверху перечеркнул.

Под остановкой, на лавке, сидят двое – парень в худи и женщина постарше, с пакетом. Он слышит обрывки.

– …я тебе говорю, это всё тогда началось, в двадцать третьем, – уверяет женщина. – Я помню, часы везде встали.

– В двадцать втором, – лениво возражает парень. – У меня день рождения был, я как раз…

– Да какая разница, – отмахивается она. – С тех пор всё и поплыло.