– Ты ещё чего начинаешь? Нет там…

Сверху раздался громкий хлопок. Не скрип досок, не мышиная возня – удар – тяжёлый, мясной, как если бы кто-то неловко спрыгнул на деревянный пол, не рассчитав силы. Шерлок взвыл – пронзительно, дико, по-человечески.

Следом – второй удар. Теперь ближе. С потолка осыпалась древесная пыль.

Вера отшатнулась, уставившись в потолок. На секунду стало так тихо, что она услышала, как часы на кухне тикают, и как её собственное сердце грохочет в груди.

– Пётр! – в ужасе воскликнула она, бросившись к выходу.

Шерлок – тот самый кот, которого никогда не интересовали ни открытые окна, ни распахнутые двери, потому что он до одури боялся находиться на улице, уже бежал впереди неё. Вера бы подумала о том, как странно то, что он выскочил на крыльцо и, развернувшись, зашипел в полумрак дверного проёма, если бы не побежала дальше, огибая дом, с ужасом представляя, как Пётр упал, ударился и бьётся теперь, пытаясь зацепиться за не такой уж и крепкий край крыши.

– Пётр! – только успела позвать она и хотела крикнуть что-то ещё, но, задрав голову и щурясь в лучах солнца, отражающихся от крыши, осеклась.

Пётр сидел на крыше и курил, глядя на неё.

– Ты чего? – спросил он.

– Это не ты? – только и смогла произнести Вера.

– Не я, – покачал головой Пётр.

Какое-то мгновение они просто смотрели друг на друга. Сначала Вера хотела ещё что-то сказать, может, даже пошутить – мол, как так-то, ты ж на крыше, и шум с крыши, откуда ему ещё взяться, как не от тебя? Но, прежде чем Вера успела открыть рот, она вспомнила, куда смотрел кот перед началом шума, и о том, что между потолком дома и крышей есть целое помещение – чердак.

Вера почувствовала, как её лицо вспыхнуло. Не могло всё быть так, не могло!

– Что значит – не ты? – она шагнула ближе. – А кто тогда? Ты хочешь сказать, что кто-то… Был там? Пока я…

– Вера, – начал Пётр мягко, – слушай, давай ты…

– Это ты, да? – воскликнула Вера неожиданно даже для себя. – Сначала эти ваши байки, потом книга, потом… – она осеклась и отвернулась, сжав губы. – Извини, – Вера зашагала по двору, силясь успокоить дрожь во всём теле. – В доме кто-то есть. Я слышала.

– Эй, эй, тихо, – Пётр уже был рядом. Он спрыгнул с крыши быстро и легко. – Всё нормально. Давай, пойдём в дом. Посидишь, воды выпьешь…

– Нет! – Вера отшатнулась от него. – Я туда не пойду! Там кто-то есть!

– Хорошо. Хорошо. Тогда пойдём к Серёге – попросим инструмент, посмотрим, что там у тебя на чердаке.

Вера заколебалась, но потом кивнула – резко. Она решила, что остаться было бы хуже, чем согласиться. Проходя мимо крыльца, она увидела, что Шерлок лёг на нижней ступеньке: спуститься на землю ему храбрости (или, наоборот – испуга) не хватило, но и в дом он пока не собирался возвращаться.

Сарай Серёги был весь в ржавчине, тряпках и железе – словно хозяин двора пытался построить машину времени из всего, что смог найти в селе. Сам Серёга – полноватый, коренастый мужчина с круглым небритым лицом – стоял, склонившись над каким-то движком, и лаялся вполголоса на то, что никак не хотело откручиваться.

– Серёга, – позвал друга Пётр. – Нужна твоя помощь.

– Помощь? – не оборачиваясь, откликнулся тот. – Гвозди разучился забивать, городской?

– Не в крыше дело.

Серёга медленно повернулся, увидел Веру и усмехнулся:

– Ну, здрасьте. Вера, да? Сергей, но лучше просто «Серёга». Чего ж ты такая белая? – он посмеялся, протягивая ей испачканную в масле руку. – Не пугайся – я не привидение. Хотя, говорят, в селе у нас всякое бывает, – подмигнул он.

