– Ехать пора, Куприян Федотыч, – дядька Сидор тряс его за плечо, – Подымайся, мил друг, как раз поспеешь собраться.

Куприян подскочил на кровати, время и правда уже было ехать, он заторопился собраться. Из кухни аппетитно пахло свежей выпечкой, и по пути в Лавку Куприян туда заглянул, прихватив пару пирожков для Ермила.

Лавка оставалась закрытой, хотя Куприян видел, что прохожие часто останавливаются у витринного окна, глядят на книги и читают написанное на листе объявление о скором открытии. Белугин сказал в среду, подумал Куприян, что ж, пусть будет среда.

Помощника не было видно, может, отдыхает, подумал Куприян, и оставил на прилавке пирожки, обернув в прихваченный с кухни рушник. Потом подошёл к той самой полке, откуда Ермил доставал книгу, и осторожно поставил её обратно, она сама собою исчезла, словно втянулась между корешков. Куприян довольно потёр руки и заспешил на задний двор, где уже ждала его запряжённая повозка.

Усадьба Белугина от города была верстах в двадцати, и когда повозка выехала за город, потянулись поля и луга, сердце Куприяна стукнуло – вспомнилось родное Киселёво, и матушка с отцом, Варвара и Маруся, ведь все они ему родные… Съездить надо, поди ж вот и дядька Сидор не прочь дома побывать.

Белугин встречал гостя у ворот именья, выстроенного покоем вокруг дома с широким крыльцом. Всё здесь было устроено без излишней роскоши, никаких скверов и садов с беседками, как это было у Крошенинникова.

Да и сам Белугин одет был весьма скромно, и ожидая приезда гостя времени даром не терял, осматривая подкову на копыте стоявшего рядом каурого мерина.

– А, Куприян Федотыч, добро пожаловать! – Белугин явно обрадовался гостю.

Устроили их с дядькой Сидором как дорогих гостей, и в ожидании ужина Белугин повёл Куприяна показать окрестности.

– Вот там Верещаники, небольшая деревня, в аккурат через мосток переехать, далее Кузьминка, дворов на сто, чуть более, – показывал Белугин, когда они с Куприяном шли по тропке по краю пшеничного поля, гуляющего волнами на ветру, – А вон там, видите, бор над рекою, там мосток есть, но местные больше бродом ездят, чтоб путь скоротать, вот туда и ведёт дорога на Демьянов хутор. У меня там человек есть надёжный, утром оттуда приехал, сказал, спокойно ночь прошла, правда, блаженный тамошний что-то говорил несуразное о пропавшем охотнике… Я думаю, он и вправду что-то видал, да у местного батюшки такие присказки не в чести, не разрешает разносить и «бесовщину» пересказывать.

– Завтра туда и направимся? – спросил Куприян, – Григорий Александрович… я должен вам рассказать то, что приключилось с нами минувшей ночью, и надеюсь вы мне поверите. Хотя, признаться, думаю такими гостями, какой ко мне в лавку наведался ночью, вас не удивишь.

И Куприян рассказал всё, и как он у видал за стеклом человека, который на живого был мало похож, и всё то, что случилось после. Белугин слушал его внимательно, стараясь не пропустить ни слова, и только впалые его щёки чуть побледнели.

– Я про такое слыхал, но… воочию мне ни разу не доводилось видеть такого человека, как вы, Куприян Федотович. То, что у вас Дар великий, хранить Пути и указывать их – это вы уже и сами поняли, я полагаю. А вот… расскажу вам немного о себе, чтобы вам всё и прояснилось.

Белугин заложил руки за спину, и они с Куприяном двинулись медленным шагом дальше, к мостку на запруде возле мельницы. Заливной луг в низине розовел и покачивал на ветру головками клевера, и Куприяну показался теперь этот запах таким благостным, родным, как в Киселёво.

