Прошло какое-то время, прежде чем он собрался с силами, чтобы раздеться. Примерно с четверть часа он пролежал в кровати одетый, заложив руки за голову. На потолке была трещина, похожая на карту Австралии. Туфли и носки Гордон умудрился снять не садясь. Он поднял одну ногу и посмотрел на неё. Тонкая нога, и размер маловат. Неважная нога, как и руки. И грязная к тому же. С тех пор, как он принимал ванну, прошло почти десять дней. Устыдившись своей грязной ноги, он принял сидячую позу и, согнувшись, разделся, бросив одежду на пол. Затем выключил свет и пролез под одеяло, дрожа от холода, так как разделся догола. Он всегда спал голым. Его последняя пижамная пара закончила свой жизненный путь более года назад.

Часы внизу пробили одиннадцать. Когда перестал чувствоваться холод простыней, Гордон мысленно вернулся к стихотворению, которое начал сегодня утром. Он шёпотом повторил первую, законченную им строфу:

Здесь ветра злобного порывы
Нагие клонят тополя.
Его бичи хлестают трубы,
Завесы дымные стеля…

Холодным звуком отдаётся
......
Плакат рекламный бьётся, рвётся…

Рифмы прыгали туда-сюда. Тик – ток, тик – ток! Их ужасная, механическая пустота его ужаснула. Похоже на бесполезную маленькую машинку, которая тикает сама по себе. Рифма к рифме, тик-ток, тик-ток. Как кивающая заводная кукла. Поэзия! Полная бесполезность. Он лежал без сна, думая о собственной бесполезности, о своих тридцати годах, о том тупике, в который он сам завёл свою жизнь.

Часы пробили двенадцать. Гордон вытянул ноги. Кровать согрелась и стала удобной. Луч от машины, проходившей по параллельной Уилоубед-роуд улице, проник через штору и упал на листья аспидистры, отбросившие тень, напоминающую по форме меч Агамемнона.

III

Довольно противное это имя – Гордон Комсток, но тогда уж и семья, в которой родился Гордон, тоже противная. Гордон – эта часть имени, конечно же, шотландская. Преобладание таких имён в наши дни – это просто часть «шотландификации» Англии, которое продолжается все последние пятьдесят лет. «Гордон», «Колин», «Малькольм», «Дональд» – всё это миру подарила Шотландия, и в придачу гольф, виски, овсяную кашу, и труды Барри и Стивенсона.

Комстоки принадлежали к самой унылой социальной прослойке – к середине среднего класса, к безземельному дворянству. При своей жалкой бедности они даже не могли утешиться, причислив себя к «старым» семьям, которые потерпели крах в трудные времена, так как и вовсе не были никакой «старой» семьёй, а всего лишь одной из тех семей, которая поднялась на волне Викторианского процветания, а потом вновь опустилась, быстрее, чем сама волна. Они прожили почти пятьдесят лет в состоянии относительно благополучном. Это время пришлось на годы жизни деда Гордона, Самуэля Комстока, – дедушки Комстока, как учили Гордона его называть, хоть старик и умер за четыре года до того, как родился Гордон.

Дедушка Комсток был одним из тех людей, которые даже из могилы оказывают мощное влияние. При жизни он был ещё тем негодяем. Грабил пролетариат и так нажил пятьдесят тысяч фунтов, построил себе особняк из красного кирпича, прочный как пирамида, и произвёл на свет двенадцать детей, из которых выжили одиннадцать. В конце концов умер он совершенно неожиданно, от кровоизлияния в мозг. На кладбище Кенсал Грин дети водрузили над ним монолит со следующей надписью:

В знак вечной памяти и любви

Самуэлю Иезекиилю Комстоку,

преданному мужу, нежному отцу и

стойкому, благочестивому человеку,

родившемуся 9 июля, 1828 и

ушедшему из жизни 5 сентября, 1901,

воздвигнут этот памятник

скорбящими детьми.

Покойся с миром в объятиях Иисуса.

