– Вы интересуетесь первобытными людьми или вас волнует, были ли Гренландия и Гебриды единым куском суши? Конечно, они были соединены. Наверное, по пути на запад, в Гренландию, викинги привели овец на Эйле-анн-нан-Шоай: «шоай», или «соай», – старинное название овец.

– Я читал об этом, но… думал, что докладывали о чем-нибудь новеньком.

Бригадир посмотрел на Брэддока, но лицо майора выражало бесхитростное обезоруживающее любопытство.

– Нет, разумеется, – промямлил майор, – наши парни – обычные любители.

– А как насчет штатских – биологов, например? Их пускают на остров?

Мэтьюсона раздражала подобная настойчивость, но он сдержался:

– Да, обычно там живет группа орнитологов, несколько ботаников, иногда бывают студенты. Они приезжают летом, добившись разрешения в Совете по охране природы: немного назойливы, но совершенно безобидны.

– А они не обнаружили чего-нибудь особенно интересного?

– Если и обнаружили, то нам об этом не доложили. Как бы то ни было, у вас не будет времени на научные изыскания. Текущая задача – эвакуировать наших ребят, и у вас не будет свободной минутки, поверьте мне. Поймете, когда ознакомитесь с планом операции.

Он пожелал Брэддоку спокойной ночи, невольно задавая себе вопрос, каково придется Стэндингу с таким заместителем.

В соседнем вагоне Брэддок, не раздеваясь, устроился поудобнее на полке и начал внимательно просматривать план операции. Страницы плясали в такт покачиванию вагона, мирно постукивали колеса. Брэддок читал не отрываясь.

В тысяче миль отсюда другой человек в таком же спальном вагоне внимательно изучал запись беседы с одним из немногих уцелевших после гибели крейсера «Дуарт-Касл». Впервые ему удалось собрать кое-какие сведения за пределами Канады. Эд Лейн собирался продолжить поиски в Лондоне, у него в руках был список из пяти человек, с которыми он бы не отказался побеседовать. Пока что он направлялся в Париж, чтобы оттуда немедленно отправиться в Лондон.

Ночной экспресс прибыл в Глазго в шесть тридцать утра. Штабная машина встречала бригадира Мэтьюсона на Центральном вокзале, и по дороге в аэропорт Ренфру бригадир и Брэддок обсудили детали плана. Давая показания в военном трибунале, бригадир утверждал, что предоставил Брэддоку самые широкие полномочия для выполнения приказа об эвакуации. На самом деле в ходе беседы выяснилось, что у Брэддока не только возник ряд вопросов, но, похоже, он считал весь план операции неудачным и в корне ошибочным. Сроки не устраивали его в первую очередь.

– Согласен, у вас не будет времени развернуться, – пояснил Мэтьюсон. – Но я не виноват. Правительство торопит с эвакуацией. Уверен, это толковый план, и ребята, которые его составляли, постарались. Раз они считают, что вы успеете эвакуироваться, то так оно и есть.

Брэддок, однако, и не думал сдаваться:

– Десантные суда выйдут из порта тогда-то, в такое-то время, секунда в секунду, прибудут на остров Лэрг ровно через двенадцать часов, погрузка займет не более шести часов, выйдут вечером и вернутся в порт на рассвете следующего дня! Все очень мило, аккуратно и убедительно, если вы день-деньской протираете штаны в штабе. Всем плевать на сложные климатические условия и тысячу мелочей, которые вполне могут помешать исполнителям этого великолепного плана. Насколько я знаю, оборудование на базе очень ценное, часть техники секретная. А что будет, если разразится шторм? Я должен рисковать судами, оборудованием, чтобы вписаться в график, в реальность которого я ни капли не верю?

– Черт побери, проявите инициативу! Ради этого вас сюда и назначили. – И тут Мэтьюсон, очевидно, не в первый раз процитировал известного полководца, под началом которого ему довелось служить в войну: – Я не вникаю в мелочи, это моя манера. Пусть специалисты занимаются деталями. В данном случае такой специалист – вы, Брэддок. Понятно?

