Кинематограф Эйзенштейна. От «Стачки» до «Ивана Грозного» (страница 7)
После цикла лекций на Восточном побережье Эйзенштейн и его свита, в которую теперь входили англичанин Айвор Монтегю и его жена, остановились в Голливуде. Советских гостей носили на руках, они побывали у Диснея, Драйзера и других знаменитостей и быстро подружились с Чаплином. Эйзенштейн читал лекции в университетах и Академии кинематографических искусств и наук. Но, как и в Париже, его воспринимали как агента большевиков, и антикоммунистически настроенная часть общества во главе с Фрэнком Пизом требовала от властей его депортации.
В период с июня по октябрь 1930 года Эйзенштейн и его коллеги разработали для Paramount несколько проектов. Самым главным для Эйзенштейна стал уже спланированный им фильм «Стеклянный дом». Картина задумывалась как сатира на американский образ жизни, где контрабанда спиртного и религиозная мания изображались бы через ряд клише, заимствованных из голливудских фильмов. Действие должно было происходить в гигантском небоскребе со стеклянными стенами и потолками. После работы с глубоким фокусом в «Старом и новом» Эйзенштейн хотел выстроить кадры так, чтобы на первом плане был один персонаж, а на втором – другой, который находится в другом помещении или на другом этаже. Любовную сцену, например, планировалось снимать из туалета этажом выше. Но руководство Paramount, в отличие от Чаплина, не было от проекта в восторге, и съемки отложили.
В Париже Блез Сандрар дал Эйзенштейну разрешение на экранизацию своего романа «Золото». Этот проект вырос в «Золото Саттера», исторический размах которого напоминал монументальность советских работ режиссера. Эйзенштейн, Александров и Монтегю написали сценарий о золотой лихорадке 1894 года. Как и большинство проектов, которые Эйзенштейн задумывал для Голливуда, он был посвящен, говоря словами Наума Клеймана, «трагедии индивидуализма» [57]. Золото ломает Саттеру жизнь, его обнаружение не идет на пользу Калифорнии. Сценарий также содержал описание решений относительно звука. Например, шум, который издают лопаты работающих золотоискателей, образует ритм и перерастает в «режущий звук», который символизирует разорение земли [58]. Но, несмотря на подробно составленный план, Эйзенштейну не удалось убедить Paramount в том, что больших вложений не потребуется, и проект закрыли.
1.11 Эйзенштейн в Голливуде, 1930
Еще одна экранизация, предложенная советской командой, – «Американская трагедия» по роману Драйзера. «Главное в моей трактовке – условия образования, воспитания, работы, окружения, а также социальные условия толкают бесхарактерного парня на преступление» [59]. Эйзенштейн снова экспериментирует со звуковыми эффектами, особенно с внутренним монологом Роберты, фабричной девушки, которая забеременела от Клайда, в сцене перед ее смертью. Колеса поезда выстукивают «убей, убей», а визуальный ряд представляет собой поток ассоциативных образов, призванных передать панику Клайда. Если сравнивать с субъективным звуком, который использовали Хичкок в фильме «Шантаж» (Blackmail, 1929) и Ланг в фильме «М» (1931), Эйзенштейн больше заимствовал из «Улисса» Джойса, которого считал в литературе эталонным примером потока сознания.
1.12 Эйзенштейн в Мексике с Фридой Кало (вторая слева) и Диего Риверой (в центре)
Гости представили проект «Американской трагедии» на рассмотрение в начале октября, приложив к нему легкомысленную записку со словами «Honi soit qui mal y pense» [60]. Изначально руководство студии загорелось проектом, но пыл быстро остыл. Как утверждал Дэвид О. Селзник, картина «может предложить миллионам довольных жизнью американцев лишь два часа несчастий» [61]. Студия Paramount расторгла контракт с Эйзенштейном и его коллегами, а вскоре после этого власти США попросили их покинуть страну.
Эйзенштейн рассматривал возможность поездки в Японию, но Эптон Синклер, его жена и несколько друзей предложили профинансировать фильм о Мексике. И в декабре 1930 года русская тройка из штата, который Эйзенштейн позже назовет «Калифорника» [62], уехала в Мексику.
