– Помнишь, я просил сделать цвета понасыщенней? Напомни ему об этом. Я хочу, чтобы кровь у нее на лице выглядела поярче. Эти фотографии должны шокировать присяжных. Это первый шаг, помнишь?

Том кивнул.

Корну потребовалось какое-то время, чтобы обучить своего помощника тому, как добиться вынесения обвинительного приговора по делу об убийстве, заслуживающего высшей меры наказания. Правильно подобрать присяжных и убедить их отправить человека на верную смерть – непростая задача. Присяжные будут стремиться сохранить ему жизнь, поскольку это обычная человеческая реакция. Поэтому первоочередной задачей было шокировать присяжных настолько, насколько это только возможно, используя зрительные образы, которые запомнятся им на всю оставшуюся жизнь. Чем более наглядными и кровавыми они будут, тем лучше.

А затем предоставить им объект для ненависти. Подсудимого, который и устроил все это жуткое кровавое пиршество. Важная часть данного этапа – возвести его жертву чуть ли не в ранг святых. Изобразить ее не как какую-то абстрактную, а как совершенно реальную личность – хорошего, честного, богобоязненного члена местного сообщества. Практически усадить жертву на одну скамью с присяжными, сделать ее настолько родной и знакомой каждому из них, как их супруг, ребенок или родитель.

Чем сильней присяжные полюбят жертву, тем больше они возненавидят обвиняемого.

Последний этап наиболее труден. Тут имелось два разных подхода. Чем более христианским было жюри, тем больше Корн полагался на избранные отрывки из Библии, которые он заучивал наизусть на протяжении многих лет – «око за око» и прочие подобные хиты. Наряду с Библией задействовался и личный подход. Заставьте присяжных думать, что их ребенок, супруг, партнер или родитель будут следующими, если они не предпримут решительных действий по защите общества и не отправят этого демона в камеру смертников.

Подведение дела к смертному приговору немыслимо без постепенной и неуклонной дегуманизации подсудимого: превращения его в монстра, которого следует бояться и предать смерти. Стоит убедить в этом каждого из присяжных, как уже достаточно просто показать, что именно этот подсудимый виновен в том, что ему инкриминируется. Когда присяжные боятся подсудимого, они готовы осудить его. Ненависть – отличный мотиватор, но этого недостаточно, чтобы склонить присяжных к убийству себе подобного. Страх куда как лучше. Страх – мощное оружие. Корн научился владеть им уже очень давно.

– А что слышно насчет адвоката Дюбуа, Коди Уоррена? Не собирается он наконец проявиться? – спросил он.

– Совершенно не представляю. Секретарша не видела его уже несколько дней. Судья Чандлер говорит, что процесс пойдет своим чередом независимо от того, объявится он или нет.

– Хорошо, – кивнул Корн.

– И еще кое-что, – сказал Том. Он заколебался, поднес указательный палец к губам и закрыл глаза. Казалось, будто какая-то невидимая сила мешает ему заговорить. Может, чувство долга. Или что-то еще, от чего Корну еще только предстояло его отучить.

– Я тут случайно слышал, как вчера вечером в кабинете судьи разговаривали несколько клерков. Похоже, что речь шла о разрешении на оказание юридических услуг представителю сторонней адвокатуры.

– Какой-то юрист из другого штата решил поводить у нас носом на предмет коллективных исков?

– Нет, – сказал Том. – По крайней мере, я так не думаю. Насколько я понял, этот парень приезжает сюда из Нью-Йорка, чтобы защищать Энди Дюбуа.

– Когда ты об этом узнал? – насторожился Корн.

– Вчера поздно вечером. Я слышал их разговор, когда запирал кабинет, собираясь идти домой.

– Адвокат из Нью-Йорка? Кто именно?

– Да какой-то парень по имени Эдди Флинн.

В глазах у Корна вдруг затлел едва заметный огонек – предвестник куда более крупного пожара. Он облизнул губы.

