Вере вдруг захотелось сделать что-то руками. У неё давно не было этого чувства – тянуться, двигаться, быть полезной самой себе. Прилив сил пришёл неожиданно, как будто был прислан кем-то извне. Она принялась разбирать вещи: свои тут же достала и разложила на кухонном столе, потом – принялась за хозяйские.

Дом внутри был простым, но не без уюта. Сразу за крыльцом начиналось общее пространство: прихожей как таковой не было – дверь открывалась прямо в большую комнату, совмещавшую в себе и кухню, и гостиную, и столовую.

В глубине помещения стояла печь – настоящая, деревенская, рабочая: с топкой и небольшим порталом для готовки. Прямо напротив, вдоль стены, тянулся узкий кухонный гарнитур: старенький холодильник, шкафчики, эмалированная раковина, двухконфорочная плитка. В углу рядом с печкой была деревянная лестница, уходившая вверх, к чердачному лазу. Ближе ко входу, у окна, выходившего во двор, стоял обеденный стол с четырьмя разномастными стульями.

В левой части комнаты располагался старый диван с вытертыми подлокотниками. Рядом – платяной шкаф с открытыми и закрытыми полками, уставленными посудой, книгами и разной мелочью. Среди прочего Вера нашла там большую тетрадь с потрёпанными краями, да пачку писем в желтоватых конвертах – открывать это всё она, конечно, не стала: чужое ведь, личное. Решила отдать Петру, когда увидит его.

Напротив дивана примостился низкий комод, на нём – старый пузатый телевизор с салфеткой сверху, рядом – радиоприёмник, такой, какие обычно хранят «на всякий случай». Из окна у дивана открывался вид на соседний дом – именно туда вчера вечером пошёл Пётр, к своему другу Серёге.

Слева от печки находилась дверь – она вела в крошечную спальню. Комната была настолько маленькой, что кровать занимала почти всё пространство, оставляя лишь проход до шкафа в углу и до окна, выходящего на ту же сторону, что и в общей комнате.

Прямо у входа в дом стоял ещё один небольшой комодик с тяжёлым трёхстворчатым зеркалом наверху. Когда Вера разбирала в ящиках, её взгляд зацепился за странную тень на косяке входной двери. Сначала ей показалось – просто пятно или грязь, но, приглядевшись, Вера поняла: дерево было чуть темнее в одном месте. Сбоку торчал маленький ржавый гвоздь. Второй был выдернут – осталась только дырка.

Наверное, висел мешочек или оберег. Или просто старая вешалка. Вера уже хотела отмахнуться, но почему-то не смогла. У неё возникло непонятное чувство – не тревоги, не страха, а скорее, настойчивого внимания. Почему только один гвоздь остался? Почему рядом – след, как от чего-то обожжённого или закопчённого? Мало было иголки, воткнутой в косяк?

– Не надо себе придумывать, – успокоила себя вслух Вера. – Просто старая дырка в косяке.

Из всех хозяйских вещей Вера оставила пару скатертей и полотенец, столовую утварь, несколько глиняных крынок – уж больно симпатичными они ей показались; да коробку с нитками и иголками – решила, что пригодится. Ну, и книги, конечно – их рука не поднялась выбросить.

На всё ушло не больше пары часов. Когда свои вещи были разложены, покрывала сдёрнуты, чужие письма вложены в найденную тетрадь и оставлены на столе, а свои бумаги убраны на полку рядом с несколькими оставшимися хозяйскими книгами, Вера всухомятку – воды в доме не было – наскоро перекусила привезёнными с собой бутербродами. Дом стал выглядеть жилым. Оставалось только протереть пыль и вымыть полы и окна, но для этого нужна была вода.

Когда Вера вышла на крыльцо, день только начинался, но солнце уже щекотало ресницы, и воздух был тягучим. Она опустилась на порог и привычным движением достала пачку сигарет. Над землёй висело лёгкое марево, чуть подрагивающее над дорогой. Из травы доносился негромкий треск – не сверчки, но что-то похожее, едва слышное.

Вера села на нижнюю ступеньку, щёлкнула зажигалкой – огонёк дрогнул, через мгновение – затрепетал, впиваясь в сигарету. Первый вдох был терпким, почти злым, но через мгновение привычно разлил по груди тепло. Когда едкий дым проник в лёгкие, задышалось легче. Было что-то привычное в этом пагубном, но ежедневном ритуале, который не нарушил даже переезд, странные тени и таинственные иголки в дверных косяках. Может, и правда, от себя не убежишь?

