– Носочная Фея, – с воодушевлением подхватила я, решив, что нападение – лучшая защита. – Это кукла. Из моего старого шерстяного носка. Мы её сегодня с Алиной сотворили. Она, конечно, та ещё красотка получилась, один глаз-пуговица смотрит в светлое будущее, а второй, нарисованный фломастером, – куда-то вбок. Но Алина от неё без ума! Она с ней даже спать легла, сказала, что это её самое главное сокровище. А знаете, что самое крутое? Она сегодня сама, своими ручками, пришила ей кармашек! Криво-косо, зато с таким важным видом, будто не карман пришивала, а как минимум бюджет страны на следующий год утверждала.

Я тараторила без умолку, размахивая вилкой, на которую так ничего и не наколола. Я видела, как лицо Андрея постепенно теряет свою непроницаемость. Он был в ступоре. Он ждал отчёт о проделанной работе, а получил лекцию по куклотерапии из старого носка.

– А ещё! – меня уже было не остановить. – У нас запущен секретный стартап! Марк взялся за супер-ответственное задание. Он пишет программу для нашего садовника, для Семёна. Чтобы тот не забывал, когда какую розу поливать и чем удобрять. Марк сначала фыркал, мол, это примитивная задача для детского сада. Но я видела, как у него глаза загорелись! Он же у вас гений, Андрей Игоревич! Самый настоящий! Только его гениальность надо в мирное русло направлять. Не на взлом ваших родительских контролей в компьютере, а на что-то полезное. Чтобы он видел, что его мозги могут реально кому-то помочь. Мне кажется, он будет ужасно горд, когда Семён ему по-простому, по-человечески, спасибо скажет.

Я замолчала, чтобы набрать в лёгкие воздуха, и только тут поняла, что всё это время говорила одна. А он… он молчал. И смотрел на меня. Только взгляд у него был уже не директорский. В нём не было ни строгости, ни деловой хватки. Только какая-то растерянность и ещё что-то, чего я не могла понять.

– Программу… для садовника? – тихо переспросил он, будто пробовал эти слова на вкус.

– Ну да! – радостно кивнула я. – С картинками роз и всплывающими напоминалками. По-моему, гениально!

Андрей откинулся на спинку стула. Он больше не смотрел на меня, его взгляд упёрся в темноту за огромным окном. Он молчал так долго, что мне стало не по себе. Может, я ляпнула что-то не то? Может, нельзя было вслух говорить, что его гениальный сын взламывает его запреты?

– Я не знал, – наконец произнёс он, и голос его прозвучал глухо и как-то очень устало.

– Чего не знали? – осторожно спросила я.

– Ничего, – он криво усмехнулся, и в этой усмешке было больше горечи, чем веселья. – Я не знал, что Марк пытается взломать мой контроль. Не знал, что Алина может целый час возиться с дырявым носком. Не знал, что Кира… – он запнулся, – что она вообще рисует что-то, кроме серых туч.

Он говорил это тихо, почти шёпотом, и до меня вдруг дошла одна простая и страшная вещь. Этот человек, который построил пол-Москвы, управлял тысячами людей и ворочал миллионами, совершенно не знал своих собственных детей. Он получал отчёты об их оценках, оплачивал счета за кружки, знал всё о их здоровье по выпискам из клиник. Он знал о них всё. И не знал ровным счётом ничего.

И я впервые подумала, что, кажется, моя работа здесь – не только следить, чтобы дети были накормлены и одеты. Кажется, мне придётся поработать ещё и переводчиком. С детского на взрослый-директорский. И наоборот. Что ж, тем интереснее.

Глава 7

Ужин после его фразы «я не знал» скоропостижно скончался. Мы доковыряли остатки еды в гробовой тишине и разбежались по углам. Андрей Игоревич, удалился в кабинет – наверное, продолжил вершить судьбы мира или хотя бы своей строительной империи. А я поплелась на кухню. Мне срочно требовалось совершить что-то простое, понятное и очень терапевтическое. Например, заварить чай. С тремя, нет, с четырьмя ложками сахара. И закусить это дело печенькой. Одной. Ну, может, пачкой.