Тем временем они добрались до аэропорта. Мэтьюсон уехал, а Брэддок сразу после завтрака в десять утра вылетел в Сторновей. Там его ждал военный вертолет. Он приземлился в Нортоне, на западном побережье острова Хэррис, около часу дня. Прибывшего встречал адъютант, капитан Фергюсон, который сообщил Брэддоку, что полковник Стэндинг ожидает его в штабе. Не сохранилось записи беседы, которая происходила во время этой первой встречи. Она продолжалась чуть более десяти минут, и, когда оба офицера появились в столовой на ланч, отношения между ними уже можно было назвать напряженными.

Общее впечатление от приезда Брэддока, степень его личного влияния на операцию наиболее четко удалось передать лейтенанту Филду, офицеру-инструктору, в его показаниях в ходе расследования. Эти показания, данные еще в ходе предварительного расследования, могли бы оказать существенное влияние на последовавший военный трибунал, если бы его не свернули так внезапно. Особый вес его суждениям о происшедшем придавало то обстоятельство, что лейтенант Филд был значительно старше остальных офицеров, имел хороший послужной список и, разумеется, жизненный опыт и знание людей. Два первых абзаца его показаний, как наиболее важные для дальнейшего понимания катастрофы, я привожу полностью:

«13 октября майор Брэддок прибыл в расположение ракетной воинской части в Нортоне. Думаю, что его назначение оказалось неожиданностью для большинства офицеров, за исключением полковника Стэндинга, которого предупредили утром телефонограммой. Я бы сказал, даже шоком, потому что офицеры уже свыклись с мыслью о зимовке на Гебридах в полной изоляции от всего мира. Майор Брэддок мгновенно разрушил эти планы и привычный ход вещей. Он был чрезвычайно сильной личностью, обладал удивительной жизненной силой и духовной энергией. Что бы ни было обнаружено, я хочу с полной ответственностью заявить, что считаю его именно тем человеком, который был необходим, чтобы успешно справиться с поставленной задачей.

Я знаю, какие черты характера требуются, чтобы руководить операцией, успех которой полностью зависит от слепого случая; но на основе моих личных наблюдений и из того, что я слышал от капитана Фергюсона, приятеля моей дочери, часто бывавшего у нас на ферме, у меня зародились определенные опасения. Еще до приезда майора Брэддока у солдат и офицеров возникло смутное ощущение угрозы, давления, исходящего со стороны какого-то врага, непонятная взвинченность, какая бывает перед боем. Прибытие Брэддока послужило сигналом к началу битвы. Он дал почувствовать, что мирная жизнь осталась позади. Большинство молодых не хотело идти у него на поводу и отдавать все свои силы эвакуации, да и некоторые старшие офицеры тоже негодовали. Потом, разумеется, они сделали все возможное в экстремальных обстоятельствах, которых до начала этих событий никто не мог себе вообразить и в страшном сне».

Перед тем как уехать из Лондона, Мэтьюсон успел связаться с управлением водного транспорта и отдать приказ, чтобы оба тральщика заправили горючим, отменили все увольнительные и чтобы суда стояли на рейде, готовые выйти по первому требованию. В результате положение дел на момент появления Брэддока было удовлетворительным. Один тральщик уже совершил первый рейс и был на обратном пути к острову Лэрг, второй входил в гавань Левенборо, отставая от графика всего на два часа. Стояла холодная, ясная погода, дул северный ветер, на небе не было ни облачка.

Впрочем, как верно отметил лейтенант Филд, хорошая погода не могла длиться вечно, а люди не могли без конца работать на пределе своих возможностей. Напряжение уже начало сказываться, в Левенборо оказался плохой причал, на острове Лэрг болты, удерживающие бараки и оборудование, насквозь проржавели, и через два дня совершенно вымотанные люди, вяло двигаясь в полусне, погружали одну партию оборудования, чтобы сразу приступить к демонтажу следующей. Пока Брэддок трудился не покладая рук, чтобы максимально ускорить отгрузку, Эд Лейн прибыл в Лондон и начал разыскивать родственников Альберта Джорджа Пайпера, некогда главного старшины корабельной полиции на крейсере «Дуарт-Касл».

