– Зачем же вам такие неудобства терпеть, ведь дом пустой останется, здесь и ночуйте, коли не боязно вам, – в Меланьином голосе слышался и страх, и надежда, что всё разрешат они двое, – Уж не знаю я, что и думать… вернёмся ли сюда жить? Кабы Петруша нашёлся, тогда не боязно, а без него…

Отец Меланьи зашёл в избу, перекрестился на образа и приветствовал гостей, почтительно склонив голову.

– Григорий Алексаныч, без тебя видать не сладить нам с экой напастью, – сказал старик негромко, – Вишь, какая беда приключилась… какое зло завелось, откудова на нашей земле такое, видать, нагрешили мы…

– Хорошо, что уехали, – сказал негромко Белугин Куприяну, когда они стояли возле ворот глядя вслед уезжающей подводе, – Ничего хорошего Меланья про мужа не узнала бы, а так… пусть. Ладно, вон уж скоро вечереть начнёт, надо дело справлять.

Оба знали, что найти то место, где объявится снова Арычиха, они не смогут, а потому один у них путь – нужно, чтоб она сама пришла туда, куда им самим надобно!

Белугин вышел за плетень, и стал что-то говорить, повернувшись лицом к клонящемуся к лесу солнцу, начал водить руками, и Куприян увидел, как пропал след от уехавшей подводы, завернулся обратно во двор, и в густой тени раскинувшейся в углу двора черёмухи соткалась словно из тумана сумрачная фигура женщины, похожей на Меланью.

Меж тем сам Куприян времени не терял, он делал то, что написано было в той книжице, где знающий человек написал, как извести Арычиху так, чтобы не ушла в землю тухлой водой, и не объявилась в ином месте.

Шёл Куприян к лесной опушке, водил руками, словно нить отматывал, завязывая невидимые узлы, и говорил то, что само приходило в голову. Верно Белугин угадал, там, в лощине, за старым оврагом, который в жару иссох, раньше источник жил, а теперь… загустел там воздух, тяжёлым духом налился…

Ночь пришла, разливаясь прохладой и принося от леса зелёную свежесть, Куприян с Григорием сидели под окнами опустевшего дома охотника Петра Демьянова. Когда луна только показала свой лик из-за кромки леса, Белугин встал, потёр горевшие огнём ладони.

– Ну, пора идти, а, Куприян?

– Да, пожалуй, – Куприян кивнул товарищу, и они вышли за плетень направившись к низине.

Подойдя поближе к лощине, они разошлись в разные стороны, обошли кривой кустарник и каждый нашёл себе укрытие. Куприян очертил руками круг и сел на поваленное трухлявое бревно в ожидании. Страха в душе не было, только беспокойство, как бы не подвести ему товарища своего, всё сделать так, как назначено.

Близилась полночь, когда уже чуть придремавший Куприян услышал позади себя хлопанье крыльев. Обернувшись, он обомлел… На кривом мёртвом дереве, торчавшем своими корявыми сучьями в разные стороны, сидела целая стая птиц. Приглядевшись, Куприян разглядел в лунном свете, пока ещё проникающем в наползающий туман, что птицы эти вовсе и не птицы… на голых тощих шеях торчала странная голова. Совершенно без перьев, словно это был голый череп с пустыми глазницами и унизанным острыми тонкими зубами клювом. Хлопая крыльями, эти твapи смотрели на Куприяна чёрными провалами глазниц, вытягивали шеи и издавали хриплые, гортанные звуки. Куприян понял, место они с Белугиным верно определили, до утра оставалось совсем немного…

Глава 15.

Сон как рукой сняло, Куприян с опаской смотрел на рассевшуюся по корявым веткам стаю, а страшные птахи смотрели на него, сверкая в темноте зеленоватыми отблесками пустых глазниц, скакали по веткам, поклёвывая друг друга и злобно курлыкая.

Парень не двигался, так и сидел на бревне, понимая, что только шевельнись – и вся эта стая с криками кинется на него. Наверное, в книгах, хранящихся в Лавке, или у Савелия Мироновича, есть что-то, какие-нибудь подсказки, как изжить эту облезлую пернатую нечисть. Куприян медленно поднял руку, птахи оживились, пригнули вниз свои уродливые головы и зашипели.

