– О, нет. Пхактически нет, – ответил женоподобный картавя. – Можно мне пхосто посмотхеть? Не мог не соблазниться вашей ветхиной. Питаю слабость к книжным магазинам. Поэтому я пхосто залетел сюда… тип-топ.

Ну и вылетай обратно, Голубой. Однако Гордон улыбнулся культурной улыбкой, как книголюб книголюбу.

– О, да. Пожалуйста. Мы рады, когда люди заходят посмотреть. Поэзия вас, случайно, не интересует?

– Конечно! Я обожаю поэзию!

Ну конечно! Паршивый мелкий сноб. А одет с художественным вкусом. Гордон выудил с полки поэзии «худенький» красный томик.

– Вот это только что вышло. Возможно, вас заинтересует. Переводы, некоторые очень даже нестандартные. Переводы с болгарского.

А теперь – очень тонко. Нужно предоставить его самому себе. С покупателями именно так нужно себя вести. Не суетись вокруг них; дай им минут двадцать – пусть присмотрятся. Тогда они почувствуют себя неловко и что-то купят. Гордон, приняв независимый вид, свойственный джентльмену, благоразумно отошел к двери, чтобы не мешаться у Голубого под ногами.

За окном скользкая улица выглядела серой и мрачной. Откуда-то из-за угла донёсся цокот копыт – холодный, пустой звук. Тёмные столбы дыма из труб, подхваченные ветром, изогнулись и покатились вниз по покатым крышам.

Здесь ветра злобного порывы
Нагие клонят тополя,
Его бичи хлестают трубы
И дым стелится тра-ля-ля (что-то типа дымной завесы).

Неплохо. Но запал прошёл. Взгляд Гордона опять упал на рекламу на другой стороне улицы. Даже появилось желание посмеяться над всеми этими постерами – уж такие они слабенькие, не живы – не мертвы, такие неаппетитные. Трудно себе представить, что кто-то может клюнуть на такое! Прям суккубы с прыщавыми задницами!^[8] Но эти картинки в то же время вгоняли его в депрессию. Всё из-за поганых денег, эти поганые деньги везде и всюду. Гордон украдкой взглянул на Голубого, который отчалил от стеллажей с поэзией и достал большую дорогущую книгу о русском балете. Он держал ее в своих розовеньких, не приспособленных для цепкой хватки лапках, словно белочка орешек, и изучал фотографии. Гордон знал этот тип людей – денежные молодые люди из «артистической среды». Сам по себе явно не художник и не артист, но болтается вокруг да около; завсегдатай студий, любитель поболтать о скандальных историях. Однако привлекательный среди своих гомосексуалов. Кожа на шее сзади гладенькая, шелковистая, перламутровая, как внутри раковины. С доходом в пять сотен в год такой кожей не обзаведешься. Такого типа очарование, такой лоск – удел людей денежных. Деньги и очарование… попробуй, отдели одно от другого!

Гордон подумал о Рейвелстоне, своём очаровательном богатом друге, редакторе «Антихриста», от которого он был без ума, но с которым встречался не чаще двух раз в месяц. Он подумал о Розмари, девушке, которая его любила, обожала… но которая, тем не менее, никогда с ним не спала. Деньги, опять они. Всё из-за денег. Любые отношения между людьми нужно покупать за деньги. Если у тебя нет денег, мужчинам до тебя нет дела, женщины тебя не любят. Да, им нет до тебя никакого дела и они тебя ни капли не любят. И как же они правы, в конце-то концов! Ибо безденежный, ты не достоин любви. Если говорю я языками человеческими и ангельскими… но дальше: если у меня нет денег. А я-то не говорю языками человеческими и ангельскими.

Он снова посмотрел на рекламные постеры. И как же он их ненавидел! Вот этот, например, про Витамолт. «Иди в поход на целый день с одной плиткой Витамолта!» Юная парочка, парень и девица, – все из себя такие чистенькие, волосы живописно развеваются на ветру, – лезут через ограждение на фоне сассекского пейзажа. И что за лицо у этой девицы! Что за дикая радость сорванца на нём! Типа девочек, что любят невинные развлечения. Всем ветрам навстречу. Шортики цвета хаки в обтяжку, но это совсем не значит, что тебе можно ущипнуть её за зад. А рядом с ними этот Роланд Бутта. «Роланд Бутта наслаждается едой с „Бовексом“». Гордон стал рассматривать картинку с привиредливостью охваченного ненавистью человека. Идиотское ухмыляющееся лицо, как у самодовольной крысы, лоснящиеся волосы, дурацкие очки. Вот он, Роланд Бутта, наследник ушедших поколений, прям герой Ватерлоо, Роланд Бутта – эталон Современного человека, каким хочет выдеть его хозяин: послушненький поросеночек в мире денег, попивающий Бовекс.

