Блэнд зашагал по каюте, не произнося ни слова. Его одолевали сомнения. Неожиданно он направился к двери, по-видимому приняв решение.

– Я отвечу Иду независимо ни от чего, – бросил он мне через плечо.

Я поднялся на мостик. В мрачных сумерках море казалось вздымающейся громадой. Я постоял там немного, глядя, как серые массы воды перекатывались через нос, когда маленькое суденышко ныряло в волны. Над мачтой кружились альбатросы. Они парили в потоках ветра, раскинув огромные крылья. Воздух был на редкость холодным. На обвесе^[11] нарос тонкий слой льда, парусина стала жесткой и гладкой на ощупь. Я прошел в рулевую рубку и взглянул на барометр.

– Плохо, – сказал бородатый норвежец, стоящий за штурвалом.

Он был прав. Давление было очень низким и продолжало падать.

– Лето же еще не кончилось, да? – На его бородатом лице появилась улыбка. Но его голубые глаза не казались веселыми.

Дверь отворилась, и в рубку вошла Джуди, следом за ней ворвались дождь и снег.

– Погода, кажется, портится, – сказала она. Ее лицо было бледным и осунувшимся.

– Мы направляемся в высокие широты, – напомнил я.

Она мрачно кивнула. Я предложил ей сигарету. Чиркая спичкой, я увидел, что ее руки слегка дрожат. Она жадно затянулась и спросила:

– Это была телеграмма от Ида?

– Да, – ответил я.

– Что в ней?

Я пересказал содержание.

Она отвернулась и стала смотреть в окно. Море было холодным и серым. Беспорядочные массы воды, едва различимые в сумерках, казалось, собрались сокрушить рубку. Какое-то время Джуди молчала, а затем испуганно проговорила:

– Мне страшно.

– Просто плохая погода.

Она бросила сигарету и яростно придавила ее каблуком.

– Нет. Дело не в погоде. Это что-то другое… не знаю, что. – Она повернулась и взглянула на меня: – У меня ужасные предчувствия из-за смерти отца. Все должно было кончиться скорбью и печалью. Но еще не кончилось. Я боюсь, – повторила она.

Я подошел к ней и взял ее за руку. Она была холодная как лед.

– Это неприятно, – сказал я. – Но не стоит волноваться. Все встанет на свои места, когда ты окажешься на «Южном Кресте».

– Не знаю. У меня такое чувство, будто все только начинается. – Она взглянула на меня. В ее серых глазах была тревога. – Уолтеру что-то известно. – Голос ее задрожал. Она казалась очень усталой.

– Почему Хоуву должно быть что-то известно? Тебе это просто кажется.

– Мне не кажется, – ответила она резко. – Я впервые вижу все так ясно.

Я не ответил ей, и какое-то время мы молчали. Потом Джуди высвободила руку, достала из кармана пачку сигарет и предложила мне.

– Ты никогда еще не бывал на таком дальнем юге? – спросила она спокойно и чуть резковато.

– Нет. Но льды я уже видел. Когда мне было двадцать лет, я вместе с университетской экспедицией был в Юго-Восточной Гренландии.

– А-а-а. Ты ученый? – Она протянула мне свою сигарету, и я закурил. – Увидишь, здесь все по-другому. Из-за ледяной глыбы Южного полюса тут намного холоднее.

Она затянулась и добавила:

– Паковый лед редко встречается так далеко на севере в это время года. Такое случилось в четырнадцатом году, когда здесь был Шеклтон на своем «Эндюрансе».

– После войны я был в Осло и видел «Фрам». Это самый лучший музей полярных исследований.

– Да. Мне тоже он понравился. Мы очень гордимся «Фрамом».

Разговор начал иссякать, и я спросил:

– Это твое первое путешествие в Антарктику?

– Нет, – ответила Джуди. – Не первое. Когда мне было восемь лет, отец взял меня с собой на Южную Джорджию. Это было сразу после того, как умерла моя мать. Бернт был одним из скиттеров в Гритвикене. Я пробыла там около двух месяцев. Потом он отправил меня к своим друзьям в Новую Зеландию. Я оставалась там год, а потом отец снова забрал меня к себе.