Картина «Да здравствует Мексика!» задумывалась как широкомасштабное полотно об истории и культуре страны. Социалистическая революция в Мексике произвела на Эйзенштейна, как и на многих левых, большое впечатление. В Москве он познакомился с Диего Риверой, и его потрясла живопись монументалистов, которые сочетали модернистские приемы с народными традициями. Он называл свои фильмы «мчащимися фресками» и замечал: «И мы работаем на стене!» [63] Источником материала для картины также послужила книга Аниты Бреннер «Идолы за алтарями» (Idols behind Altars, 1929). Эйзенштейн и Александров планировали, что «Да здравствует Мексика!» будет состоять из серии новелл, посвященных разным регионам и историческим периодам. Порядок новел, судя по всему, часто меняли, но каждый фрагмент рассказывал о жизни в отдельную эпоху и в отдельном месте. Новеллы планировалось посвятить разным мексиканским художникам, от Посады до Ороско.
1.13 Съемки картины «Да здравствует Мексика!»(1930–1931)
Эйзенштейн влюбился в Мексику. Он вкладывал все силы в съемки «поэмы о любви, смерти и бессмертии»[64]. После почти десятилетнего перерыва он опять начал рисовать. Под влиянием доколумбового искусства и чистых линий мексиканских пейзажей и костюмов его наброски стали похожи на пиктограммы. Лишенные теней гибкие, текучие тела на рисунках обозначены только плавным контуром и напоминают что-то среднее между Матиссом и Кокто (1.15). Вызывающе чувственные распятия, сцены боя быков, изображения мексиканской молодежи говорят об освобожденном либидо. По возвращении Эйзенштейна в Соединенные Штаты множество набросков конфисковала таможня.
1.14 Готовый кадр
1.15 «Экстаз». Из мексиканского цикла Эйзенштейна «Вероника»
Съемки «Да здравствует Мексика!» продолжались весь 1931 год и январь 1932 года. Проекту, бюджет которого составлял до смешного скромную сумму 25 000 долларов, постоянно не хватало средств, и Синклер начал чувствовать, что его обманули. Он с ужасом наблюдал, как в Голливуд отправляются десятки тысяч метров пленки с отснятым материалом. В ноябре 1931-го из телеграммы от Сталина Синклер узнал, что Эйзенштейна считают невозвращенцем [65]. Он встал на защиту режиссера, заявив, что тот преданный гражданин СССР. Но вскоре он и сотрудник Амкино, советского представительства по прокату фильмов в Нью-Йорке, закрыли проект. Новелла «Сольдадера» осталась незаконченной. Синклер послал Эйзенштейну телеграмму, в которой сообщил о своем намерении отправить отснятый материал в Москву. Эйзенштейн, Александров и Тиссэ выехали из Мексики в надежде спасти фильм. В Нью-Йорке Эйзенштейн в первый раз увидел часть отснятого материала. После этого он отправился на корабле домой. Синклер за это время решил оставить картину себе. Чтобы частично окупить вложенные средства Синклера, Сол Лессер сделал из новеллы «Магей» короткометражный фильм, который вышел в 1934 году под названием «Буря над Мексикой» (Thunder over Mexico). Кроме этого, Синклер и Лессер смонтировали короткометражный фильм «День мертвых» (Death Day), а остальной материал продали для использования в качестве стоковых кадров и в монтажном кино. Поступок Синклера поссорил его с американскими левыми, и его репутация так никогда и не восстановилась до конца. Из-за потери мексиканской картины Эйзенштейн на время погрузился в глубокую депрессию, а телеграмма Синклера всю оставшуюся жизнь была приколота у него над письменным столом.
Проекты и проблемы
Эйзенштейн вернулся в совсем другой Советский Союз. За первую пятилетку (1929–1933) производительность промышленности увеличилась до невиданного уровня, но в стране по-прежнему ощущалась нехватка продовольствия, в основном как следствие насильственной коллективизации. Начал формироваться культ личности Сталина. Законодательство карало смертной казнью за антисоветизм, вновь был введен внутренний паспорт, один из самых ненавистных отголосков царизма. Зарождалась классовая система, партийная верхушка завладевала экономическими благами.
Если говорить о сфере культуры, относительная свобода и плюрализм эпохи новой экономической политики сошли на нет. При нэпе идеология гегемонии рабочих поддерживала пролетарские художественные объединения, а они стремились доминировать во всех областях. При содействии партии такие организации, как Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), осуждали «буржуазные» элементы среди интеллигенции и вытесняли их.