Первым в списке стоял Пайпер, вторым шло имя моего брата.

Глава 2
Мой брат Ян

15 октября

Через два дня, 15 октября, около десяти утра у меня зазвонил телефон и мягкий мужской голос произнес:

– Мистер Росс? Меня зовут Эд Лейн. Вы, случайно, не родственник сержанта Яна Аласдира Росса, объявленного пропавшим без вести в 1944 году, когда торпедировали крейсер «Дуарт-Касл»?

– Это был мой брат.

– Это был?.. – В голосе чувствовался сильный американский акцент. – Ого, вот здорово. Не ожидал напасть на след так быстро – вы только пятый Росс, которому я позвонил. Побудьте дома еще час, о’кей? – И он повесил трубку, оставив меня недоумевать, какого черта ему от меня нужно.

Я рисовал суперобложку книги для Алека Робинсона, но после этого телефонного звонка уже не смог вернуться к работе. Я пошел в маленькую кухоньку, сварил кофе и потом долго стоял с чашечкой у окна, задумчиво глядя на бесконечную череду крыш, заводских труб и телевизионных антенн, за которыми виднелся вдали мост Тауэр. Я думал о брате, о том, как я его любил и ненавидел одновременно, о том, что никто за все долгие годы, прошедшие без него, так и не смог заполнить пустоту, образовавшуюся после его смерти. Хотя тогда, получив известие о его гибели, я почти обрадовался. Мне казалось, что для него было наилучшим выходом пасть на поле боя или вот так в открытом море, во время гибели крейсера.

Я отвернулся от немытого окна, взглянул на макет суперобложки, лежащий на столе среди беспорядочно разбросанных красок и кистей, и принялся ходить взад-вперед по студии, задавая себе вопрос, почему Лейну взбрело в голову ворошить прошлое и вытаскивать на свет события более чем двадцатилетней давности. Какого черта ему понадобилось копаться в том грязном деле? Я до сих пор помню потрясение, которое испытал, когда ко мне прямо на фабрику заявилась военная полиция. Я не сразу догадался, что брат дезертировал. Засыпая меня вопросами, они установили, что наш отец умер, а больная мать живет одна в Арднамурхане. «Там-то мы его и застукаем». После этой фразы я разрыдался и заорал, что мой брат был прав, что бы он ни натворил, и почему они напали на него, рядового, а не офицера. Тогда лопоухий сержант полиции с перебитым носом – даже сейчас я мог бы нарисовать его портрет по памяти – завопил в ответ каким-то скрипучим, на редкость противным голосом:

– Офицер валялся без сознания после неслабого удара в челюсть, когда его расстреляли в упор из автомата! Целую очередь принял на себя! И еще двадцать человек погибли ни за что ни про что! Он ни в чем не виноват, детка? Да это было хладнокровное убийство, у-бий-ство, понимаешь?!

Я снова уставился на макет суперобложки, где карандашом уже наметил название – «И НАСТУПИЛ МИР». Я прочел книгу, мне она понравилась, но теперь я взглянул на нее по-другому, припоминая главы о войне, разделяя то чувство незащищенности в мире без будущего, которое пытался передать автор. Уличный шум вернул меня к действительности, в суматошную атмосферу Ист-Энда. Моя студия размещалась в мансарде, прямо над лавкой мясника, – это все, что я мог себе позволить. Кровать, стол, мольберт занимали большую часть комнаты. Возле стены стояли картины, которые я написал на острове Милос. Свободного места явно не оставалось, по комнате можно было пробираться лишь с трудом. В углу приткнулся шкаф, где хранилась одежда и походное снаряжение, которое я приобрел на деньги, вырученные от продажи двух картин: «Остров Милос на заре, вид с каика…» и «Затонувшая греческая галера». Только две работы мне удалось продать. Снаряжение я купил еще в те времена, когда собирался писать остров Лэрг, пока мне не отказали в разрешении туда поехать.