– Каждый в сей мир приходит, чтобы исполнить назначенное, – говорил Белугин, – К таковому выводу я пришёл сам, не просто так, а когда принял свою долю и осознал её. После того жизнь моя чудеснейшим образом изменилась, потому как назначено мне, любезнейший Куприян Федотыч, этот мир избавлять от тех, кто со злым умыслом в него проник, и черпает силу из живущих здесь душ. Когда я преисполнился сей благостью – всё мне открылось, и даны были и силы, и средства, без излишеств, но достаточные для сих благих дел. Кого я только с того дня не навидался! И женщину, которая пила кровь младенцев, и старика, который оказался… впрочем, история сия долгая, и к сути нашего разговора пока не касательна. Так вот… нынешней ночью вы, так сказать, выполнили то, что обычно делаю я. Но мы так же знаем и то, что ведомы вам силы Хранителя. А потому, я осмеливаюсь полагать, что в Роду вашем были сильные Хранители, ведающие Пути – сие знание вы явили у добрейшего Савелия Мироновича. А вот сегодня ночью вы явили другое знание – вам от предков перешла сила Ратника, того, кто гонит нечисть, бьёт зло и его войско. Вы – потомок двух Родов, получивший при рождении великую силу… А это, друг мой, и хорошо, и плохо…

– Отчего же так? – спросил Куприян, он был немного озадачен сказанным Белугиным, но в глубине души понимал – тот прав.

– Потому, что такая сила является в этот мир не просто так, – вздохнул Белугин, – И то, что нам предстоит завтра, эта… встреча с древней Арычихой, это лёгкая прогулка по сравнению с тем, что грядёт.

– Что ж, вы сами сказали, что назначено – того не миновать. А пока остаётся набираться знаний и опыта, – Куприян понял, что не испытывает страха, – Как говориться двум смертям не бывать. А вы, дорогой Григорий Александрович… значит, и вы не случайно появились в моей судьбе, не ваше ли назначение принять на себя стезю Наставника?

– Польщён! Весьма! – Белугин даже чуть покраснел от удовольствия, – Что ж, я рад вашему настрою! Идёмте тогда ужинать, а после обговорим, что каждый из нас нашёл про то, как справиться с этой нечистью, изжить её.

И они неспеша повернули к усадьбе Белугина, лёгкий ветерок завивался за ними по тропе, в реке на запруде у мельницы шумела вода, дальше разговаривал вековой бор, и ничего не указывало на то, что где-то там таится древнее зло, и ждёт, выжидает…

Глава 14.

Демьянов хутор показался им, внезапно выскочив из-за невысокого ельника, разрастающегося по краю овражка. Куприян вместе с Белугиным вышли из усадьбы последнего ранним утром, чтобы дойти до хутора до того, как разгорится зноем летний день.

Четыре двора всего и было, все Демьяновы, как Белугин рассказал по дороге, один вот, Демьянов Пётр, охотник был знатный, как говорят – белку в глаз бил. А после пропал, думали, хищник какой попался ему на дороге, да потом местный пастушок рассказал – видал, дескать, Петра, недалече от хутора, да вот только тут стоял, да и пропал. Искать ходили хуторские мужики, да свояки из Кузьминки, далече уж дошли, да ни следа не нашли Петра Демьянова. Сгинул человек, как и не бывало.

– К жене его зайдём, расспросим. Может что и расскажет нам, – говорил Белугин, спускаясь к мостку через овражек, – Она была у батюшки нашего, отца Евстафия, дескать, чего делать, мужа-то сколь уж нет, ни живого, ни мёртвого. Так батюшка ей молиться шибче велел, чтобы Господь послал от такой напасти избавление.

Двор Петра Демьянова крайним к лесу стоял, крепкая изба, добротная, на плетне двое мальчат висят, болтая босыми ногами и негромко переговариваясь. Хозяйка где-то во дворе управлялась, слышно было, как покрикивает на кого-то.

– Ну, здоровы будьте, парняги, – сказал мальчишкам Белугин, – Кликните-ка нам матушку вашу, да скажите, Белугин пришёл, как и обещался. А после уж и гостинцы вам дам, пострелята.

Мальчишки кинулись за дом, где огород был засажен, позвали мать, а вернувшись получили от Белугина по печатному прянику да по мелкой монете, на ярмарку.

Хозяйка вышла с огорода к гостям усталая, синие тени лежали под глазами, она взглянула на пришедших и уважительно поздоровалась, пригласив проходить в дом. Белугин с Куприяном поднялись на резное крылечко, и перекрестившись на образа, перед которыми горела тусклая лампадка, сели на лавку.

– Ты, Меланья, ежели в чём имеешь нужду, скажи, я помогу, – мягко сказал Белугин.

