Вера уже пару лет работала на фрилансе, а значит, не была привязана к конкретному офису или маршруту между домом и работой. Эта свобода, ещё недавно казавшаяся роскошью, теперь превратилась в инструмент для побега. Поэтому, когда пару месяцев назад на популярном сайте объявлений она наткнулась на скромную, плохо отфотографированную публикацию о продаже небольшого дома по цене, на которую даже не нужно было брать кредит, она задержалась на странице дольше, чем собиралась.

Фотографии были тёмные, снятые на телефон – то под углом, то с полутенью от пальца. Эта небрежность в них зацепила её сильнее, чем идеально вычищенные коттеджи из соседних объявлений. В этих снимках не было ни малейшей попытки понравиться. Казалось, будто тот, кто их выкладывал, и не рассчитывал, что этот дом вообще кому-то нужен. И именно это ощущение ненужности Веру и притянуло.

Света, сестра Петра – именно она и разместила объявление, – расписывала село и дом в лучших красках. Свет есть, интернет и сотовая связь работают, раз в неделю приезжает автолавка с продуктами. До ближайшего крупного населённого пункта – пятнадцать километров, так что в селе не было ни гула города, ни бурчания машин – ничего.

Это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой – настолько, что внутри Веры сразу зашевелилось то самое осторожное недоверие, которое всегда возникает, когда предложение кажется чересчур заманчивым. Вера в своё время насмотрелась достаточно фильмов ужасов, чтобы автоматически задать вопрос, который в подобных сюжетах задаёт единственный адекватный герой: а почему так дёшево?

На другом конце провода тогда повисла короткая, но ощутимая пауза – как будто Света не просто подбирала слова, а решала, стоит ли вообще отвечать. Но нехотя она сказала: в доме жила их с Петром мать, но она умерла год назад, и с тех пор дом пустовал.

– Я там жить не собираюсь, – объясняла Света. – Не срослось у нас с тем домом. Дом-то хороший, но стоит чёрт знает где. Жалко, если сгниёт. А так, может, кому-то пригодится.

Через неделю после того разговора Вера приехала в село в первый раз – просто посмотреть дом, убедиться, что фотографии не врут, и что всё это не окажется очередной интернет-сказкой.

Света, сославшись на какие-то неотложные дела, ехать с ней отказалась, но вместо неё вызвался Пётр – коротко, без особого энтузиазма, но так, будто счёл это своей обязанностью. Когда они подъехали, он отдал ей массивный ключ от входной двери, но сам внутрь не вошёл:

– Я тут подожду, – сказал он тогда и остался у калитки.

Теперь Вера, загнав машину во двор и с усилием притворив за собой перекошенные ворота, снова стояла у того же порога, перебирая в пальцах знакомый ключ – тяжёлый, как сама мысль зайти в дом одной. Глупо. Конечно, глупо. Дом – это просто дом. Стены, крыша, чужие старые вещи. Пустота, в которую теперь была вписана Вера – новая строчка в чужой, давно начатой истории.

Она толкнула дверь. Петли скрипнули – протяжно, пробуждаясь от долгого сна и, казалось, прислушиваясь к новой хозяйке.

Внутри пахло древесной пылью и чем-то ещё – сухим, сладковатым, как старые травы. Меркнущий свет из окон ложился на пол ломкими полосами. Он выхватывал из сумрака силуэты мебели, укрытой простынями, похожими на призрачные паруса, застывшие в безветрии.

Когда подписывали бумаги, Пётр, как бы между делом, предложил: поедем вместе, когда соберёшься переезжать. Мол, крыша кое-где течёт, забор держится на честном слове, да и вообще – первые дни всегда самые хлопотные, лучше, если рядом будет кто-то, кто сможет помочь. Тем более, у него тоже в селе нашлись дела. Вера тогда легко согласилась: помощь бы ей не помешала.

Теперь Пётр был в доме друга детства в двадцати шагах от неё, а она – тут. В его отчем доме, ставшем теперь её.

Вера не была ни сильно верующей, ни слишком мнительной. Скорее, она относилась к тем, кто иронично улыбается, услышав о сглазе или домовых, но всё равно машинально трижды стучит по дереву, чтобы не случилось чего-то плохого. Мама в детстве читала ей народные сказки, где добро и зло были разделены, как берега реки, а бабушка по вечерам рассказывала былички – странные, с провалами в логике, но липкие и неизменно возвращавшиеся в памяти в те моменты, когда тьма в комнате казалась слишком густой.