Парень замер, и тут откуда-то послышалось пение. Тонкий девичий голос выводил песню на незнакомом Куприяну языке, но… почему-то он понимал, что девушка поёт о любви и своём суженом, который рассердился на неё и бросил в воду, а девушка не умерла, воды иссохли, и теперь она лежит и слышит, как по покрывшей её земле стучат копыта табунов, как свистит ветер, играя гривами лошадей, а любимый её не ждёт, он её проклял за то, что она восстала и забрала его детей утопила их в старом арыке.

Куприян слушал, он чувствовал, как сковывает тело, как будто он всё глубже погружается в эту горькую песню. Из-за кустов вышла певунья, это была совсем юная девушка, раскосые чёрные глаза, высокие скулы, в волосы вплетены кожаные амулеты, а высокую грудь украшало монисто.

– Ты пришёл спасти меня, батыр? – спросила девушка, – Ты убил моих обидчиков и освободишь меня?

Куприян поднялся на ноги, на птиц он уже не смотрел, другая, более грозная беда стояла перед ним сейчас. Он молчал, не в силах вымолвить ни слова, а девушка, понимая это, заливисто рассмеялась и повела рукой.

– Идём со мной, батыр, я накормлю тебя, согрею, – звала девушка, – Но сперва поклянись любить меня, только меня одну! И убить всех, кто желает мне зла!

Куприян склонился, встав на одно колено, и не видел, что жуткая пернатая стая уже не сидит на ветках, твари окружили его, подбираясь всё ближе к парню.

– Эй, старая! А ну, обернись, взгляни в лицо своей смерти! – раздался суровый голос позади девушки.

Из тени невысокого ельника выступил Белугин, в руке у него был короткий клинок, отражавший лунный свет. Девушка вскрикнула, присела и закрылась руками от этих лунных бликов, потом протянула руки к Куприяну, свежие девичьи щёки были залиты слезами.

– Спаси меня, спаси!

Куприян не видел того, что в сверкающем клинке Григория отражается вовсе не юная красавица, а старая, сгорбленная, косматая старуха с торчащими вперёд клыками и звериными когтями на крючковатых пальцах.

Белугин взмахнул клинком, вся пернатая хищная стая с диким клёкотом кинулась на него, но вдруг остановилась. Чёртовы птахи осели на землю, скручивая назад свои облезлые шеи и раскрывая зубастые клювы. Они слушали пение…

Куприян поднялся и стал петь, всё происходило само собой, незнакомые слова легко приходили и слетали с губ, низкие, гортанные перекаты голоса получались без труда.

– Нет! Нет! Замолкни! – закричала девушка старческим, каркающим голосом и забранилась, стараясь перекричать пение.

Но голос Куприяна креп, он разносился далеко по округе, будил ночной лес, где-то в лощине загудела земля…

Белугин взмахнул клинком, отразившийся от него лунный луч разрушил чары – покровы сползли на землю мерзкой чешуёй, и на месте девушки оба они видели теперь старуху… такую древнюю, древнее времён. Она кричала заклинания, но то, что пел Куприян, перекрывало её крики. Вокруг неё налились лужи чёрной воды, словно следы, они чавкали, чмокали, разбрызгивая вокруг свою грязь.

Обессилев, старуха упала на колени, заскребла когтями землю, которая всё больше наливалась чёрной водой. И только теперь Куприян заметил, что он стоит по колено в чёрной жиже. Но в этот момент гуденье в лощине стало таким громким, что даже деревья зашатались, и каменный край лощины словно разорвало – оттуда хлынула чистая, искрящаяся в лунном свете хрустальная вода спрятанного в землю ведьмой источника. Теперь он был свободен и смывал всё, что израстила здесь Арычиха.

Старуха согнулась, её корчило и выворачивало, изо рта полезла чёрная шевелящаяся грязь, это были змеи, они начали расползаться вокруг, шипя.

– Убей! Убей меня! – стонала старуха, кости её трещали, разрывая кожу на суставах, – Сжалься!

– Что же ты, Григорий! – крикнул Куприян, очнувшись и перестав петь, внутри у него всё скрутило от жалости… старуху стало невыносимо жаль.

Но как только песня его смолкла, старуха воспряла, исходя чёрной кровью она подняла руку и стала крутить чёрным когтем, Белугин охнул, руки его дрогнули, он крикнул:

– Куприян! Не останавливайся, иначе сгинем оба! Еще немного… пой!