Вера пожала его ладонь и почувствовала, что немного успокаивается. Было что-то такое в этом Серёге, что не находилось ни в Петре, ни в Марте, ни в Марине – непосредственность, наверное. Одной его фразы хватило, чтобы понять, что он так же, как и она, крайне скептически относится к здешним байкам. По крайней мере, так Вере тогда показалось.

– Что там у вас? – спросил Серёга уже серьёзнее, вытирая руки о тряпку.

– Чердак, – коротко откликнулся Пётр. – Кто-то был.

– Ага, – протянул Серёга со смешком. – А голосов не слышали? Песен, может?

– Никаких песен, – произнесла Вера вполголоса. – Просто упало что-то, дважды. Кот перепугался. Я думала, Пётр с крыши упал…

Серёга засмеялся – громко, просто и открыто:

– Петро могёт, – закивал он, отбрасывая тряпку, и посмотрел на Петра. – Ну?

– Была возня. Что-то большое, – подтвердил тот. – Я тоже слышал.

Серёга на секунду замолчал. Потом выдохнул и хлопнул себя по бедру:

– Ну, давайте-ка я туда залезу. Может, сорока залетела. Или домовёнок решил зубы почесать об стропила.

Он взял фонарь и лом, и уже через пять минут скрипел по чердачной лестнице. Вера стояла внизу, у печки, сжав кулаки. На чердак она заглянула только один раз – когда приезжала в село впервые, ещё до покупки дома. Смотреть там было не на что – какая-то полусломанная мебель, коробки да вентиляционное окно у самого конька крыши.

– Пусто! – заключил Серёга с чердака. – Только пыль да рухлядь какая-то. Без обид, Петро.

– Я слышала шум! – сказала Вера громко – так, чтобы Серёга её услышал. – Не почудилось же мне?

– Всяко бывает, – откликнулся Серёга, уже спускаясь обратно в комнату. – Ничего, хозяйка.

– Серёг, – позвал стоявший на крыльце Пётр ещё до того, как Вера успела придумать ответ. – У тебя твой агрегат на лису есть ещё?

Серёга поднял брови, выходя из дома – поближе к другу:

– Ну, есть, но… Ты чего это удумал?

– Чтоб Вере спокойнее было.

– Да как же…

Вера не понимала, о чём они говорили, только переводила взгляд с одного на другого мужчину, пока они вели эту словесную перепалку.

– Вере тут ночевать надо, – Пётр развёл руками. – Давай поставим. Чего теряем? Поддержишь?

Серёга помолчал, окинул взглядом всю комнату, задержавшись на Вере, а потом нехотя согласился:

– Не одобряю, но поддержу. До утра хотя бы.

Капкан Серёга принёс минут через двадцать: обёрнутый в тряпку, тот выглядел как железная челюсть, давно проглотившая ржавчину и терпение. Металлический скрип, щелчок – и всё. Когда Серёга спустился с чердака, руки у него были в пыли, а на лбу выступила испарина.

– Готово, – коротко сказал он и посмотрел на Веру как-то слишком пристально, словно хотел убедиться, что она всё ещё в своём уме.

Серёга ушёл первым, не прощаясь. Пётр задержался на крыльце:

– Слушай, – сказал он Вере приглушённо. – Может, не стоит тебе сегодня тут ночевать? Пойдём к нам, Серёга не будет против. А утром вместе посмотрим, что с капканом за ночь станется.

– Нет, – сухо ответила Вера, не задумываясь. – Я никуда не пойду. Это мой дом.

Слово «мой» она даже выделила. Пётр замялся, но всё-таки кивнул:

– Тогда хотя бы не выходи. Что бы ни случилось. Ни шагу. Поняла?

– Поняла, – устало прикрыла глаза Вера.

– Я приду утром, – сказал Пётр перед уходом.

Когда его шаги на улице стихли, Вера постояла, прислушиваясь. Капкан – это хорошо? Или ужасно? Она не знала. Это всё равно что поставить мышеловку в комнате, где ты одна, и надеяться, что мышь – не ты.

Она прошлась по дому, как в бреду. Бездумно переложила вещи в шкафу, пересчитала посуду, несколько раз проверила окна. Потом всё же полезла на полку за своими документами – на всякий случай: поискать письма Пелагеи, как думала раньше. Ничего не нашла. Тетрадь по-прежнему лежала на столе: пустая, открытая на первой странице.