Наверное, именно эта ностальгия по беззаботным временам детства и заставила её с первого взгляда почувствовать к этому селу странную привязанность. Оно выглядело так, будто сошло со страниц давно забытого предания, застывшего среди бесконечного, неподвижного леса. Здесь всё дышало чем-то старым, не тронутым – будто время обошло это место стороной, а вместе с ним и те перемены, что стирают лица у легенд.

Кое-что из бабушкиных слов жило в Вере – глубже, чем она была готова признать. Ещё не переступая порога, она потянулась к замку переноски и открыла её. Кот пулей выскочил из своего временного убежища и тут же скрылся где-то в полумраке.

Вера на ощупь нашла на стене выключатель, зажгла свет и вошла в дом, закрыв за собой дверь и опустив засов. Разуваясь, она оперлась ладонью о косяк и тут же почувствовала, как палец что-то укололо. Вера отдёрнула руку и, склонившись к двери, присмотрелась: в щель косяка была воткнута тонкая игла – старая и потемневшая.

На секунду Вера замерла, нахмурившись, но потом аккуратно – почти с почтением – вытянула иглу. Металл неохотно поддался, оставив на подушечке пальца еле заметную полоску. Мелочь, конечно, но зачем оставлять? Ещё кто-нибудь уколется случайно. Хотя некому, конечно, кроме самой Веры. Но всё равно стоит убрать.

Поколебавшись, Вера завернула находку в старый чек, оставшийся в кармане кофты, и сунула еë в сумку. Выбросит потом, когда всё разберёт. Когда вещи займут свои места, и в доме появится её порядок.

Всего лишь иголка. Кто-то когда-то воткнул её – мало ли зачем. Может, верил в народное поверье о том, что такая иголка не пропускает в дом дурных людей и сглаз. Как Вера верила в то, что кота стоит впустить в новое жилище первым – для удачи. Суеверие? Возможно. Но такие штуки делают не потому, что уверены, а потому что так спокойнее.

В том, что в двадцать первом веке кто-то всё ещё верил в такие вещи, была даже своя очаровательная неловкость.

– Завтра вещи разберу. Да и тут тоже надо разгрести всё, – сказала Вера то ли себе, то ли Шерлоку. – Сейчас перекусим с тобой, постелю и спать ляжем.

Она оглянулась в поисках Шерлока и сразу заметила его – кот стоял на подоконнике, вытянувшись, как струна. Он не шипел, не жался к стеклу, не шевелился – просто пристально смотрел в окно. Вера подошла ближе, ступая мягко, чтобы не спугнуть этот странный момент, и тоже остановилась, глядя сквозь стекло.

За границей участка – там, где начинался лес, промелькнул какой-то силуэт. Настолько быстро, что глаза не успели уловить очертания, а мозг ещё мгновение пытался понять – человек это, животное или просто игра света. Слишком тихо для шагов, слишком плавно для звериного бега. Может, и правда волки?

Тень – и сразу после неё тишина: затягивающая, в которой даже собственное дыхание показалось Вере чужим. Звуки не исчезли – они затаились, спрятались, забились в трещины и углы, выжидая чего-то.

В доме треснула доска. Или снаружи? Да, точно снаружи. Просто обшивка поддалась под порывом ветра. Дерево стонет – бывает. Вера глубоко вздохнула, словно прогоняя наваждение, но мысль уже поднялась со дна сознания – такая цепкая, что отмахнуться не вышло.

Здесь, в этой глуши, любой звук цеплялся за нервы. В грохоте городов всё это утонуло бы в шуме моторов и голосов, растворилось бы в повседневной глухоте. А здесь – каждый шорох выделялся, давил, заставлял насторожиться. Даже тривиальные вещи – случайный скрип, движение за окном, обычная иголка – казались тут частью чего-то большего. Что же, такова природа подобных мест.

– Всё в порядке, – заключила Вера, отворачиваясь от окна. – Просто ветер.

Но ветер не умеет заглядывать в окна.

А кто-то заглянул.