– Благодарствуйте, Григорий Александрович. Да какая нужда… мужа нет уж сколь, одной-то тяжко. И кабы знать… Отец Евстафий сказывает, что в наказание мне это дано за грехи мои. А какие грехи? Вот и к исповеди меня не допустил, после того…

– Что ты ему рассказала, отцу Евстафию? – спросил Белугин, – Расскажи нам, может нам удастся с напастью этой совладать.

– Да… рассказала. За то и осердился на меня батюшка, – женщина стала креститься на образа, по щекам потекли слёзы, – Сказал, что по неверию своему я допустила к себе нечистого… Ох, Григорий Алексаныч, да нешто я сама не понимаю… а вот только как? Ежели это Петя был.

– Приходил к тебе?

– Приходил. Ночь уж на дворе была, я ребятишек спать уложила, а мне какой сон, когда думы из головы не идут? Молилась я, лампадка только и горела, а гляжу – под окнами будто тень чья-то. Перепугалась сперва, одна с ребятами дома, может тать какой… да после пригляделась, а это Петруша мой… Под окном стоит, с ноги на ногу переминается, я кинулась было выходить, да споткнулась о лавку, потом глядь, а там нет никого… Луна вышла, светлее стало, а мне так боязно, не пошла наружу, ведь коли сама сгину, что с ребятишками станется… И уж когда петух пропел, пошла на двор, а там следы… а в них вода стоит, чёрная, вонькая. Утром я к отцу Евстафию и пошла, он сказал псалтырь читать, за грехи каяться. На другую ночь я уж спать и не думала, как ребятишки заснули, лампадку прибавила, свечи зажгла, стала читать, а сама всё думаю – как молиться-то, за упокой? Так мёртвым его я не видала, как же… за здравие и спасение стала Бога молить, чтоб мужа мне вернул, детям отца. Хоть и говорил отец Евстафий…

Женщина расплакалась, Куприян поднялся, воды в ковшике подал, душа у него разрывалась смотреть на безутешную женщину. Думал, кабы достало у него силы спасти Петра Демьянова, да вот догадывался Куприян, что именно его и встретили они с Ермилом минувшей ночью у старого колодца в выгоревшей слободке.

– А как полночь миновала, снова он пришёл под окна, – продолжала Меланья, испив воды, – Я окно растворила, оттуда холодом несёт, тленом, а у меня сердце заходится, руки леденеют. Стала спрашивать, что же с ним приключилось, и что мне теперь делать, как ему подсобить, а Петруша плачет, просит выйти к нему. Тоска, говорит, не пускает его, попрощаться хочет и со мной, и с ребятами, а уж после… А у меня на лавке рядом со мной псалтырь открытый остался, и как я его коснулась, ненароком, Петруша тут и вскрикнул, а я гляжу… вместо него старуха стоит, старая, сгорбленная вся! Когти звериные на руках, словно медвежьи, глаза красным горят, а на плетне будто сидит кто… я думала, черти это, чёрные, маленькие… Ох, страшно говорить, а тогда я криком закричала, стала молитву читать, а старуха только смеётся! После уж петух пропел, она в тумане и пропала. Я дождалась утра, глянула, весь двор копытами козлячьими истоптан, тут и пошла за отцом Евстафием, тот ругается… я уж тут на колени пала, стала причитать, тогда сжалился, пришёл вчера, двор окропил. Нонешней ночью никого не было, да вот я утром корову увела к родителям, после с отцом на подводе и кур увезли, сами с ребятами сейчас соберёмся, покуда у родителей поживём, в Кузьминке.

Как раз на двор въехала подвода, запряжённая резвой сивой кобылкой, правил ею крепкий седой старик с хмурым, озабоченным лицом.

– Вот и отец за нами, – сказала Меланья, – Сейчас ребятам скажу, чтоб узлы на подводу снесли.

– А что, Меланья, позволишь ли нам заночевать у тебя вон хоть на сеновале, или в амбаре? – спросил Белугин, – У меня с моим товарищем, Куприяном Федотовичем, надобность в том образовалась.

Меланья пригляделась пристальнее в лицо Белугина, и Куприян понял, что молва про его уменья по округе ходит, может потому и недоволен бывает тем отец Евстафий, его приход и был – Верещаники да Демьянов хутор, потому как в Кузьминке своя большая церковь имеется.