Из головы всё не шла Пелагея – женщина, ушедшая в лес и не вернувшаяся оттуда. И глаза Петра, когда Вера об этом упомянула. Что за истории помнили эти стены, окружающие теперь Веру? Что бы они могли рассказать, если бы могли говорить?

Было так тихо, что хотелось закричать, запеть, засвистеть – лишь бы разрезать этот непроницаемый купол, опускающийся на село вместе с вечером. Была бы она не одна… Был бы тут Дима. Она хотела что-то вспомнить о нём, но воспоминания снова юркнули куда-то поглубже, не дав на себе сфокусироваться.

Ближе к ночи она попыталась включить радио – в ответ был только шелест. Интернет не ловил. Мобильная сеть мигала, будто перебирала варианты, где она и с кем. Странно, Света ведь так нахваливала здешнюю связь. И тут слукавила, получается.

Не в силах сидеть без дела, Вера выглянула в окно, выходящее во двор. На улице всё было без изменений – за исключением появившейся чужой кошки, сидящей под яблоней на перевёрнутом ведре. Чёрная, она ярко выделялась на окружающем фоне. Сидела неподвижно, обвив себя хвостом, и смотрела, не отрываясь, на дом.

– Привет, – пробормотала Вера. – Надеюсь, ты не местная примета.

Кошка подрагивала ушами, прислушивалась к чему-то, что таилось в разливающейся по селу тишине. Вера посмотрела на неё ещё немного, а потом опустила занавеску. Несколько мгновений она стояла в раздумьях, а потом, собрав в кулак всю свою решимость, медленно подошла к лестнице, ведущей на чердак. Ещё пара секунд – и она уже шагала по шатким ступенькам и поднимала крышку люка.

Всё на чердаке терялось в тенях. Какие-то стулья, веники, побитая посуда, словом – вещи, которые были отправлены под крышу дожидаться момента, когда кто-нибудь всё же сжалится и выкинет их. Всё было мирно, и ничего не указывало на звуки, что напугали Веру ещё час назад. Только раскрытый капкан под чердачным окном поблёскивал металлом в последних лучах солнца, подтверждая, что всё это было на самом деле.

Вера, сама удивившись невесть откуда возникшей смелости, поднялась на чердак и с опаской приблизилась к капкану. Ловушка – она и есть ловушка. Стоит прямо под окном: если кто-то решит через него залезть на чердак, угодит прямо в цепкие зубы капкана.

Вера даже не знала, зачем поднялась. Успокоиться? Посмотреть на капкан и удостовериться в том, что он сработает? А откуда ей знать? Она не охотник, не лесник.

Обернувшись вокруг своей оси, Вера скользнула взглядом по окружающим её вещам. Ничего необычного. Обычный старый чердак, никаких следов пребывания здесь кого-то чужого. Только…

От окна по полу стелилась тонкая линия света с улицы, освещая пол, и на этом крошечном островке ясной видимости лежало что-то – маленькое, незаметное, если не приглядываться. Вера приблизилась и склонилась над находкой.

Это был листок бумаги в клетку, сложенный вдвое. Обычная бумажка – ничего примечательного. Только вот она явно выделялась на фоне покрытого мелким сором пола, ведь была чистой, без пыли. Вера, поймав себя на мысли, что листок кажется знакомым, протянула руку, подняла его и, распрямившись, развернула, аккуратно подставляя под свет из окна.

«Дима, я тебя отпускаю. Прости, что так долго держала».

Ей показалось, что всё вокруг на мгновение застыло, что не осталось ни звуков, ни запахов, ни лёгкого сквозняка из окна. Вера прекрасно знала почерк, которым это было написано. Свой почерк трудно не узнать.

Это была крошечная записка, написанная на вырванном из тетради листе. Не из той тетради, что была внизу – нет, какой-то другой. Записка, написанная Верой, адресованная к Диме. К её Диме.

Но Вера не помнила эту записку. То мимолётное ощущение, что она её видела, таяло вместе с лучами закатного солнца. Что значит «отпускаю»? Почему она это написала? И главное – когда?

Вера нахмурилась, напрягая память, но та не слушалась, извивалась, не давая зафиксировать картинку воспоминания. Как такое может быть? Как можно забыть, когда и зачем ты что-то написал? Это ведь не номер телефона, записанный на бегу, не список дел или перечень покупок. Это что-то личное. Как это можно забыть?