Глава 2. Соседки

В ту ночь Вере снился Дима. Не фантом, не тусклая тень памяти – просто он. Во сне Дима вышел из кухни их квартиры с полотенцем на плече, растрёпанный, в своей любимой серой рубашке с чуть растянутыми локтями, и улыбнулся ей знакомой улыбкой:

– Ты где ходишь, Вер? – спросил он негромко, как в те утренние минуты, когда ещё не успели проснуться заботы. – Я уж думал, не приедешь.

Вера стояла в дверях, чувствуя, как холодная вода стекает по рукавам, собирается в манжетах и тяжёлыми каплями падает на порог. Мокрая ткань липла к телу, обвивала его, будто напоминая: она всё ещё здесь. В этом ощущении была странная, гнетущая чуждость – как если бы Вера вернулась не домой.

– Я… Не знаю, – выдохнула она, но Дима уже целовал её в висок, бегло, почти рассеянно, по-хозяйски, как делают те, кто давно живёт вместе и не нуждается в громких словах и широких жестах.

Из кухни тянуло теплом – тем, что сразу пробирается под кожу и снимает с плеч хотя бы часть накопившейся за день тяжести. В нём смешивались запах хлеба, только что вынутого из формы, и молока, которое ещё чуть-чуть – и убежит через край кастрюли. Этот запах был домашним, надёжным, и обещал: за этой дверью ничего плохого не случится.

У порога, будто сторож на своём посту, сидел Шерлок – статный, собранный, с хвостом, аккуратно обёрнутым вокруг лап. Он не мурлыкал, не тёрся о ноги, не тянулся носом к ладони – лишь смотрел. Но не на Веру – его чуть настороженный взгляд был устремлён в глубину коридора, туда, где темнота казалась плотнее, чем должна быть.

Дима прошёл в комнату, сел на край дивана и взял пульт с подлокотника. Пластик тихо щёлкнул в его пальцах, экран вспыхнул белым, на секунду ослепив полумрак и выхватив из него беспорядок на столике, смятую подушку, отражение в чёрном стекле шкафа. Дима откинулся назад, не меняя выражения лица, и переключил канал:

– Ты ведь дома теперь, – сказал Дима почти шёпотом. – Тут всё будет по-другому.

Она не спрашивала, как он. Он не спрашивал, что с ней. Никаких объяснений, слов, упрёков – как будто так и надо. Они просто были вместе – без прошлого, без тягостных воспоминаний – только с ощущением невыразимой правды, в которой хотелось остаться навсегда. Всё было правильно.

Свет пробился сквозь сон, вспоров тонкую ткань забытья. Когда Вера открыла глаза, ей показалось, что где-то за стеной щёлкнул пульт. Что воздух всё ещё хранит в себе запах хлебной корки. Что он, Дима, и впрямь где-то рядом – просто за углом, в другой комнате. Что всё это было наяву.

Но мгновение – и всё это рассыпалось. Осталась только чужая комната, занавески, впитавшие в себя сырость и пыль, и тусклый свет, в котором пока не было домашнего тепла. Ни телевизора, ни пульта, ни хлебопечки. Только простыни, наспех наброшенные чьими-то руками на мебель, чужие вещи в шкафах, её неразобранные сумки у дверей и настойчивое ощущение пустоты.

Вера хотела подумать о Диме, но не смогла. Мысли, уже готовые подняться, натолкнулись на невидимую преграду и осели обратно, тяжёлыми комьями уходя в глубину, туда, откуда их невозможно было достать без боли. Точно кто-то внутри тихо, но твёрдо сказал ей: не время, не место, не сейчас.

Она медленно села и опустила босые ноги на пол. Его доски сразу откликнулись протяжным скрипом. Шерлок, до этого неподвижно следивший за её движением с подоконника, бесшумно спрыгнул на пол и лениво потянулся, выгнув спину, выставляя передние лапы так далеко, будто хотел дотронуться до чего-то в дальнем углу комнаты.

– Сегодня пятница, – подумалось Вере. – Вещий сон, значит.

Село уже просыпалось. Где-то совсем рядом мычала корова, недалеко залаяла собака. Раздавались голоса – тихие, размеренные. Слов было не разобрать, да и трудно было представить, о чём говорят в такой ранний час.