– Все, – ответил он, а затем торопливо продолжил: – Но, клянусь, я не хотел. Я постучался, никто не ответил, и я не хотел просто оставлять еду на крыльце из-за енотов. Мама меня прибила бы, если бы я не проверил, что ты точно ее получишь. Я не хотел… – Он, кажется, заметил, что она злится, и кашлянул. – В общем, извини.

Суджин прижала ладони ко лбу, потерла его, словно пытаясь проснуться. Это был кошмарный сон. Она понимала, что это глупо, но все равно винила миссис Мун. Если бы не ее глупая жалость, не ее глупый суп, ничего не случилось бы.

– Марк, об этом никто не знает, – медленно проговорила она. Головная боль усиливалась, но она не знала, от стресса ли это или побочный эффект магии. – Только самые близкие родственники – Суджин говорила уклончиво, но ее просьба была очевидной: никто не должен знать.

— Я понимаю, – ответил Марк, не дожидаясь, пока она пояснит. – Я никому не скажу, Су. Обещаю.

Она убрала руки ото лба и посмотрела на Марка. В его лице читалась уверенность. Он назвал ее Су. Он не называл ее так с тех пор, как они были детьми. У нее в животе появилось странное чувство, словно ее отбросило назад во времени. Но в этом было и что-то утешительное. Рядом с ней сидел Марк Мун: по-прежнему тот мальчик, вместе с которым она скучала каждое воскресенье в амбаре, переоборудованном под церковные службы, и пыталась игнорировать запах навоза, обмениваясь с Марком записками, пока звуки гимнов поднимались к стропилам.

Хотя они больше не были друзьями, пусть даже траектории их маленьких жизней шли параллельно, не соприкасаясь, они по-прежнему в каком-то смысле были связаны друг с другом. Она не сомневалась, что он сохранит ее секрет. У нее не оставалось другого выбора – только верить.

– Спасибо. – Чтобы заполнить неловкую тишину, которая последовала за этим, она принялась убирать тарелки.

– Значит, та крыса. Это ее я кремировал сегодня утром, да? – спросил Марк и встал, чтобы помочь.

– Ага, – сказала Суджин. – Мы возвращаем Милкис каждые несколько лет. Иногда чаще, если здоровье подводит ее быстрее. Ее держала еще наша мама, когда была маленькой. Это мама всему нас научила.

– Значит, то, что вы все эти годы приносили ее на кремацию, как-то связано с… – он подбирал слова, – со всем этим, – закончил он, взмахнув рукой.

– Ага. Если ты закопаешь разные части тела в разных местах, ничего не сработает. Если ты не собираешься использовать какую-то часть, ее нужно уничтожить. Нужно избавиться от остатков.

Марк поморщился.

– Кстати сказать – ох, черт. — Он сунул руку в карман и вынул коробочку с пеплом. Она промокла от дождя. Когда он открыл ее, оказалось, что пепел прилип к стенкам, серый, как пятна графита.

– Ты шутишь? Пожалуйста, выброси это.

– В мусор? Звучит не очень этично.

– Разве? – Она посмотрела на него, складывая пиалы в раковину. – Пойдем со мной.

* * *

Наверху Суджин заставила Марка встать по одну сторону клетки Милкис, а сама встала с другой.

– Посмотри, – сказала она. В клетке крыса радостно точила зубы о деревянный блок, ее тело было одновременно и старше них самих, и совершенно новым. Умершее, но больше не мертвое.

Столкнувшись со свидетельством того, что магия Суджин работает, Марк снова побледнел.

– Это невозможно, – произнес он и потер губы рукой. Лампа светила ему в лицо, и на него ложились тени от прутьев клетки.

– И все-таки. – Суджин открыла дверцу, и Милкис взбежала по ее руке. – Видишь, – ровным голосом произнесла она. Протянула руку и почесала крысе шею. – Жива и здорова. Разве это не радует тебя, этичный сжигатель тел?

Марк бросил коробочку с прахом в мусорную корзину, снял крысу с плеча Суджин и поднес к лицу, словно пытаясь учуять гниение, пробивающееся сквозь запахи сырой газеты и шерсти.

