«С тех пор». «Двадцать второй». «Двадцать третий». В их разговорах годы спорят друг с другом, как соседи на лестничной клетке. Для них это просто бытовой спор. Для него – симптом.

Он идёт по тротуару. Витрины магазинов, кофейня на углу, ларёк с прессой. В одном из зеркальных стекол он видит заголовки: «ТРИ ГОДА ПОСЛЕ “СИНХРОНА”: ГОРОД ВСЁ ЕЩЁ СЧИТАЕТ ПОТЕРИ». Он приближает взгляд – буквы расплываются, дата выпуска газеты в левом верхнем углу дрожит, превращаясь из сегодняшнего числа в прошлогоднее и обратно. На маленькой фотографии под заголовком – группа людей в халатах на фоне логотипа «Хронос». В последнем ряду кто-то очень похож на него. Только в этой версии статьи лицо залито тенью.

Он замечает своё отражение в дверце кофейни. Там, внутри, болтают две девушки, бариста что-то наливает, кто-то смотрит в телефон. Он почти готов повернуть ручку и зайти – просто чтобы вдохнуть аромат кофе, услышать обыденные вопросы вроде «вам с собой или здесь?» – но отражение предостерегающе задерживает его. В стекле он уже сидит за столиком, а бариста смотрит на него с тем самым выражением, где узнавание смешивается с тревогой: «Разве вас…?» Он отводит взгляд. Решает оставить этот момент на потом. Пусть сначала город отвыкнет.

Мимо проходит мужчина с портфелем, в пальто, не по сезону тёплом. В руке – телефон, чёрное стекло, намертво прилипшее к ладони. В отражении этого стекла на миг вспыхивает экран блокировки: на уведомлениях мелькает его фамилия. «Новый взгляд на дело Лисова». «Эксперты спорят: трагедия или диверсия?». Мужчина листает, не читая, пальцем смахивает новости в сторону. Как смахивают навязчивый сон. Стекло на секунду ловит Мартина. И тут же возвращается к своему владельцу.

Кто-то из проходящих останавливается. Молодой парень, тот самый в худи, с остановки. Он смотрит на него дольше, чем допустимо для случайного взгляда. Лоб нахмурен.

– Слушайте, – говорит он, не особо стесняясь, – вы… вы не тот чувак… – он щёлкает пальцами, пытаясь поймать имя. – Как его… который там, в «Хронос» тогда…

В голосе нет ни обвинения, ни восхищения. Просто любопытство. Простая городская лотерея: «Где я видел это лицо? В новостях или в очереди в поликлинику?»

– Зависит от того, что вы смотрели, – отвечает Мартин.

Парень хмыкает, немного отступая, как будто фраза ударила его не туда.

– Ну, ничего, – говорит он наконец, – если что, спасибо вам. Или нет. – Улыбается неловко. – Если вы это вы.

И идёт дальше.

«Спасибо. Или нет», – повторяет внутренний голос. – «Весь город так и не решил».

Он идёт медленнее. Каждый шаг от здания – как отматывание плёнки, которую кто-то когда-то резко остановил. На перекрёстке висит светофор. Красный, жёлтый, зелёный. Они мигают не в том порядке: зелёный дважды, потом жёлтый, потом красный и снова зелёный. Люди переходят на тот цвет, который «кажется правильным». Машины тормозят с задержкой, иногда переезжая на полкорпуса за стоп-линию. Никто не удивляется. Так «всегда» было – уже три года как.

Над улицей – проводка, сгустки кабелей, чёрные линии против мутного неба. Он смотрит на них снизу вверх и ясно видит сеть. Каждый дом – узел. Каждый фонарь – узел. Каждая камера под козырьком – узел. Каждый человек – маленький, движущийся. В центре этой какофонии – место, откуда он только что вышел. Старый, переработанный сердечник, в котором когда-то пытались заставить время слушаться команд. Получился поток, который теперь отражается везде.

Он тоже узел. С этим спорить бессмысленно.

На углу – киоск с газетами и журналами. Старик внутри, с шапкой, сдвинутой на затылок, листает что-то, не глядя. На витрине – выцветший выпуск трёхлетней давности в отдельной рамке: «Трагедия в центре “Хронос”: десятки пострадавших, один герой». На фото – пожарные, врачи, носилки. Где-то на заднем плане силуэт, по походке подозрительно напоминающий его. Рядом – свежий номер. Заголовок: «Неурегулированное прошлое: кто виноват в сбоях времени?» Подзаголовок: «Эксперты снова вспомнили имя Лисова».