– Гритвикен находится на Южной Джорджии? – спросил я.

– Да. На острове есть береговая станция. Раза три-четыре я ходила с отцом на его китобое.

– Так ты опытный китобой, – пошутил я.

– Нет, – ответила она. – Я не такая, как Герда Петерсен.

– Кто это?

– Герда – дочь Олафа Петерсена. Олаф был напарником моего отца, когда тот работал в Гритвикене. Мы с Гердой ровесницы. В детстве играли вместе. Но с ней было трудно. Она больше напоминала парня. Ее отец говорил, что сделает из нее первую в Норвегии женщину-скиттера.

– Она, наверное, грубовата, – предположил я.

Джуди улыбнулась.

– Бедная Герда. Знаешь, она не очень красивая. Ей стоило родиться мальчиком. Она выдержала все экзамены. Могла бы стать капитаном. Но она предпочла отправиться на юг напарником своего отца. Подчиненные просто обожают ее. Думаю, она очень счастлива.

Внезапно в рубку ударил сильный порыв ветра. Судно накренилось и резко нырнуло в воду. Я почувствовал, как оно затряслось. Дверь с треском распахнулась, и в рубку вошел рулевой. Джуди проговорила:

– Пожалуй, я спущусь вниз.

– Я пойду с тобой. Хочу немного поспать, прежде чем начнется шторм.

Я сказал рулевому, чтобы он разбудил меня, когда разгуляется ветер, и проводил Джуди до каюты. Под палубой удары волн ощущались намного сильнее. Но я знал, что худшее – впереди.

– Я познакомлю тебя с Гердой, – сказала она, когда я открыл дверь ее каюты. – Она толстая и веселая – тебе, наверное, нравятся такие. – Джуди улыбнулась. – Надеюсь, у тебя достаточно теплой одежды. Когда наступит рассвет, на мостике будет очень холодно.

– К счастью, у Садмена почти тот же размер, что и у меня, – ответил я.

Я пожелал ей спокойной ночи и закрыл дверь. Вернувшись в свою каюту, я скинул ботинки и, не раздеваясь, с головой забрался под одеяло.

Я долго не мог заснуть, прислушиваясь к звукам, которые издавало судно, и думая о том, что «Южный Крест», к которому мы стремимся, находится в двух тысячах миль к зюйд-весту от нас.

Шторм разыгрался после четырех утра. Я проснулся, почувствовав, как лавина воды обрушилась на палубу. Теперь в каждом звуке слышалась борьба судна с разбушевавшейся стихией – в скрипе мебели в каюте, в дрожащем гуле двигателей, в неверном движении буксира, когда он погружался в пучину и вновь поднимался на поверхность. Я чувствовал, как стальные переборки каюты изгибались от напряжения. Судно уподобилось живому существу, отчаянно борющемуся за жизнь.

Я откинул одеяло и нащупал непромокаемые ботинки. Когда я натягивал на себя непромокаемый костюм, пришел рулевой. Он не произнес ни слова – просто кивнул и исчез. Как только я вышел наружу, порыв ветра едва не сбил меня с ног, с силой прижав к релингу. Море зелеными волнами перекатывалось через ют. Я с трудом забрался на мостик. Короткая ночь кончилась. Но рассвет был серым и темным. Рулевой вел судно прямо против ветра. Волны казались высотой с гору, их вершины белели от шипящей пены. Шел дождь со снегом, накрывая все вокруг беспросветной завесой.

Не стану и пытаться описать следующие восемь дней. Всем, кто был на борту, они показались нескончаемым адом. Время от времени лил дождь. Гораздо чаще просто дул ветер. Сила ветра менялась, но он ни разу не бывал слабее шести баллов. Он дул с юго-запада, временами отклоняясь на пару румбов в каждую сторону. Море было похоже на горный кряж, пришедший в движение. На судне не осталось ни единого сухого места. Почти все страдали от морской болезни. За все эти восемь дней мы видели солнце лишь один раз – это был жидкий проблеск света, который пробился на несколько минут сквозь брешь в темнеющих тучах. Я старался не думать о цели нашего путешествия – «Южном Кресте»; я старался не думать ни о чем, кроме судна. В моем мозгу, отупевшем от бессонницы, была лишь одна мысль: как сохранить буксир.

