– Да ну? Тогда это забавно. Потому как жена однажды сказала мне кое-что похожее. «Джордж, – сказала она. – У тебя самые прекрасные глаза в мире. У тебя глаза, как у орла». Так и сказала. Но это было до того, как она вышла за меня, сам понимаешь.

В настоящее время Флэксман не жил с женой. Некоторое время тому назад компания «Туалетные принадлежности Королевы Шебы» неожиданно выплатила бонус в тридцать фунтов всем разъездным сотрудникам, а Флэксман в то самое время, вместе с двумя его коллегами, был направлен в Париж, навязывать помаду с новым сексапильным натуральным оттенком французским фирмам. Флэксман не посчитал необходимым упоминать жене о тридцати фунтах. Ну, и конечно, поразвлёкся в Париже по полной. Даже сейчас, спустя три месяца, при упоминании об этом у него начинали течь слюнки. Он раньше имел обыкновение развлекать Гордона смачными описаниями. Десять дней в Париже с тридцатью фунтами, о которых жёнушка понятия не имела! Это что-то! Но, к сожалению, где-то просочилось; вернувшись домой, Флэксман обнаружил, что возмездие его уже поджидает. Жена разбила ему голову хрустальным графином для виски (то был свадебный подарок, который хранился у них четырнадцать лет), а потом сбежала домой к маме, прихватив с собой детей. Ганс Флэксман был изгнан на Уиллоубед-роуд. Но он не унывал. Всё, вне сомнения, рассосётся – раньше такое тоже случалось, уже несколько раз.

Гордон сделал ещё одну попытку проскользнуть на лестницу мимо Флэксмана. Самое ужасное заключалось в том, что ему очень хотелось пойти с Флэксманом. Ему очень нужно сейчас выпить. От одного упоминания о «Гербе Крайтона» у него пересыхало в горле. Но пойти туда, конечно же, невозможно – у него нет денег. Флэксман положил руку на перила, загородив ему проход. Он искренне симпатизировал Гордону, считал его «одарённым», а «одарённость» для него означала некоторого рода милое помешательство. А кроме того, он не любил оставаться в одиночестве, даже на такое короткое время, как прогулка до паба.

– Идём же, парнище! – уговаривал он. Тебе нужно подкрепиться «Гиннессом», да ты и сам этого хочешь. Ты ещё не видел новую девочку у них в баре. Это что-то! Персик! Прямо для тебя.

– Так вот почему ты так разоделся? – сказал Гордон, холодно посмотрев на жёлтые перчатки Флэксмана.

– Стоит того, парнище! Ох, что за персик! Пепельная блондинка. И знает ещё пару таких вещичек! Вчера вечером я дал ей помаду, эту нашу «Сексапильный натуральный оттенок». Ты бы видел, как она вертела задницей, проходя мимо моего столика. Думаешь, даст мне ущипнуть? Нет, это что-то!

Флэксман похотливо изогнулся, высунув кончик языка. Потом, неожиданно притворившись, будто Гордон не Гордон, а пепельная блондинка, Флэксман схватил его за талию и нежно сжал. Гордон отпихнул его прочь. На какой-то момент желание пойти в «Герб Крайтона» нахлынуло с такой силой, что он едва его одолел. О! Пинта пива! Казалось, он чувствует, как пиво течёт у него по горлу. Если бы только у него были деньги! Хоть бы и семь пенсов за кружку. Да что толку! У него в кармане всего два пенса полпенни. Нельзя допускать, чтобы за тебя платили другие.

– О, Бога ради, оставь меня в покое! – раздражённо проговорил он, отступая от Флэксмана в сторону, и, не оглядываясь, пошёл вверх по лестнице. Флэксман, слегка обидевшись, надел шляпу и отправился к входной двери. Гордон мрачно размышлял о том, что теперь всегда так и получается. Вечно он пренебрегает дружескими предложениями. Конечно, это всё из-за денег, всегда из-за денег. Невозможно поддерживать дружеские отношения, даже просто быть вежливым, если у тебя в кармане нет денег. Его охватил приступ жалости к самому себе. Сердцем он рвался в бар к Крайтонам. Приятный запах пива, тёплый яркий свет, весёлые голоса, звон кружек у влажной от пива барной стойки. Деньги, деньги! Гордон продолжал подниматься по тёмной, противно пахнущей лестнице. Мысль о своей холодной одинокой комнате на верхнем этаже казалась ему смертным приговором.