Мелькают лица, пожелтевшие от ветра. По площади прозвенел трамвай, и часы на «Принце Уэльском» пробили три. Парочка стариков в длинных, прямо до земли, засаленных пыльниках, – то ли бродяга, то ли попрошайка с женой – шаркающей походкой направляются к магазину. Судя по всему, книжные воришки. Нужно присматривать за коробками, что на улице. Старик остановился в нескольких ярдах на обочине, а его жена подошла к двери. Она толчком распахнула дверь и сквозь седые пряди волос взглянула на Гордона одновременно со злобой и с надеждой.

– Книги покупаете? – в её хриплом голосе прозвучала настойчивость.

– Иногда покупаем. Всё зависит от книг.

– Ну у меня-то прелестные книжки.

Голубой через плечо бросил на неё неприязненный взгляд и отошёл на шаг, подальше в угол. Старуха извлекла из-под пыльника небольшой засаленный мешочек. Прошла вперёд, со звоном захлопнув за собой дверь. Она доверительно подошла к Гордону поближе. От неё пахло прогорклым хлебом, очень-очень прогорклым.

– Вот эти возьмёте? – спросила она, сжимая в руке мешок. – За всё про всё полкроны.

– Что это за книги? Позвольте мне их посмотреть.

– Прелестные, – выпалила она и согнулась над открытым теперь мешком, из которого вырвалась резкая струя запаха прогорклого хлеба.

– Во! – воскликнула она и сунула охапку грязных книжек чуть ли не в лицо Гордону.

Это была подборка романов Шарлотты Йондж, издание 1884 года. Вид у книжек был такой, словно на них многие годы кто-то спал. Гордон, не выдержав, отступил назад.

– По всей видимости, мы не можем их купить, – коротко ответил он.

– Чё так, не можем купить? Это ещё почему?

– Потому, что мы не можем их использовать. Такие книги не продаются.

– Чё я тогда вытаскивала их из мешка? – злобно наступала старуха.

Гордон встал с другой стороны, чтобы уйти от запаха, и, не говоря ни слова, распахнул дверь. Спорить нет смысла. В магазин весь день заходят люди такого типа. Старуха, злобно сгорбившись, ворча, вышла из магазина и подошла к мужу. Тот постоял, откашлялся, да так смачно, что слышно было за дверью. Сгусток слизи белым язычком высунулся у него изо рта, после чего был низвергнут в сточную канавку. Потом эти двое поплелись прочь; старые существа, в своих засаленных пыльниках, закрывавших их полностью, до самых пят, они походили на двух жуков.

Гордон смотрел им вслед. Они всего лишь побочные продукты, отбросы в царстве денег. По всему Лондону десятками тысяч плетутся такие вот старики, ползут, как грязные жуки, к своим могилам.

Гордон пристально вглядывался в некрасивую улицу. Сейчас ему кажется, что на такой улице, как эта, и в таком городе, как этот, жизнь любого человека должна быть бессмысленной и невыносимой. Ощущение разложения, упадка, свойственное нашему времени, в нём развито очень сильно. Каким-то образом оно переплеталось с рекламными плакатами напротив. Теперь он смотрит более пристальным взглядом на эти большие ухмыляющиеся лица. В конце концов, в них не просто полнейшая глупость, жадность и вульгарность. Рональд Бутта, блестя в улыбке своими вставными зубыми, кажется оптимистичным. Но что стоит за его ухмылкой? Отчаяние, пустота, предвестники смерти. И разве не видно – если ты умеешь смотреть, – что за этим скользким самодовольством, за этим хихиканьем толстопузой тривиальности, нет ничего, кроме пугающей пустоты, кроме тайного отчаяния? Тяготение к смерти в современном мире. Акты суицида. Засунутые в газовые духовки головы в изолированных ото всех маленьких квартирках. Презервативы и противозачаточные средства. И эхо будущих войн. Вражеские самолёты, летающие над Лондоном, угрожающий рёв пропеллеров, грохот разрывающихся бомб. И всё это написано на лице Роланда Бутты.