Вера медленно выдохнула, глядя перед собой. Сельская улица вытягивалась в обе стороны – длинная, подобная нитке, на которую нанизали десятки домов. Некоторые из них были ухоженными, с побелёнными рамами, заштопанными заборами и высаженными цветами. Но другие, коих было куда больше – с растрескавшимися стенами и покосившимися крышами, – слепо глядели на Веру разбитыми оконными стёклами.

Чуть дальше, слева, блестел пруд – гладь его лениво переливалась в утреннем свете, качая отражение ясного неба. За домами начинались деревья – ещё не густой лес, но уже и не посадки. И над всем этим был холм. Он возвышался за селом, будто чужой, но укоренившийся символ. На его вершине торчала колокольня – явно старинная, но всё ещё уверенно державшаяся. Солнечные лучи цеплялись за неё, пробегали по камню, скользили по остову – и исчезали.

Вера провела взглядом по домам, по холму, по воде – и вдруг почувствовала, что ей беспокойно, что всё это как-то неприветливо. Хотя нет – пожалуй, просто смотрит на неё с равнодушным терпением, как на временного посетителя, не вписавшегося в давным-давно установленный тут порядок вещей.

За спиной Веры что-то зашуршало, и она оглянулась. Шерлок сидел возле порога и смотрел не на хозяйку, а за её плечо – на соседний участок. Глаза у кота были прищурены, а шерсть – чуть приподнята на загривке.

– Здрасьте, – раздалось из-за ограды.

Вера обернулась. Девушка – на вид чуть младше Веры, стройная, с распущенными волосами и чуть влажной футболкой, прилипавшей к ключицам – стояла метрах в десяти, за забором. На ней были джинсы с низкой посадкой, в которых, казалось, совсем неудобно было бы двигаться по здешним тропам. Незнакомка приветливо помахала рукой и улыбнулась.

– Доброе утро, – кивнула Вера, поднялась на ноги и двинулась в сторону гостьи.

– Вы, верно, Вера? – скороговоркой выпалила та, почти ласково, подходя ближе к ограде. – А я Марина. По соседству тут живу с отцом, – она махнула рукой в сторону дома у пруда, как раз того, где вчера загорелся свет, когда Вера приехала. – Мы с Пелагеей знакомы были.

– Очень приятно, – откликнулась Вера, а потом нахмурилась. – С Пелагеей?

– Ну, с Петькиной матерью, – пояснила Марина, не прекращая улыбаться.

Вера присмотрелась – улыбка у Марины была не натянутая, не дежурная – настоящая. Может, слишком уж широкая в контексте их знакомства, но вовсе не враждебная. Просто… Какая-то небрежная, как у людей, которые говорят с лёгкостью и слушают через раз.

С такого расстояния Вера увидела, что волосы у Марины мокрые. Видимо, её взгляд от собеседницы не укрылся, и соседка пояснила, рассмеявшись:

– Плаваю я по утрам. Жара такая стоит, что вода утром – парное молоко. Захотите – тоже приходите. А можно, кстати, на «ты»? Мы тут так привыкли, по-свойски. Только к старикам на «вы».

Проговорила она это быстро, одним дыханием, будто боялась, что её перебьют. Складывалось впечатление, что всё это она повторяла уже сотню раз, и даже не помнила, где заканчивалась привычка, а где начиналась искренность.

– Можно, конечно, – Вера улыбнулась в ответ.

– Класс! Если чего надо, спрашивай. Село у нас… Самобытное, как нынче говорят. Свои порядки.

– Спасибо. А вода?..

– Колодец вон – за следующим домом. Только не в полдень, ладно? У нас так принято, – Марина выжидающе посмотрела на Веру.

Глаза у неё были странного цвета – то ли серые, то ли болотные, с мутноватым переливом, в котором пряталось что-то, не раскрытое до конца. И взгляд у Марины был долгий, цепкий, в нём не было явного вызова, но и тепла – тоже.

– А что случается в полдень? – машинально уточнила Вера.

– Ничего. Просто не принято, – ответила Марина, и тут же, словно для отвода глаз, хихикнула. – Если приснился кто – не рассказывай. А то не сбудется ещё.