На втором этаже жил Лоренгайм. Тёмное, тощее, похожее на ящерицу существо неопределённого возраста и расы. Он зарабатывал около тридцати пяти шиллингов в неделю на рекламе пылесосов. Гордон всегда поспешно проходил мимо его двери. Лоренгайм был одним из тех людей, у которых нет ни одного друга во всём мире и которые изголодались по общению. Его одиночество было столь ужасным, что стоило вам всего лишь немного замедлить шаги около его двери, как он готов был наброситься на вас и отчасти затащить, отчасти заманить вас лестью к себе, чтобы вы послушали его параноидальные бредни о девушках, которых он соблазнил, и работодателях, которых он послал. А комната у него была настолько холодной и убогой, что даже меблированные комнаты не имеют права быть такими. Там вечно повсюду валялись наполовину объеденные кусочки хлеба с маргарином. В доме был и ещё один квартирант; какой-то инженер, работавший по ночам. Гордон сталкивался с ним лишь иногда. Массивный мужчина с мрачным, бесцветным лицом; и в доме, и на улице он носил шляпу-котелок.

Привычный к темноте в комнате, Гордон нащупал газовый рожок и зажёг свет. Его комната была среднего размера; не настолько большая, чтобы её можно было перегородить занавесом на две, и не слишком большая для того, чтобы её можно было в достаточной мере обогреть одной дефективной масляной горелкой. Мебель в ней была именно такая, какую предположительно можно встретить в задних комнатах на самом верхнем этаже. Узкая кровать, застеленная белым одеялом, коричневый линолеум на полу, стоячий рукомойник с кувшином и тазом (дешевые белые предметы обихода, глядя на которые невозможно не вспомнить о ночных горшках). На подоконнике болезненного вида аспидистра в зелёном глазурованном горшке.

Кроме всего прочего имелся ещё кухонный стол под окном, покрытый зелёной скатертью с пятнами от чернил. Он служил Гордону «письменным столом». Вынудить мисс Уинсбич дать ему этот кухонный стол вместо «обычного» бамбукового (простой подставки для аспидистры), который она считала подходящим для задней комнаты на самом верху, – удалось только после жёстокой битвы. И даже теперь продолжались бесконечные бои из-за того, что Гордон никогда не разрешал «прибирать» свой стол. На столе постоянно царил беспорядок. Стол почти весь был завален кучей бумаг: где-то две сотни листов одного формата, грязных и с загнутыми краями, и на всех на них было что-то написано, потом зачёркнуто, потом написано снова – своего рода путаный лабиринт бумаг, ключ к которому был только у Гордона. На всём этом лежал слой пыли и стояло несколько грязных пепельниц, содержимое которых составлял табачный пепел и скрученные бычки от сигарет. Кроме нескольких книг на каминной полке, этот стол с бумажным беспорядком был единственной личностной деталью всей этой комнаты.

Было зверски холодно. Гордон подумал, не зажечь ли керосиновую горелку. Он поднял её кверху – очень уж лёгкая. Запасная банка для керосина тоже пуста. Никакого керосина до пятницы. Он поднёс спичку; тусклое жёлтое пламя неохотно поползло по фитилю. Если повезёт, может погореть пару часов. Когда Гордон выбросил спичку, взгляд его упал на аспидистру в блестящем зелёном горшке. Исключительно убогий экземпляр. У неё только семь листьев, и не похоже, что она когда-либо выпустит новые. С аспидистрой у Гордона шла особенная тайная борьба. Не один раз предпринимал Гордон попытки её убить: оставлял без воды, тёр о её стебель горячие сигаретные окурки, даже подмешивал ей соль в землю. Но эти зверские твари практически бессмертны. При любых обстоятельствах, увядающие и болезненные, они умудряются продолжать своё существование. Гордон встал и намеренно вытер пальцы в керосине о листья аспидистры.

В этот самый момент с лестницы донёсся сварливый голос мисс Уисбич:

– Мистер Ком-сток!

Гордон подошёл к двери.

– Да, – отозвался он.

– Ваш ужин дожидается вас вот уже десять минут. Почему бы вам не спуститься и не поесть, и не заставлять меня ждать, пока я смогу помыть посуду.

