Конечно, последовали страшные скандалы. Его не могли понять. Считалось чуть ли не богохульством отказываться от такой «хорошей» работы, когда у тебя есть возможность на неё устроиться. Гордон продолжал твердить, что не хочет «такую» работу. Тогда что же он, в конце концов, хочет? – вопрошали они. Он хочет «писать», угрюмо твердил Гордон. Но как же он сможет заработывать, если будет «писать»? – настаивали они. И он, конечно же, не мог ответить на этот вопрос. В глубине души Гордон считал, что сможет каким-то образом жить за счёт стихов, но на это даже намекать не стоило, настолько абсурдным делом это казалось. Однако ни при каких условиях он не собирался заниматься бизнесом, погружаться в мир денег. Он будет работать, но не на «хорошей» работе.

Никто из родственников не имел ни малейшего представления о том, что он имеет в виду. Мать рыдала, даже Джулия его «не одобряла», а все дядюшки и тётушки (их к тому времени у него оставалось шесть или семь) нерешительно нападали и неумело угрожали. А через три дня случилось ужасное. Посреди ужина у матери начался сильный приступ кашля, она приложила руку к груди, упала, и у неё изо рта пошла кровь.

Гордон был напуган. Когда это произошло, мать не умерла, но, когда её несли наверх, вид у неё был, как у покойницы. Гордон бросился за доктором. Несколько дней мать была на смертном одре. Сказались сквозняки в гостиных и то, что она через силу таскалась от одного ученика к другому в любую погоду. Гордон беспомощно слонялся по дому; к горю примешивалось тяжёлое чувство вины. Точно он не знал, но отчасти догадывался, что мать убила себя ради того, чтобы оплачивать его обучение. После этого он не мог больше противиться её желанию; он отправился к дядюшке Уолтеру и сказал ему, что согласен на работу в фирме по производству свинцового сурика, если они ему таковую предложат. Тогда дядюшка Уолтер поговорил со своим другом, а тот друг поговорил со своим другом, и Гордона направили на собеседование к старому джентельмену с плохо сидящими вставными зубами, и в конце концов он получил работу с испытательным сроком. Он начал с зарплаты в двадцать пять шилингов в неделю, и с этой фирмой он провёл шесть лет.

Они уехали из Актона и сняли квартиру в запущенном многоквартирном доме в районе Пэддингтона. Миссис Комсток перевезла своё фортепиано, и, когда чувствовала себя хоть немного лучше, давала время от времени уроки. Зарплата Гордона постепенно росла, и все трое более-менее «справлялись» с ситуацией. Хотя «справляться» в большей степени приходилось Джулии и миссис Комсток. Гордон от своего мальчишеского эгоизма в отношении денег не избавился. Не сказать, чтобы он совсем уж плохо работал в конторе. Говорили, что он стоит тех денег, которые ему платят, но что он не из тех, кто «стремится к большему». Полное презрение, которое он испытывал к своей работе некоторым образом упрощало для него задачу. Ему удавалось смиряться с бессмысленностью офисной жизни, потому что он никогда ни на минуту не считал её для себя постоянной. Каким-то образом в какое-то время – и Гордон знал, что это произойдёт – он вырвется на свободу. И у него, в конце концов, всегда есть его «творчество». Возможно, наступит время, когда он сможет зарабатывать себе на жизнь «писательским трудом». И тогда, если ты стал писателем, почувствуешь, что свободен от этих вонючих денег… Разве не так? Люди того типа, которых он видел вокруг, вызывали у него чувство неловкости. Вот что значит сделать из денег бога! Устроиться, «стремиться к большему», продать душу за виллу и аспидистру! Превратиться в типичного маленького проныру в шляпе-котелке – в «маленького человека» Струба^[20] – этого слабака, который в шесть пятнадцать прибегает домой к ужину из деревенского пирога и консервированных груш, полчасика слушает симфонический концерт по ВВС, а потом, возможно, совершает разрешённый законом половой акт с женой, если она «в настроении!». Вот так судьба! Нет, не для такой жизни создан человек. Он имеет право из этого вырваться; прочь от этих вонючих денег. Вот какой замысел вынашивал Гордон. Он предан идее борьбы против денег. Но это пока секрет. Люди в офисе никогда и не подозревали его в увлечении антиортодоксальными идеями. Они никогда так и не обнаружили, что он пишет стихи, – не сказать, чтоб обнаруживать было много чего: за шесть лет у него накопилось не более двадцати стихотворений, напечатанных в разных журналах. Если присмотреться, он был такой же, как и любой клерк в Сити – всего лишь один из солдат в армии марионеток, которого утром вагоны метро везут в восточном направлении, а вечером – в западном.