– Доволен? – спросила Суджин, когда он наконец опустил Милкис на трюмо, где крыса принялась метаться, пытаясь лизнуть бутылки с лосьонами или пожевать что-то, для этого не предназначенное.

– Думаю, да, – сказал он, а затем снова замолчал. Тишину нарушало только скрежетание Милкис, которая забиралась на подставку для ручек.

Суджин вздохнула.

– Ты испугался, да?

Марк неожиданно улыбнулся и опустился в кресло.

– Разве не очевидно? Прости, это… – Он с отсутствующим видом покрутил шнурок худи. – Поверить не могу, все это время ты и Мираэ были способны на подобное, а я ничего не знал. Когда вы сами об этом узнали?

Она внимательно присмотрелась к нему. Многое в Марке изменилось. Волосы, которые были когда-то прямыми, как у его матери, теперь стали слегка кудрявыми, как у отца. Щеки, которые раньше выглядели пухлыми, втянулись, хотя над верхней губой оставался жемчужный шрам с тех времен, когда все они заболели ветрянкой, и он не утерпел, стянул рукавицы и почесался.

Но его глаза были прежними. Большими, ясными и наивными.

– Мы случайно обнаружили. Мама хотела держать это в секрете как можно дольше, – сказала Суджин. – Потому что дети безответственные. Понимаешь? Она не хотела, чтобы мы сделали что-то глупое или начали хвастаться этим.

Когда мне было семь, мы с Мираэ нашли совиную погадку ^[1] и решили поиграть в похороны во дворе. Мы закопали ее рядом с помидорами. И тут все растения вокруг погибли, а из земли послышались вопли мышей, которые пытались выбраться на поверхность.

Она улыбнулась этому воспоминанию, тому, как взвизгнула ее сестра, когда из земли высунулась первая мордочка, за которой последовало полдюжины других. Подбежали родители, размахивая лопатами, готовые защитить детей от похитителей. Но они обнаружили лишь своих дочерей, которые вопили, вцепившись друг в друга.

– А потом мы потеряли сознание. Мы впервые кого-то оживили, шесть зверьков одновременно. Мы проспали целые сутки. Родители уже собирались везти нас в больницу. Когда мы очнулись, мама решила, что безопаснее будет объяснить нам, на что мы способны. Как ответственно относиться к этому и как делать все правильно.

Суджин захватили воспоминания. Она с сестрой на коленях в саду, рядом с мамой, разрывает землю руками, чтобы закопать лапку птицы, которая врезалась в их окно. Стебли росички пригнулись под тяжестью магии, когда синичка взлетела в воздух, разметав крыльями землю.

Суджин посмотрела в окно, чтобы не встречаться взглядом с Марком. Она часто вспоминала об этих моментах, но прошли годы с тех пор, как она облекала их в слова. Да и кому ей рассказывать об этом? Отец не любил говорить о прошлом. Он вообще не особо любил говорить.

Она бы все отдала, чтобы снова пережить те прекрасные, сияющие первые дни осознания. Магия и ее новизна словно насыщали все вокруг статическим электричеством. Наследство, которое передавалось от девушки к девушке. Мама говорила, что, возвращая что-то назад, она чувствовала себя ближе к своей покойной матери. Тогда Суджин не понимала – все, кого она любила, по-прежнему рядом, – а теперь поняла.

– Знаешь, я могу их слышать, – сказала она.

– Кого?

– Я слышу людей, когда воскрешаю. Слышу женщин из моего рода, которых уже нет.

– Что, как призраков? – спросил Марк. – Ты можешь с ними говорить?

– Нет, не так. Это скорее… – Она подбирала слова. – Как коллаж из воспоминаний. Я слышу, как девушки смеются, разговаривают. Я не могу контролировать то, что слышу. Будто в соседней комнате кто-то переключает радиостанции. – Она подцепила заусенец, полумесяцем свернувшийся у ногтя. – Иногда я слышу маму. Это не похоже на запись голоса. Она словно совсем рядом, невидимая, но такая близкая, что я могу к ней прикоснуться.

Она опустила взгляд на руки, на пятнышко крови, которое проступило там, где она оторвала заусенец. Она не совсем понимала, зачем рассказывает все это, но, начав, не могла остановиться. Было что-то утешительное в том, что теперь эти воспоминания живут в еще чьем-то сознании. Будто где-то там мама и Мираэ по-прежнему воскрешали малых созданий, пусть даже лишь в саду чужого воображения.