Кухня, огромная, как футбольное поле, встретила меня тишиной и мерным гудением холодильника размером с небольшой сарай. Я щёлкнула кнопкой на чайнике, извлекла из своей сумки любимую кружку в весёлый и совершенно дурацкий горошек и прислонилась бедром к прохладной столешнице. В голове роились мысли, как пчёлы в улье. Этот его уставший вид, этот странный разговор, это тихое признание… Всё это как-то не клеилось с образом Соколова – железного человека, который, казалось, завтракает гвоздями, а на обед ест конкурентов.

Не успела вода в чайнике даже как следует возмутиться, как на кухне нарисовался и сам хозяин жизни. Без пиджака, в белоснежной рубашке с расстёгнутым воротом. Рукава небрежно закатаны до локтей, открывая сильные руки с дорогими часами. Он выглядел… по-человечески. И от этого казался ещё более инородным элементом в этом царстве стерильной чистоты и хай-тека.

– Тоже не спится? – его голос был лишён привычных стальных ноток. Просто голос уставшего мужчины.

– Решила чайку бахнуть, – пожала я плечами, стараясь казаться невозмутимой. – Нервы успокаивает. Вам сделать?

Он молча кивнул и опустился на стул за столом, который был таким огромным, что за ним можно было проводить заседания ООН. Я, стараясь не греметь, заварила два пакетика чая. Себе – в свою родную кружку в горошек, ему – в идеально белую, безликую чашку, будто только что сошедшую с конвейера. Поставила перед ним. Он обхватил её ладонями, словно грелся у костра, и уставился внутрь. Наверное, пытался разглядеть там своё будущее. Или прошлое.

– Вы и правда думаете, что вся эта… самодеятельность сработает? – наконец выдавил он, не поднимая глаз. – Носки, грядки для садовника…

– Я не думаю, я уверена, – ответила я тише, чем хотелось бы, но твёрдо. – Андрей Игоревич, детям не нужны акции вашей компании в золотой обёртке. Им нужно почувствовать, что они не потребители контента и дорогих вещей, что они могут что-то сделать сами. Что-то настоящее. Даже если это будет криво связанный носок или косо посаженная морковка.

Он горько усмехнулся, и уголок его губ дёрнулся.

– Я пытался купить им всё. Думал, это будет лучшей компенсацией.

– Компенсацией за что? – спросила я и тут же прикусила язык. Кажется, полезла не в своё дело.

Но он, на удивление, поднял на меня глаза. Серые, как небо перед грозой. И я поняла, что сейчас услышу то, чего знать не должна. Секрет на миллион. Или на миллиард.

– За неё, – выдохнул он. Одно слово, а прозвучало, как выстрел. – За Ангелину. Мою бывшую жену. И мать моих детей.

Он отхлебнул чай, наверняка обжёгся, но даже не поморщился. Железный человек, точно говорю.

– Наш брак – это не сказка про любовь до гроба. Это была сделка. Чистый бизнес. Как говорят у нас, слияние и поглощение. Она – из знатной, но обнищавшей семьи с громкой фамилией. Я – простой парень из ниоткуда, но с тугим кошельком. Мы были идеальным стартапом друг для друга. Я был уверен, что этого хватит. Что семью можно построить по бизнес-плану: нанимаешь правильных людей, вкладываешь ресурсы и ждёшь дивидендов.

Он говорил это так ровно, будто читал биржевую сводку. Но я видела, как напряглись мышцы на его скулах.

– Дети… дети в этот бизнес-план не входили. Точнее, они были чем-то вроде побочного эффекта. Необходимый атрибут для статуса. Наследники. Ангелина их никогда по-настоящему не хотела. Это я сейчас понимаю. А тогда мне казалось, она просто… такая вот холодная. Настоящая Снежная королева. Идеальная, красивая, отполированная до блеска. Она никогда не обнимала их, когда они плакали. Не читала им на ночь. Она их почти не замечала. У неё была своя жизнь: приёмы, вернисажи, благотворительность… А дети были помехой. Они пачкали её дизайнерские платья, оставляли отпечатки пальцев на стерильных поверхностях и мешали ей быть идеальной женщиной с обложки журнала.