Гордону было двадцать четыре, когда умерла мать. Семейство распадалось. Из старшего поколения Комстоков осталось только четверо: тетушка Анжела, тетушка Шарлотта, дядюшка Уолтер и ещё один дядюшка, который умрёт год спустя. Гордон и Джулия отказались от квартиры. Гордон снял меблированную комнату на Дайти-стрит (у него было ощущение, что литератору пристало жить в Блумбери), а Джулия переехала в Эрлс-Корт, чтобы быть рядом с магазином. Теперь Джулии было уже почти тридцать, а выглядела она намного старше. Она похудела – раньше такой не была, – хоть и оставалась вполне здоровой; в волосах появилась седина. Джулия всё ещё работала по двенадцать часов в день, а её зарплата за шесть лет выросла на десять шиллингов в неделю. Хозяйка чайной, изо всех сил строившая из себя леди, находилась с Джулией в полудружеских отношениях, оставаясь при этом работодателем, а это, конечно, позволяло ей помыкать Джулией, прикрываясь песенкой о «дорогой» и «любимой» Джулии. Через четыре месяца после смерти матери Гордон неожиданно ушёл со своей работы. В фирме он никак это не объяснил. Там решили, что он собирается «устроиться получше» и (к счастью, всё обернулось именно так) дали ему хорошие рекомендации. Но он даже не думал о том, чтобы искать новую работу. Ему захотелось сжечь за собой мосты. С этого дня он всегда будет дышать чистым воздухом, свободным от этой денежной вони. Чтобы сделать этот шаг, он не ждал сознательно, пока умрёт мать; однако получилось так, что толчком послужила именно смерть матери.

Конечно же, в оставшейся от семейства части разразился ещё более грандиозный скандал. Решили, что Гордон сошёл с ума. Вновь и вновь он старался, довольно тщетно, объяснить всем, что он не отдастся в рабство «хорошей» работе. «А на что же ты будешь жить? На что ты будешь жить?» – причитали со всех сторон. Об этом он не хотел серьёзно задумываться. Конечно, он всё ещё лелеял мысль, что сможет зарабатывать «писательским трудом». К этому времени Гордон познакомился с Рейвелстоном, редактором «Антихриста», который помимо публикации его стихотворений ещё и время от времени давал ему книги на рецензирование. Перспективы в литературе теперь не были столь унылыми, как шесть лет назад. И всё же, главным мотивом было не стремление «писать». Бежать от мира денег – вот чего он хотел. У него было смутное желание вести существование безденежного затворника. Ему казалось, что, если ты презираешь деньги, всё равно можно как-то прожить, как птицы небесные. Гордон забыл, что птицам в небе не надо платить за квартиру. Поэт, голодающий в мансарде, причём голодающий не то чтобы без комфорта, – таким он себя представлял.