Спустя ещё минуту ни к чему не обязывающего разговора Марина повернулась и пошла прочь. Шла она ровно, без лишних движений, без спешки, без оглядки, словно всё, что оставалось позади, потеряло к ней всякое отношение. Вера проводила её взглядом, невольно отмечая, что в этих шагах есть странная лёгкость – казалось, ступни Марины едва касаются земли.

Вера вернулась к своему крыльцу. Шерлок, провожая Марину взглядом, зарычал – тихо, почти на выдохе. Потом коротко фыркнул, с раздражением дёрнул хвостом и, оттолкнувшись задними лапами, побежал в дом. Ничего, впрочем, удивительного в этом не было – он вообще людей не любил. Почти всех. Были редкие исключения, но их он выбирал сам – и, как правило, сразу и навсегда.

Когда Дима первый раз пришёл к ней домой, Вера принялась объяснять, мол, кот нелюдимый, не обижайся, что гладить не разрешит. Он сейчас вообще под диван залезет и не выйдет, пока ты тут. А когда она вернулась из кухни с чашками – Шерлок уже сидел у Димы на коленях и мурлыкал, жмурясь от удовольствия.

– Сам пришёл, прикинь? – довольно улыбался Дима, почёсывая кота за ухом.

– Предатель, – с трудом сдерживая удивление, отозвалась тогда Вера.

Вот и было у Шерлока всего два важных человека – она и Дима. Две тихих, непререкаемых любви. А остальные – так, пришельцы незваные.

Колодец оказался не сразу за следующим домом, как говорила Марина, а чуть в стороне, за заросшей тропинкой. Возле него стояло ведро: проржавевшее, с облупившейся ручкой, но целое.

Вера взялась за цепь. Руки обожгло – металл был холодный и чуть липкий. Когда-то в детстве она видела, как набирают воду из колодца настоящие деревенские жители. Они не спускают ведро медленно, крутя лебёдку, а поворачивают рычаг ровно один раз, чтобы ведро полетело вниз под тяжестью собственного веса, и одной рукой придерживают перекладину, с которой, с громыханием разматываясь, слетает цепь, давая ведру добраться до глади воды.

Так она и сделала. Получилось, конечно, паршиво – ладонь неприятно натёрло поверхностью крутящейся деревяшки, да и с первого раза отправить ведро в свободный полёт не вышло. Впрочем, ожидаемо. Вера всегда была белоручкой – бабушка так говорила, да и сама Вера в этом нисколько не сомневалась. Она была из тех, что скорее закажет уборку и готовую еду, чем будет заниматься домашними делами сама. А в деревне вообще никогда не жила – кроме времён глубокого детства, когда список требований к тебе совсем не длинный: вкусно есть, валяться в тени вишни с книжкой, да и иногда дёргать сорняки на бабушкиных грядках, приподнятых над тропинками, как маленькие гробики.

Но с горем пополам ведро, наполненное ледяной водой, всё же показалось из колодца.

– Доброе утро, – вдруг раздалось за спиной.

Вера от неожиданности вздрогнула – ведро едва не выскользнуло из рук. Метрах в трёх от неё стояла женщина лет пятидесяти, может, чуть старше – с упрямо сжатыми губами. Сгорбленность её спины выдавала не просто годы, проведённые ею в полях, а целую жизнь, выстроенную вокруг тяжёлой работы.

– Доброе, – выдохнула Вера. – Я тут воду…

– Ага, вижу, – отозвалась женщина и, подойдя к стоящей у колодца скамейке, опустилась на неё. – Ты, стало быть, новенькая?

Говорила она неохотно, словно каждое слово ей давалось с особым усилием, да и весь этот разговор – скорее необходимость, чем её искреннее желание пообщаться. У Веры по привычке поднялась было в груди волна неприязни: очень уж ей резало слух, когда незнакомец без лишних вопросов принимался ей «тыкать». Но она тут же отбросила эту мысль – женщина ей в матери годилась. Да и в первую очередь, конечно, вспомнились Вере слова Марины о том, что здесь все со всеми «по-свойски».

Однако себя она не пересилила и, закончив переливать воду из колодезного ведра в своё, продолжила говорить с женщиной предельно вежливо:

– Да, вчера поздно вечером приехала, – ответила Вера. – Я…

– В Пелагеином доме, ага, – перебила её незнакомка. – Я соседка твоя.