Нет нужды повторять богохульские комментарии к последнему предложению, которые оставлял каждый, кто знал дедушку Комстока. Стоит однако подчеркнуть, что гранитная глыба, на которой была начертана эта надпись, весила что-то около пяти тонн и, определённо, была поставлена туда с намерением, хоть и с неосознанным вполне намерением, убедиться, что дедушка Комсток больше из-под неё не поднимется. Если вам хочется узнать, что на самом деле думают родственники об умершем, простым и хорошим тестом является вес надгробия. Комстоки, насколько знал их Гордон, были исключительно унылым, потрёпанным, полуживым-полумёртвым, неудачливым семейством. Им не доставало жизненной силы до такой степени, что это просто удивляет. И это, конечно же, было делом рук дедушки Комстока. К тому времени, как он умер, все дети выросли, а некоторые уже достигли среднего возраста, а к этому моменту ему удалось выбить из них все душевные силы, если они таковыми когда-либо обладали. Он прошёлся по ним как садовый каток по ромашкам, и у их растоптанных личностей не осталось шанса подняться вновь. Все они, как один, превратились в вялых, безвольных неудачников. Ни один из мальчиков не приобрёл подходящую профессию, потому что дедушка Комсток всё преодолел, но добился, чтобы направить каждого из них на такую профессию, которая ему абсолютно не подходила. Только один из них, отец Гордона, превзошёл в храбрости самого дедушку Комстока и осмелился жениться ещё во время жизни последнего. Невозможно было представить, что хоть один из них оставит после себя какой-то след во вселенной; что-нибудь создаст или разрушит, или будет счастливым, или отчаянно несчастным, или будет жить полной жизнью, или даже будет иметь достойный доход. Все они просто плыли по течению, воспринимая свои неудачи в полублагородной манере. Они были одним из тех удручённых семейств, столь типичных для средней прослойки среднего класса, у которых ничего никогда не происходит.

С самого раннего детства родственники Гордона нагоняли на него тоску просто до ужаса. Когда он был маленьким мальчиком, многие из его тётушек и дядюшек ещё были живы. Все они были более или менее похожи: серые, потёртые, безрадостные люди; все слабоваты здоровьем и постоянно обеспокоенные денежными проблемами, которые вечно их окружали, но никогда не приводили к сенсационному взрыву в виде банкротства. Ещё тогда было отмечено, что они утратили тягу к воспроизведению себе подобных. Люди, обладающие жизненной энергией, размножаются почти автоматически, вне зависимости от того, есть у них деньги или нет. Дедушка Комсток, к примеру, сам будучи одним из двенадцати детей, произвёл на свет одиннадцать потомков. Однако из всех этих одиннадцати на свет были произведены только двое, и эти двое, Гордон и его сестра Джулия, к 1934 году не произвели ещё ни одного. Гордон, последний из Комстоков, родившийся в 1905 году, был незапланированным ребёнком, и после этого, все эти долгие-долгие тридцать лет, в семье никто не рождался, только умирали. И дело не просто в заключении браков и рождении детей, а в том, что в семействе Комстоков ни коим образом ничего никогда не происходило. Каждый из них, казалось, был приговорён – словно на нём лежало проклятие – к унылому, неприметному, бесцветному существованию. Никто из них ничего не совершил. Они относились к породе людей, которых всегда, при любой видимой активности, даже если они просто садились в автобус, – автоматически отталкивали от главной цели. Все они, конечно же, были безнадёжными профанами в денежных делах. В конце жизни дедушка Комсток разделил свои деньги на более-менее равные части. В результате, после продажи особняка из красного кирпича, каждый получил около пяти тысяч фунтов. И не успел ещё дедушка Комсток сойти в могилу, как все они начали разбрасывать деньги на ветер. Ни у одного из них не хватило пороху промотать деньги красиво: потратить на женщин или проиграть на скачках. Они просто спустили всё по капле: женщины – на глупые инвестиции, а мужчины – на пустые деловые предприятия, которые выдыхались через год-другой, оставив после себя чистый убыток. Более половины из них сошли в могилу, так и не вступив в брак. Кое-кто из женщин после того, как их отец умер, будучи уже в среднем возрасте, пошли-таки на нежелательное замужество, а вот мужчины, вследствие своей неспособности заработать, чтобы обеспечить достойное существование, оказались в разряде таких, которые «не могут себе позволить» жениться. Ни у кого из них, за исключением Анжелы, тёти Гордона, никогда не было такой малости, как дом, который он мог бы назвать собственным. Все они принадлежали к той категории людей, которые живут в забытых богом «комнатах» или в похожих на гробы доходных домах. И год за годом они вымирают и вымирают, от вялотекущих, но дорогостоящих болезней, которые съедают последние гроши из их капиталов. В 1916 году одна из тётушек Гордона, Шарлотта, дошла до того, что оказалась в Психиатрической лечебнице в Клапеме. Психиатрические лечебницы в Англии, они набиты до отказа! И по большей части одинокими старыми девами из средней прослойки среднего класса – именно благодаря им такие заведения ещё на плаву. К 1934 году из этого поколения выжили только трое: уже упомянутая выше тетушка Шарлотта, и тётушка Анжела, которую в 1912 году по счастливой случайности склонили к приобретению дома и крошечной ежегодной ренте, да ещё дядюшка Уолтер, который вёл унылое существование на те несколько сотен, что остались от его пяти тысяч и заправлял недолговечными «агенствами», непонятно для чего существовавшими.