Большую часть времени я проводил на мостике. Пару раз ко мне поднимался Блэнд – его изможденное лицо казалось голубым от холода и морской болезни. Каждый раз он спрашивал наши координаты. Все его интересы сейчас сводились к достижению одной цели – как можно скорее добраться до «Южного Креста». Его раздражало то, что мы так медленно движемся, он испытывал чувство бессильного гнева на стихию. Я помню, как он стоял на мостике, потрясая кулаком и крича морю:

– Будь ты проклято! Будь ты проклято!

Ступеньки трапа покрылись коркой льда. Блэнд поскользнулся на спуске, и волна, с силой ударившая о борт судна, едва не унесла его в море. Он довольно сильно ударился и больше не поднимался на мостик.

Один раз ко мне пришла Джуди. Я рассердился и велел ей идти в свою каюту. Кажется, я даже нагрубил ей. Это имело желаемый эффект, и больше она не появлялась. Но теперь каждое утро один из матросов приносил мне фляжку с бренди.

– От фру Блэнд.

Я был благодарен ей за это.

Единственным пассажиром, который неизменно поднимался ко мне на мостик каждый день, был Бономи. Он тоже страдал от морской болезни, но пересиливал себя и, не думая об опасности, появлялся на мостике со своей фотокамерой. Он неизменно приветствовал меня фразой:

– Снова все сошло благополучно, да?

И его смуглое лицо расплывалось в широкой улыбке.

Однажды я спросил его о докторе Хоуве:

– Его укачало?

– Конечно, – ответил Бономи. – Но как может не тошнить человека, если он выпивает по две бутылки виски в день? Он просто невозможный человек!

И все-таки шторм сыграл нам на руку. С людьми из Сэндфьорда больше не возникало никаких трудностей. Шторм их просто измотал. Судя по прошлым сезонам, это был беспрецедентный случай. Было намного холоднее, чем обычно в это время, и по силе шторм превзошел все ожидания. Но к четырнадцатому числу наши координаты были уже 54°42′ ю. ш., 24°65′ з. д., то есть мы находились примерно на пятьсот миль восточнее острова Южная Джорджия. Световой день длился фактически все двадцать четыре часа. К счастью, видимость была более или менее хорошей, поэтому пятнадцатого числа мы разглядели первый айсберг. А вскоре после этого впередсмотрящий, сидевший на топе мачты, увидел по правому борту землю. Это был первый из Сандвичевых островов. Он показался лишь ненадолго, а потом небо снова заполонили темные облака, пошел сильный дождь, и видимость сократилась до нескольких миль.

Мы двигались курсом 47 градусов на зюйд-вест, и айсберги стали попадаться постоянно; некоторые из них представляли собой огромные, вздымающиеся над водой глыбы льда – неровные, с выростами, похожими на башенки и арки, они напоминали плавучие форты. Один из них был длиной почти в три мили, плоский за исключением высокого, крутого нароста, похожего на надстройку судна. Этот айсберг был подобен исполинскому авианосцу, покрытому льдом.

Теперь я постоянно поднимался на мостик – судя по последним данным, полученным с «Южного Креста», мы были от него уже довольно близко. Мы связывались с ним по радиотелефону, который работал в пределах четырехсот миль. Но когда начался шторм, связь прервалась, и установить ее пока было невозможно.

В ночь на шестнадцатое шторм был сильнее, чем все предыдущие дни. Из-за плотной завесы серого, холодного дождя видимость снизилась практически до нуля, и я велел уменьшить скорость. Вскоре впередсмотрящий крикнул с мачты:

– Isen!^[12]

Я приказал медленно идти вперед и через несколько минут увидел впереди мерцание льда. Это была наша первая встреча с паком. Льдина была маленькая и неровная: кусок отломился от большой льдины где-то намного южнее и штормовым ветром был снесен на северо-восток.

Рулевой мрачно покачал головой:

– Никогда раньше не видел здесь лед летом.