– И у тебя вся семья… умеет такое?

– Папа не может. Только женщины, только со стороны матери. Только я и… – Слова повисли в воздухе, как рыболовные крючки.

– Понятно, – тихо сказал Марк. Вот оно: выражение жалости, которое было для нее невыносимым. Она осталась одна. Полный дом чудесных, дарующих жизнь женщин, но их все равно не удалось спасти.

Между ними повисла тишина, и, словно ощутив потребность смотреть на что угодно, только не на нее, Марк стал разглядывать спальню. Суджин смутилась. Может, ему покажется странным, что с тех пор, как они были маленькими, изменилось совсем немного? К потолку по-прежнему приклеены светящиеся созвездия, стеклянные банки наполнены звездочками-оригами. И может, ему покажется тревожным, что прошел почти год после смерти ее сестры, а они с отцом так и не убрали вторую кровать?

Все вещи Мираэ находились там, где она оставила их в день своего исчезновения. У зеркала лежал чехол для контактных линз с высохшими линзами внутри и расческа с тонкими зубьями, забитыми темными волосами. Рядом стояла бутылочка физраствора, которую она забыла закрыть. Стол Мираэ превратился в алтарь невозвратимого прошлого.

– Я скучал по этому месту, – сказал Марк, и это прозвучало как «я скучал по тебе». Он взглянул на нее и тут же, словно напуганный тем, что Суджин, оказывается, тоже на него смотрит, поспешно отвел взгляд и уставился на флюоресцентные звездочки на потолке.

Суджин было как-то странно снова видеть его в этой комнате. Будто столкнулись две эпохи ее разорванной пополам жизни: время до смертей и время после них.

– Помнишь, когда у Мираэ выпало несколько молочных зубов, и ты вытащил один у себя, чтобы ее утешить? Ты сидел прямо тут, где сидишь сейчас.

Он не помнил.

– Один у меня до сих пор хранится. Не твой, конечно. Мираэ. Она правда считала, что их забирал Бог, а на самом деле они просто застревали в решетке водостока – долгая история. Мама нашла один после дождя. – Суджин встала и достала пластиковый пакетик с застежкой. На дне лежал молочный зуб. Это была самая странная проверка в истории, но она знала, что если Марк продемонстрирует отвращение, она вышвырнет его из дома.

Он не дрогнул, взял пакетик и всмотрелся в крошечный зуб за мутноватым пластиком.

– Су, пожалуйста, не говори, что ты сохранила это, чтобы вернуть… вернуть Мираэ…

– Даже не шути о таком, – перебила Суджин, хотя она бы соврала, сказав, что никогда не задумывалась об этом. От мамы не осталось ничего, что можно было бы закопать. А от сестры – эта реликвия. Зуб был целый, блестящий. Достаточно здоровый, чтобы дать росток новой жизни.

– Я не шутил, – тихо произнес он.

– У нашего дара есть цена, Марк. Мама взяла с нас обещание, что мы будем воскрешать только мелких животных, и даже их не слишком часто. В нашем роду были люди, нарушившие это правило, и для них это, похоже, хорошо не закончилось, – ее слова прозвучали слишком легко. Сама не зная, почему, она вдруг почувствовала раздражение. – Мама рассказывала нам одну историю. О двоюродной бабушке, у которой младшего брата убило шрапнелью во время войны. Он был ее единственным живым братом. Что бы ей ни говорили родные, она не могла его отпустить. Она носила его тело на себе, пока это не стало невозможно. – Суджин сглотнула. Ей послышалось, будто над ухом жужжат слепни. Она не сомневалась, что они с Мираэ однажды слышали голос этой двоюродной бабушки, много лет назад, она истерически кричала, когда Милкис оживала у них в руках. Это был ужасный вопль, исполненный животного ужаса. После этого они не воскрешали по меньшей мере год. – И вот моя двоюродная бабушка отрезала у брата палец и сожгла его тело. Она попыталась вернуть его к жизни.

Марк перестал крутить в руках пакетик с зубом. Он напряженно застыл.