– Узнай все, что только сможешь. Флинн – серьезный игрок. Я читал о некоторых его делах. Я хочу знать абсолютно все. Между Дюбуа и Флинном должна быть какая-то связь. У Дюбуа нет ни цента за душой, ему не по карману нанять адвоката. АСЗГС^[10] тоже не станет оплачивать Флинна – они просто прислали бы сюда кого-то из своих собственных адвокатов. Может, это как-то связано с офисом Коди Уоррена, хотя маловероятно… Ступай поговори с клерками, судьями, с кем угодно – попробуй выяснить, с какой это стати Флинн представляет здесь какого-то мелкого убийцу, – распорядился Корн, после чего опять уткнулся в скоросшиватель, перелистывая страницы.

– Нет проблем, выясню все, что смогу. А кто это такой? Я никогда не слышал про Эдди Флинна.

– Это ручная граната с выдернутой чекой, вот кто он такой! Известная личность. Говорят, что некогда он был профессиональным мошенником, прежде чем стать адвокатом, и с некоторых пор разводит присяжных на Манхэттене.

Вингфилд кивнул и попятился к выходу, оставив Корна наедине с его мыслями.

Кабинет был самого простецкого вида, с канцелярскими шкафами вдоль одной стены и несколькими вставленными в рамки фотографиями Корна с различными мэрами и политиками штата на противоположной. Развернув свое кресло, он надолго уставился на сто пятнадцать полицейских снимков одинакового формата, висевших на стене позади него, – каждый из них был тоже любовно вставлен в рамку. Все они изображали каких-то неопрятного вида мужчин, глаза у которых были либо широко раскрыты от страха, либо опущены в пол, – то ли сонные, то ли пьяные. Взгляд на эту стену заставил Корна выпрямиться и воспрянуть духом. Это его наследие. Дело всей его жизни. Люди, которых он отправил в камеру смертников. На данный момент ему довелось наблюдать за смертью семидесяти девяти из них. Чего было недостаточно. Далеко не достаточно.

Его отец был человеком, поглощенным в первую очередь мыслями о своем семейном имени, который сколотил состояние на фондовом рынке и передал большую часть его Корну в своем завещании. Но Корна не интересовали деньги отца. Равно как и чьи-либо еще. Денег у него всегда хватало, и он отнюдь не молился на них, как некоторые. А уж теперь, когда на его банковском счете накопилось уже тридцать миллионов, тем более. Что Корн всегда принимал близко к сердцу, так это разговоры отца о семейном наследии. Это было гораздо важнее.

«Неважно, сколько у тебя будет денег, когда ты умрешь, сынок. Человек оценивается не горой долларов в его сейфе, а трупами поверженных врагов, которые ты оставляешь на своем пути. Вот как надлежит оценивать свою жизнь. Когда ты по-прежнему стоишь на ногах, а все твои соперники валяются на земле, тогда-то ты и понимаешь, кто из вас лучший».

Корн черпал силу в лицах мертвецов и тех, кого он приговорил к смерти. Дариус Робинсон был последним из тех, кто доставил ему это изысканное удовольствие. А Энди Дюбуа станет следующим лицом на этой стене.

Корн снял телефонную трубку, позвонил в управление шерифа и попросил соединить его с шерифом Ломаксом. После небольшой задержки его звонок переключили на шерифа.

– С добрым утречком, – произнес Ломакс, по-деревенски растягивая слова.

– Я тут решил узнать, есть ли какие-нибудь подвижки с нашим пропавшим адвокатом.

– Увы, но пока что никаких. Продолжаем искать, обзваниваем людей… Я задействовал своих лучших сотрудников.

– Рад это слышать. Кстати, как порыбачил в эти выходные?

– Неплохо. Вытащил здоровенного сома, чуть удилище мне не сломал, гад.

– Продолжай заниматься Коди Уорреном – как только он найдется, я хочу сразу же об этом знать. Молюсь о его благополучном возвращении.

– Как и мы все, Рэндал.

– Хорошего дня, шериф, – сказал Корн и повесил трубку.