В последовавшие семь месяцев всё рухнуло. Он был напуган и почти что пал духом. Он понял, что значит жить недели напролёт на хлебе с маргарином, пробовать «писать», когда ты голоден, закладывать одежду, красться по лестнице, дрожа от ужаса, как бы тебя не услышала хозяйка, которой ты задолжал за три недели. Более того, за эти семь месяцев он практически ничего не написал. Первое, что делает бедность, – она убивает мысль. Новая мысль, за которую он ухватился, как за новое открытие, заключалась в том, что ты не можешь убежать от денег попросту став безденежным. Напротив, ты оказываешься в безнадёжном рабстве у денег, если тебе не на что жить, – некая «правомочность», как говорят эти отвратительные средние классы. В конце концов, после грубого скандала, его выгнали из комнаты. Три дня и четыре ночи он провёл на улице. Было ужасно. Три раза утром, по совету одного человека, которого он встретил на набережной, Гордон провёл в Биллингсгейте, помогая возить оттуда в Истчип по маленьким извилистым горкам тачки с рыбой. «Два пенса и точка» – вот что он получал, да ещё чертовскую боль в мышцах. На той работе было полно людей, и приходилось ждать своей очереди; если удавалось заработать восемь пенсов с четырёх до девяти утра, – тебе повезло. После трёх дней такой жизни Гордон сдался. Какая польза? Он был раздавлен. Ничего не оставалось, как вернуться в семью, занять немного денег и найти другую работу.

Но теперь, конечно же, никакой работы не находилось. Четыре месяца он жил за счёт семьи. Джулия поддерживала его, пока не истратила всё до капли из своих скудных сбережений. Это было отвратительно. Вот чем обернулись его благие намерения! Он отказался от амбиций, объявил войну деньгам, и всё это привело к тому, что он живёт за счёт сестры! А Джулия – и он это знал – переживает из-за его провала сильнее, чем из-за потери своих сбережений. У неё были такие надежды на Гордона! В нём одном из всех Комстоков было заложено обещание «успеха». Даже сейчас она верила, что настанет день, и каким-то образом он вернёт в семью благосостояние. Ведь он такой «способный» – конечно же, он сможет заработать денег, если попытается! Целых два месяца Гоордон жил у тётушка Анжелы в её маленьком домике в Хайгейте – у бедной выцветшей, похожей на мумию тётушки Анжелы, которой едва хватало на еду даже для неё самой. Всё это время он отчаянно искал работу. Дядюшка Уолтер больше не мог ему в этом помогать. Его влияние в мире бизнеса, и раньше небольшое, теперь практически свелось к нулю. Однако, в конце концов, причём самым неожиданным образом, Гордону повезло. Другу друга брата работодательницы Джулии удалось устроить Гордона на работу в бухгалтерию рекламной компании «Новый Альбион».

«Новый Альбион» оказался одной из тех рекламных фирм, которые после войны разрослись как грибы, – можно сказать, как отростки разлагающегося капитализма. Это была маленькая, поднимающаяся фирма, и она хваталась за любую рекламу, к которой у неё был доступ. Она стала автором некоторого количества постеров большого размера с рекламой высококалорийной овсянки, муки с добавлением разрыхлителей и всего в таком духе, но её главным направлением являлась реклама дамских шляп и косметики в иллюстрированных журналах для женщин, а также мелкие рекламы в дешёвых еженедельниках, типа «Белорозовые пилюли при женских недомоганиях», «Ваш гороскоп от профессора Раратондо», «Семь секретов Венеры», «Правда о некрасивых ногах», «Справимся с алкоголизмом за три дня» и «Лосьон для волос „Ципролакс“ отгонит всех непрошенных гостей». Фирма, конечно же, имела большой штат коммерческих специалистов. Именно здесь Гордон впервые встретился с Розмари. Она работала в «студии», помогала там с дизайном модных картинок. Прошло немало времени, прежде чем он с ней заговорил. Поначалу он воспринимал её как человека от него далёкого; маленькая, тёмноволосая, с быстрыми движениями, она на расстоянии казалась ему привлекательной, но пугающей. Когда они сталкивались в коридорах, она бросала на него ироничный взгляд, как будто всё о нём знала и считала его немного смешным. Но тем не менее, она посматривала на него чаще, чем необходимо. Со сферой её деятельности он никак не был связан. Он работал в бухгалтерии, обычный служащий с зарплатой три фунта в неделю.