Куприян вспомнил, что говорил ему Белугин, и понял – тот смотрит на луну и ждёт… закрыв глаза, чтобы не видеть старуху, и не обращая внимания на ползающих по его ногам змеёнышей, он снова запел. Гул прошёл в этот раз по округе, пенье его стало гортанным, к нему примешались звуки, словно кто-то тронул серебряные струны.

Старуха закричала, снова стала молить убить её, избавить от вековых страданий, но морок окончательно спал с Куприяна, и он вспомнил всё, что сам читал про Арычиху, и что рассказал ему Белугин, из знаний своего рода, предков, хранивших эту землю от всякого зла.

Многие пытались избавить от Арычихи живущих теперь, и грядущих, да вот только никто не мог совладать, кто со своей злостью, а кто, как Куприян, со своей жалостью… Старуха просила убить, облегчить страдания, и в то же время выла, грозилась привести такое зло, совладать с которым людям не дано… Но нет, не в этот раз, думал Куприян…

Он поднял лицо к луне, и не открывая глаз просто делал то, что приходило ему теперь извне – пел. Непонятные слова он и не старался осмыслить, доверился тому, что Белугин назвал Даром.

Пора, понял Куприян и поднял руки, воздух словно проходил через него, делал невесомым и его самого, и его песню. Парню казалось, что он парит в лунном свете, который стал почти осязаемым.

Куприян открыл глаза и пропел последние строки, всё… дальше… Пора! Он открыл глаза и увидел, что старуха с надеждой и мольбой смотрит на Белугина, умоляя убить её, а смотреть на неё было страшно, живого места не было на её костлявом теле оно всё было словно… изорвано. Вокруг неё кружили те самые пернатые твари, страшно клокоча.

Белугин взмахнул клинком, Куприян вытянул вперёд руки, словно пытаясь остановить его, он вдруг с ужасом подумал, что Григорий поддался чарам, и сейчас опустит свой клинок на голову старухи…

Но Белугин взглянул на луну и изо всех сил ударил… по отражению старухи, которое в свете луны было хорошо видно в разлившейся перед нею воде.

Дикий крик разорвал воздух, из воды поднялось нечто, облепленное грязью и гнилой травой, оно кричало так, что у Куприяна заложило уши, а после вся эта чёрная суть опала, рассыпалась, только ошмётки засыхали и корчились в залившем всё свете луны. Пернатая стая вспыхнула и рассыпалась зелёными искрами, только тлеющие перья долетели до земли.

– Что-о-о в-ы-ы…, – завыла старуха и растаяла, словно была соткана из тумана, пылью рассыпалась, превратившись только лишь в горсточку праха.

Оживший источник, вырвавшийся из лощины, пронёсся очищающей струёй, смывая грязь и копошащихся в ней гадов, рассыпавшихся от старухи. Вода мстила за то, что древнее зло посмело осквернить её, и теперь, освободившись, избавляло от зла эту землю.

Куприян и Григорий стояли по колено в хрустальном потоке, пронизанном лунными лучами, усталость и горечь, наполнившие душу от морока Арычихи, ушли без следа, тела наливались новой силой, крепился и дух.

Успокоился источник, ушёл в старое своё русло, разметав всё, что заболотело и замшело на его пути, как и прежде понёс он свои воды к реке, как и было назначено.

– Ну вот, сладили мы со старой кочергой, – вздохнул Белугин и хлопнул Куприяна по плечу, убирая в ножны клинок, – А ты молодец, ничего не испугался, хотя ведь такое впервые тебе пришлось пережить!

– А я уж было подумал, что ты ей сейчас голову отрубишь, – вздохнул Куприян, – И тогда…

– Я себя едва сдерживал, признаться. В один миг и сам подумал расколоть ей череп, особенно после того, как её змеёныши стали ноги мне рвать. Но… тогда она возродилась бы снова, через время нашла бы себе новую жертву, забрав тело и став новой Арычихой. Но мы справились! Сгинула навсегда древняя ведьма!

– Жалко, что Петра не вернуть, – покачал головой Куприян, – Жена и детишки осиротели…

– Зло свою жатву ведёт, – кивнул Белугин, – Меланье и её ребятам я помогу, не тужи. Ладно, идём. Пора домой, Куприян, отдыхать.