Две газеты, две истории. Слева – герой. Справа – виноватый. Между ними на стекле – его собственное отражение, искажённое ломаной линией скотча, которым приклеили рамку.

Он смотрит на своё лицо между ними и думает, что, возможно, город не врёт. Просто у него нет ресурса выбрать одну версию. Мир больше не болен течением времени. Он болен памятью о нём. Болен отражениями.

Дальше по улице висит большой экран – уличная реклама, новости, прогноз погоды. Сейчас там – синяя заставка с логотипом городского канала. Внизу бегущая строка: «…служба по контролю временных аномалий просит сохранять спокойствие…» Вместо даты в углу экрана иногда возникает слово «Повтор», потом исчезает. В какой-то момент картинка щёлкает – и на секунду вместо заставки появляется старый репортаж: журналистка на фоне того же здания «Хронос», дым, мигалки, подпись: «Прямое включение. 12.04.20—». Последние цифры снова отказываются договариваться. Репортаж обрывается. Снова заставка. Снова бегущая строка.

– Прямое, – бормочет он себе под нос. – Прямым оно было тогда. Сейчас – просто ещё одно отражение.

Люди вокруг живут. Кто-то смеётся в телефон. Кто-то ругается на погоду. Кто-то тащит ребёнка за руку. Для них сбой – фон, к которому привыкли, как к шуму трассы. Для него – зеркало, в котором вновь и вновь рассматривают его смерть и то, что было после.

Он останавливается у витрины магазина бытовой техники. Ряд телевизоров, включённых на один канал. На всех – одинаковый кадр: ведущий говорит о «ситуации с перераспределением времени в бытовом секторе», слова звучат штампами. Но в отражении экранов он видит себя – не рядом с витриной, а где-то между ними, как дополнительный слой реальности. В одном телевизоре он стоит ближе, в другом – дальше, в третьем – вообще отсутствует. Как если бы даже техника не до конца уверена, есть ли он в кадре.

Он смотрит на этого человека в стёклах, на этого героя/подозреваемого/ошибку, и у него впервые за всё время возникает чёткая мысль, сформулированная не голосами других, а его собственной усталостью: чтобы понять, что с ним сделали эти три года, придётся пройти по тем местам, где его уже давно похоронили. Сначала – по дому. По отделу. По городу. Потом – дальше.

Пока что достаточно того, что он сделал первый шаг. Вышел за стекло. Встал там, где линия между «до» и «после» оказалась такой тонкой, что её видно только в отражении.

Он уже видел этот город. Но не так.

Глава 2. Город, который помнит иначе

Город начинался не с улицы. С отражения. С того, как он увидел его в стекле автоматических дверей – как чужую фотографию, которую слишком часто переснимали.

Снаружи мир был шумным, но этот шум сперва доходил глухо, как через воду. Машины ползли по проспекту, автобусы рычали у остановки, люди шли по тротуару, уткнувшись в телефоны или друг в друга. Всё это уже было. Но не так.

Мартин постоял на пороге ещё секунду – между «внутри» и «снаружи». На внутренней стороне стекла отражалась его недавняя жизнь: коридоры, палаты, лифт, цифра «4» над дверью. На внешней – город, который успел привыкнуть к тому, что его нет. В какой-то момент две картинки нахлестнулись: он на больничной койке и он, выходящий через те же двери. Стекло вздрогнуло, выбирая одну версию. Выбрало ту, где он шагает вперёд.

Выход. Щелчок. Воздух.

Холод сразу оказался реальнее, чем слова докторов. Он шёл по асфальту, чувствуя под подошвами знакомую, грубую, шершавую текстуру – как будто этим тротуаром он когда-то стер до дыр не одну пару обуви. В некотором смысле так и было. Только из тех шагов память сохранила отдельные кадры: сигарету на углу, разговор с оперативником под моросящим дождём, лай дворняги у мусорки. Сейчас никакой собаки не было, дождя тоже. Но запах сырости и мусора вылез из прошлого сам собой, догнав настоящий момент, как отставшее эхо.