Десять минут спустя он уже крутил баранку своего «Ягуара», петляя по извилистым сельским дорожкам на окраине Бакстауна. Дороги становились все более узкими, а повороты – все более крутыми, пока он не оказался на разбитой грунтовке, вид у которой был такой, как будто она никуда не вела. Еще десять минут езды по этой дороге, и густые деревья по обеим сторонам ненадолго расступились, когда дорога резко свернула к реке под названием Локсахатчи. Бакстаун располагался в самом центре округа Санвилл. К северу от города простирался лес Талладига – полмиллиона акров чисто соснового бора, а к югу – болота, образовавшиеся в результате разлива Локсахатчи. К востоку от Бакстауна лежали богатые сельскохозяйственные угодья, а к западу располагалась промышленная часть округа, занятая сталелитейным заводом и крупным химическим производством, которое постоянно находилось на грани закрытия.

Остановив машину, Корн выбрался из-за руля и направился сквозь негустую лесную поросль. Деревья были здесь очень старыми, сплошь поросшими испанским мхом, густыми длинными плетями свисавшим с ветвей. Здесь Локсахатчи сужалась, прежде чем разлиться во всю ширь несколькими милями южнее. Коричневая вода быстро неслась почти вровень с берегами. Корн вырос в квартире в Нижнем Манхэттене, окна которой выходили на Ист-Ривер. Со свойственным подросткам любопытством он частенько наблюдал за ее темными водами из окна своей спальни, гадая, какие секреты могут таиться на дне этой реки и почему она стала такой грязной и черной. И скольких людей его отец отправил падать кувырком в эти студеные глубины с пролетов Бруклинского моста.

Журчание и побулькивание текущей воды вернуло его мысли к настоящему, служа фоном для стрекотания сверчков и цикад, все еще не умолкавших в лучах раннего утреннего солнца. Вскоре к этому оркестру присоединился еще один звук – характерное глухое побулькивание выхлопа большого восьмицилиндрового движка машины, медленно пробирающейся по лесу. Наконец двигатель умолк, со скрипом открылась и захлопнулась дверца. В кустах зашуршали чьи-то шаги.

Глава 4

Ломакс

Подъезжая к берегу реки, шериф Колт Ломакс учуял какой-то неприятный запах. Оставив патрульную машину на обочине грунтовой дороги, он направился к месту встречи. Во время телефонного разговора с Корном прозвучал вопрос о рыбалке – условная фраза, означавшая, что его будут ждать именно здесь. Если б у него спросили, как там у него рука после боулинга, они бы встретились на парковке боулинг-клуба. Аналогичные места для встреч были заготовлены на стоянке возле закусочной, в лодочном эллинге на озере и на старой мельнице. Под рыбалкой подразумевалась река, поэтому он и приехал сюда.

Корн был крайне осторожным человеком.

Гниющая от жары и влажности растительность не была причиной запаха, который становился все сильней по мере того, как Ломакс пробирался сквозь кусты. Вообще-то сладковатый запах гниения, исходящий от мха и реки, довольно приятен. Но это было что-то другое. Иногда ему казалось, что он улавливает запах, исходящий от Корна, как будто этот человек гнил изнутри. Когда такое происходило, Ломакс говорил себе, что это ему просто чудится – никто не способен так мерзко вонять, если только не пролежал несколько дней в реке, мертвый и переполненный газами.

Выйдя на небольшую поляну на берегу, он увидел высокую фигуру Корна, который прятался от солнца под ветвями сосны и приветствовал его словами:

– Да здесь жарче, чем в аду!

Выговор Корна всегда представлял собой загадку для Ломакса. Большую часть времени того можно было запросто принять за коренного жителя округа Санвилл, но иногда в его речи проглядывал манхэттенский акцент, достаточный, чтобы напомнить Ломаксу, что Корн не из этих мест. Ломакс нередко гадал, уж не приходилось ли Корну постоянно изображать санвиллский выговор, – что это была его постоянная роль, которую он играл для какой-то невидимой толпы, и лишь иногда, всего на секунду, эта маска спадала у него с лица, открывая истинного Корна.