Я молчала, вцепившись в свою тёплую кружку, как в спасательный круг. В голове рисовалась картина: красивая кукла и трое маленьких детей, которые отчаянно пытаются докричаться до неё, а в ответ – только ледяное молчание. И мне стало так больно за них, что захотелось пойти и съесть не только пачку печенья, но и весь торт из холодильника.

– А потом… потом наш «проект» стал убыточным. У меня начались проблемы в бизнесе. И она просто… свалила, выгребла всё, до чего дотянулись её идеальные ручки. Деньги со счетов, драгоценности… Просто испарилась. Как утренний туман. Оставила мне троих детей и короткую записку: «С меня хватит».

Он замолчал.

– Я тогда чуть не рехнулся. Не из-за её ухода. А из-за того, что я увидел в глазах детей. Особенно у Киры. Она ведь всё поняла. Поняла, что её просто выкинули. Как старую, надоевшую игрушку. И в тот момент я поклялся себе, что они больше никогда и ни в чём не будут нуждаться. Я завалю их лучшими игрушками, лучшими шмотками, отправлю в лучшие школы. Я куплю им весь мир, лишь бы они не чувствовали себя… ошибкой. Побочным продуктом неудачной сделки.

Он закончил свой монолог и уронил голову на руки. И в этот миг вся его броня из дорогих часов, властного голоса и стального взгляда рассыпалась, как карточный домик. Всемогущий Соколов, по щелчку пальца превратился в уставшего, измученного чувством вины мужика. Отец-одиночка, который пытался завалить деньгами огромную дыру в душах своих детей, не понимая, что от этого она становится только больше.

Я молча встала, взяла чайник и подлила ему кипятка. Потом снова села. Что тут скажешь? Любые слова были бы фальшивыми и глупыми. Иногда лучшее, что ты можешь сделать, – это просто молча сидеть рядом и дышать в унисон.

Кажется, работка мне предстоит посложнее, чем я думала. Придётся быть и няней, и спасателем МЧС. Отогревать три замороженных сердца. Включая и сердце их отца-миллиардера. Что ж, Дарья Потапко, засучивай рукава. Похоже, зима в этом доме будет долгой. Но мы, ростовские, холодов не боимся. Прорвёмся!

* * *

Свой первый официальный выходной за всё время работы в этом доме-музее я ждала так, как, наверное, не ждут даже амнистии. Мечтала о нём, видела его в сладких снах, где я, как тюлень, лежу на огромной кровати, смотрю глупые комедии и ем жирную, вредную, божественную пиццу прямо из картонной коробки, пачкая пальцы в соусе.

Но реальность, как обычно, решила, что мои мечты – это слишком просто. Будильник в моей голове, натренированный за недели ранних подъёмов, сработал ровно в семь утра. Я покорно встала, побродила по своей комнате, и поняла, что совершенно не знаю, чем себя занять. Тишина давила на уши. Огромный дом казался пустым и гулким. В итоге, после часа бесцельных шатаний и попыток заговорить с фикусом в углу, я не выдержала и схватилась за телефон.

– Свєтка, родная, спасай! – взмолилась я в трубку, едва подруга ответила. – Умоляю, приезжай! У меня тут холодильник ломится от еды, хватит, чтобы накормить полк голодных солдат, а я тут одна-одинёшенька. Ещё немного, и я начну вести светские беседы с позолоченными ручками на дверях.

Света, моя единственная боевая подруга в этом громадном и чужом городе, долго ломаться не стала. Видимо, мой голос звучал достаточно жалко. Через полтора часа, которые я провела, наводя порядок на кухне просто от скуки, в дверь позвонили.

Я пошла открывать сама, потому что у нашей экономки, суровой Валентины Ивановны, тоже был законный выходной. На мне были мои самые удобные, но уже изрядно потрёпанные джинсы, растянутая футболка с дурацким котом и фартук. Фартук я забыла снять после того, как мы вчера с Алиной битый час ваяли из пластилина какую-то фантастическую гусеницу-мутанта, поэтому он был живописно украшен зелёными, синими и фиолетовыми кляксами.

На пороге стояла Света. И я поняла, что мы с ней выглядим как две разные вселенные. Она была при полном параде: на высоченных шпильках, в облегающем платье, которое стоило как три моих учительских зарплаты, и с таким боевым раскрасом на лице, будто она приехала не ко мне на чай, а на вручение «Оскара».