Идут новые покупатели. Гордон отходит от окна, принимает джентельменски-подобострастный вид. Звякает дверной колокольчик. Вплывают две леди из высшего слоя среднего класса. Одна – розовенькая и цветущая, лет тридцати пяти, с пышной грудью, выпирающей из-под её беличьей шубки, источает исключительно женственный запах «Пармских фиалок». Вторая – среднего возраста, грубоватая и тёмнолицая, как карри, – вероятно, из Индии. Следом за ними неопрятный, темноволосый молодой человек проскользнул в дверь незаметно, как кот. Он – один из лучших покупателей магазина – такое перелетающее с места на место одинокое существо, слишком застенчивое, чтобы завести разговор, которому с помощью каких-то странных манипуляций удаётся всегда выглядеть так, будто он не брился именно один день.

Гордон повторил свои стандартные фразы.

– Добрый день. Чем я могу вам помочь? Вам нужна какая-то конкретная книга?

Цветущая ошеломила его своей улыбкой, однако тёмнолицая расценила его вопрос как наглость. Проигнорировав Гордона, она потащила цветущую через весь зал к стеллажам с новыми изданиями, рядом с которыми располагались книги о собаках и кошках. Они обе сразу же стали брать с полок эти книги и громко разговаривать. Голос у смуглой был как у сержанта-инструктора. Она, несомненно, была то ли полковничьей женой, то ли вдовой. Голубой, всё ещё поглощенный книгой о русском балете, деликатно отошёл в сторону. У него на лице было написано, что, если его ещё кто-нибудь побеспокоит, то он уйдёт из магазина. Две вышеупомянутые дамы посещали магазин довольно часто. Им всегда хотелось посмотреть книги о кошках и собаках, но они практически никогда ничего не покупали. Такие собачьи-кошачьи книги занимали целых две полки – «Женский уголок», как называл их старина МакКечни.

Прибыла ещё одна посетительница, в библиотеку. Некрасивая девушка, лет двадцати, без шляпки, в белом рабочем халатике, с бледным, простодушно-открытым лицом, в очках с сильными линзами, искажающими глаза. Она работала помощницей в аптеке. Гордон принял вид приветливого библиотекаря. Девушка ему улыбнулась и неуклюжей походкой медведя проследовала за Гордоном в библиотеку.

– Какую книгу вам бы хотелось почитать на этот раз, мисс Уикс?

– Знаете, – начала она, вцепившись в края халата. Её искажённые стеклами глаза цвета чёрной патоки доверчиво блестнули. – Знаете, чего бы и вправду хотелось? Хорошую книжку про страстную любовь. Что-нибудь современное.

– Что-нибудь современное? Может быть, Барбару Бедворти, например? Вы читали у неё «Почти девственница»?

– О, нет, не её. Она слишком Глубокая. Терпеть не могу эти Глубокие книги. А я хочу что-нибудь, ну, вы понимаете, что-нибудь такое современное. Сексуальные проблемы, разводы и всё такое. Вы же понимаете.

– Современное, но не Глубокое, – повторил Гордон как простак простаку.

Он окинул взглядом современные книжки про страстную любовь. Таких в бииблиотеке было не менее трёх сотен. Из главного помещения доходили голоса двух леди из высшего слоя среднего класса – цветущей и тёмнолицей. Они вели дискуссию о собаках. Выбрали книжечку про собак и изучали фотографии. Голосок цветущей выражал восторг от картинки с пикенесом – «такой холеный ангелочек, а глазки такие большие, такие душевные, и холеный чёрненький носик, ох, пупсик!» Но голос тёмнолицей (да, несомненно, полковничья вдова) утверждал, что пикенесы слащавые. Ей подавай крутых собак, которые будут драться, сказала она. Темнолицая терпеть не могла таких слащавых комнатных собачонок, так она утверждала. «Ты такая Бездушная, Беделия», – жалобно звучал голосок цветущей. Колокольчик на двери звякнул вновь. Гордон выдал девушке из аптеки «Семь алых ночей» и записал название в её читательский билет. Аптекарша достала из кармана халата потёртый кожаный кошелёк и заплатила два пенса.