Гордон пошёл вниз. Столовая была на первом этаже, в заднем конце дома, напротив комнаты Флэксмана. Холодная, пропахшая разными запахами комната, сумрачная даже в середине дня. В ней было так много аспидистр, что Гордон их так никогда точно и не пересчитал. Аспидистры были повсюду: на буфете, на полу, на «обычных» столиках; на окне было что-то вроде подставки для цветов, преграждавшей путь свету. Находившемуся в такой полутьме в окружении аспидистр, начинало казаться, что он в оквариуме среди мрачной листвы подводных цветов, куда не проникает солнце. Ужин был накрыт и ждал Гордона в круге белого света, отбрасываемом на скатерть треснувшим газовым рожком. Гордон сел спиной к камину (вместо огня там стояла аспидистра), сьел порцию холодной говядины, два куска крошащегося белого хлеба с канадским маслом, кусочком сыра, похожим на тот, что закладывают в мышеловку, но с приправой «Пан Ян», и выпил стакан холодной, но при этом затхлой воды. Когда он вернулся в комнату, газовая горелка продолжала гореть, более или менее. Довольно горячая, подумал он, можно даже чайник вскипятить. А теперь – главное событие вечера: запретная чашка чая. Почти каждый вечер он готовил себе чай, чрезвычайно секретно. Мисс Уисбич отказывалась давать своим постояльцам чай на ужин, ибо для неё было бы «слишком обременительно лишний раз греть воду». В то же время, заваривать чай у себя в комнате категорически запрещалось. Гордон с отвращением посмотрел на кучу бумаг на столе. Он решительно сказал себе, что не будет сегодня вечером работать. Выпьёт чашечку чая, выкурит оставшиеся сигареты и почитает «Короля Лира» или «Шерлока Холмса». Его книги стояли на каминной полке, рядом с будильником: Шекспир (издание «Эвримен»), «Шерлок Холмс», сборник стихов Вийона, «Родрик Рэндом», «Les Fleurs du Mal»^[13] и стопка французских романов. Но в последнее время он не читал ничего, кроме Шекспира и «Шерлока Холмса». Ну и вот, чашка чая.

Гордон подошёл к двери, приоткрыл её и прислушался. Мисс Уисбич не слышно. Действовать нужно очень осторожно: мисс Уисбич способна прокрасться наверх и засечь вас на месте преступления. Приготовление чая было самым серьёзнам правонарущением, наряду с приглашением женщины. Гордон тихо запер дверь на задвижку, вытащил из-под кровати дешёвый чемоданчик и открыл его. Из чемодана он извлёк шестипенсовый вулвофский чайник, пакетик Лионского чая, баночку сгущёного молока, заварной чайник и кружку. Всё это запаковано в газету, дабы не допустить звяканья посуды.

У Гордона была своя устоявшаяся процедура приготовления чая. Вначале он наполовину наполнял водой из кувшина большой чайник и ставил его на газовую горелку. Затем вставал на колени и расстилал перед собой кусочек газеты. Конечно же, вчерашняя заварка всё ещё оставалась в заварном чайнике. Он вытряхивал её на газету, протирал чайник большим пальцем и заворачивал старую заварку в свёрток. Потом он тайно проносил его вниз. Этот процесс избавления от использованной заварки был самым рискованным этапом. С подобными трудностями сталкиваются убийцы, избавляясь от тела жертвы. Что же касается кружки, то он всегда мыл её в своём рукомойнике уже утром. Грязное дело. Иногда его от всего этого тошнило. Странно, какую тайную жизнь приходилось вести, проживая в доме мисс Уисбич. Возникало чувство, что она постоянно за тобой следит. Она, и право, в любое время могла пройтись на цыпочках туда-сюда по лестнице в надежде застукать жильцов во время какой-нибудь проказы. Это один из таких домов, где ты не можешь даже спокойно пойти в туалет – постоянное ощущение, что кто-то тебя подслушивает.

Гордон отодвинул задвижку на двери и внимательно прислушался. Ни звука. Чу! В самом низу стучат посудой. Мисс Уинбич моет после ужина. Тогда, вероятно, можно безопасно спускаться.

Он пошёл на цыпочках вниз, прижимая к груди влажный свёрток с заваркой. Туалет на втором этаже. У поворота лестницы Гордон остановился, опять прислушался. Вот! Опять стук посуды.