Он решил не брать сразу транспорт, не спускаться в метро. Слишком глубоко. Слишком быстро. Пускай пока только этот квартал, несколько перекрёстков, один-два поворота. Ноги сами выбирали направление – как если бы город когда-то давно обучил его маршрутам и теперь просто включил автопилот.

У первой же витрины он поймал себя в стекле: высокий, чуть сутулый, в чужом свитере, с тем лицом, которое скорее «сливается», чем запоминается. За стеклом – выставленные в ряд телефоны, все как один чёрные, выключенные, с глянцевыми экранами. В каждом – крошечное, уплощённое отражение его головы. В каких-то – одно и то же, в каких-то – задержка: он уже прошёл, а изображение ещё догоняет. В одном – почему-то другой ракурс, будто кто-то снимал его сверху.

Выключенные экраны иногда слышат больше, чем включённые. Он поймал себя на том, что почти ждёт: сейчас один из них вспыхнет, покажет его имя, новостной заголовок, дату, которая опять полезет в стороны. Но телефоны молчали. Только вывеска над магазином мигнула, перескочив с «Техника сегодня» на «Техника – всегда», а потом обратно.

На остановке трамвая под навесом толпились люди. Кто-то жался ближе к рекламе, кто-то, наоборот, к краю. На стекле остановки было наклеено сразу несколько слоёв объявлений: частные объявления, курсы, кредит под залог чего угодно, поверх – плакаты городских служб. Один из них он заметил сразу. В верхней части напечатано: «ТРИ ГОДА ПОСЛЕ “СИНХРОНА”». Крупнее, жирным: «ГОРОД ПОМНИТ». Снизу – ряд портретов, в стиле «герои дня»: пожарные, медики, какое-то начальство. Почти в центре – лицо, которое ему пришлось узнавать по частям: линия носа, уголок губ, взгляд, направленный куда-то сквозь камеру. Он.

Под фото аккуратной типографской строкой: «Следователь Лисов М. В., участвовал в эвакуации персонала, предотвратил массовые жертвы». В скобках – «по данным внутреннего расследования». Чуть ниже, от руки, кто-то приписал шариковой ручкой: «Да он всё и устроил, урод».

Чернила подписи поплыли, как будто кто-то пытался стереть эту фразу мокрым пальцем, но только размазал. Он стоял и смотрел, не приближаясь и не отводя взгляд. В стекле поверх плаката отражались лица ожидающих. Какая-то женщина лет пятидесяти взглянула на постер, потом на отражение, где его лицо и текст соседствовали с её собственным профилем. Её брови чуть дрогнули.

– Слушай, это же тот… – сказала она соседке, не особо понижая голос.

– Который из новостей? – уточнила та. – Который герой?

– Какой герой, – фыркнула первая. – Вон, внизу пишут. Читай мелкое. Они все там одинаковые.

Соседка лениво наклонилась, прищурилась.

– Да ладно тебе, – сказал третий голос, мужской, откуда-то слева. – Если бы не они, так всё бы там грохнуло. Мой племянник как раз в тот день… – он запнулся, спутался в датах, – …ну, короче, ему потом компенсацию платили. Значит, кто-то что-то сделал правильно.

– Компенсацию, – передразнила женщина. – Компенсацией время не вернёшь.

Слово «время» прозвенело в воздухе, зацепившись за верхний край плаката, за буквы «СИНХРОН», за трёхзначное число в заголовке. Трамвай подъехал, звеня, двери распахнулись. Люди потекли внутрь. Несколько человек при этом невольно оглянулись на него. Не на плакат – на него. В их взглядах не было уверенности. Скорее – проба: «это он? не он?» Кто-то встретился глазами и поспешно отвёл, как если бы посмотрел в окно квартиры, где давно погас свет, а внутри вдруг заметил движение.

Он развернулся и пошёл дальше, не дожидаясь, пока разговоры дозреют до вслух произнесённого имени.

На перекрёстке, над пешеходным переходом, стоял электронный щит. Днём там крутили рекламу, вечером – новости, ночью – что-то вроде повторов. Сейчас как раз сменялся контент: мигнул синий фон, надпись «Городской канал», потом – заставка: «ИТОГИ ДНЯ». Мартин почти машинально поднял голову, хотя последние новости, которые он помнил, были трёхлетней давности и приходили с запахом горелого пластика.