Гордон вырос в атмосфере одежды на вырост и тушёных бараньих хрящиков. Его отец, как и другие Комстоки, был подвержен депрессии и, следовательно, наводил тоску и на других. При этом он был неглуп и имел склонность к литературе. Самым естественным для дедушки Комстока, заметившего в сыне такой литературный склад ума и ужас перед всем, что связано с цифрами, было заставить последнего пойти в бухгалтеры. По этой причине отец работал, весьма неэффективно, в качестве дипломированного бухгалтера, и всё время заключал сделки с компаниями, которые распадались через год-другой, а потому доход его постоянно менялся, иногда подскакивая до пяти сотен в год, а иногда падая до двух сотен, однако тенденция на уменьшение всегда оставалась постоянной. Отец умер в 1922 году, дожив всего лишь до пятидесяти шести лет, вконец поизносившийся – он долгое время страдал от болезни почек.

Поскольку Комстоки были и благородными, и столкнувшимися в жизни со многими трудностями, у них считалось необходимым тратить большие суммы денег на «образование» Гордона. И как страшен был этот непосильный груз «образования»! Это означало, что для того, чтобы отправить своего сына в подходящую школу (то есть, в частную школу или имитацию таковой), человек среднего класса вынужден был годы напролёт вести такой образ жизни, который вызвал бы презрение даже у сантехника. Гордона отправляли в ужасные, претенциозные школы, за которые нужно было платить около 120 фунтов в год. Но даже такие суммы оборачивались страшными жертвами для семьи. Тем временем Джулия, которая была на пять лет старше Гордона, не получила почти никакого образования. Её, конечно же, отправляли в пару бедных, довольно сомнительных учебных заведений, откуда в шестнадцать лет забрали окончательно. Гордон был «мальчиком», а Джулия «девочкой», и всем казалось естественным, что «девочка» должна быть принесена в жертву ради «мальчика». Более того, в семье давно было решено, что Гордон «способный». Так что Гордон, со своими «способностями», должен был получить стипендию, добиться блестящего успеха в жизни и вернуть в семью благополучие. В эту теорию никто не верил более твёрдо, чем Джулия. Джулия была высокой нескладной девочкой, намного выше Гордона, с худым лицом, с длинной шеей, немного чересчур длинной, – одна из тех девочек, которые даже в самом расцвете молодости неотвратимо напоминают гусыню. По природе открытая и преданная, она была скромной и хозяйственной, вечно занятой в доме глажкой, штопкой, починкой, одним словом – в ней жила душа старой девы. Уже в шестнадцать на ней прямо-таки и было написано «старая дева». Гордона она боготворила. Всё его детство она за ним присматривала, нянчила его, баловала, сама ходила в лохмотьях, лишь бы у него была одежда, подходящая для школы; она копила те несчастные гроши, что давали ей на карманные расходы, чтобы купить ему подарки на Рождество и ко дню рождения. И Гордон, конечно же, отплатил ей, когда подрос: он стал её презирать, потому что она некрасивая и у неё нет «способностей».