Я пытаюсь сосредоточиться на словах Лиама, кивая когда нужно и прикладывая максимум усилий, чтобы выглядеть заинтересованной, но из головы не выходит звонок отца. Рано или поздно придется ему перезвонить, и мысль о том, каким неловким и чопорным будет наш разговор, приводит меня в ужас. Хотелось бы мне, чтобы он просто прислал сообщение или написал в Вотсапе, как нормальный человек, но когда дело доходит до общения, папа предпочитает традиционные методы: обычно он сначала звонит, чтобы договориться о встрече за ужином, а следом отправляет официальное письмо, где подтверждает дату, которую мы только что обсудили.

Если так подумать, наши с ним отношения похожи на отношения коллег, испытывающих взаимную неприязнь, но вынужденных поддерживать связь друг с другом.

– Так… что думаешь?

Вопрос Лиама застает меня врасплох. Я прослушала абсолютно все, что он говорил.

– Насчет чего?

– Насчет статьи о моей компании, – с энтузиазмом напоминает он. – Такой пиар будет просто неоценим. Думаю, получится кучу клиентов привлечь этой удочкой.

– Я не пишу статьи про агентства талантов. Я пишу про… таланты.

– Да, но ты что, меня не слушала? Это как бы будет статья про закадровый процесс! – объясняет он, и его глаза расширяются от энтузиазма, когда он это представляет. – Ты могла бы написать типа большой материал про свеженькие новые агентства, которые представляют артистов, про лапы, которые бешено гребут под водой.

Я глазею на него.

– Что?

– Ну ты поняла! На поверхности утки такие спокойные и расслабленные, а под водой их перепончатые лапы работают как сумасшедшие. Так же и с агентствами талантов. Мы – перепончатые лапы. Артисты – утки. – На мгновение он задумывается. – Мне нравится эта аналогия. Может, поставлю ее на сайт.

Я в таком недоумении, что и слова сказать не могу.

– Ну ты хотя бы подумаешь о статье?

– Эм-м… Да. Ладно, – лгу я. Я слишком устала, чтобы объяснять ему, что этого никогда не произойдет.

– Отлично, – говорит Лиам, допивая свое вино и кивая на мой бокал. – Подлить?

– Нет, спасибо. Завтра трудный день.

– Вот поэтому нужно работать на себя, детка. Я сам выбираю свой график, – говорит он и подмигивает.

Лиам открывает холодильник и достает бутылку вина. Я быстро проверяю телефон: вдруг папа написал, чтобы объяснить, зачем звонил, но новых сообщений нет.

Пока я держу телефон в руке, он вибрирует. Я отвечаю, как только вижу имя на экране; сердце подскакивает к горлу.

– Шамари, привет, – выдаю я с максимально возможной беззаботностью. – Как проходит твой вечер?

– Одри Эббот даст интервью.

Я делаю резкий вдох.

– Нужно устроить все завтра утром, перед ее репетицией. Я пришлю тебе адрес театра, – продолжает Шамари. – Мы как раз договариваемся о времени, так что я дам тебе знать, как только смогу. Я сказала, что фокус будет на ее карьере, а не на том… что случилось. И что вся статья будет посвящена ее работе. Я упомянула, что журналистке можно доверять. Слышала бы ты, что она на это ответила.

Я улыбаюсь про себя.

– Что-то вроде «ни одному журналисту нельзя доверять»?

– Плюс несколько ласковых, ага, – говорит Шамари резко.

– Шамари, это… это потрясающая новость, – взволнованно бормочу я, с трудом осмеливаясь поверить, что это правда происходит. – Ее первое интервью за пятнадцать лет! Я знала, что ты сможешь ее убедить. Ты – чудо.

– Обложка журнала, да?

– Даю слово, – обещаю я.

– Тогда до завтра.

– До завтра.

– О, и… Харпер?

– Да?

– Не облажайся.

* * *

Не хотела бы я играть с Одри Эббот в покер.

С момента, как я вхожу в комнату, я понимаю, что она – тот еще крепкий орешек. Я ожидала, что меня встретят хмурым или хотя бы недоверчивым взглядом, но ее невозможно прочесть – она ничем не выдает себя, у нее пустое выражение лица.

Интервью проходит в студии в Центральном Лондоне, где проводятся репетиции предстоящего спектакля. Я договорилась о встрече за сорок пять минут до того, как Одри нужно будет прогонять свои сцены, – звучит как вечность, но, учитывая приветствия и время на то, чтобы достучаться до актера, это совсем не много.

Шамари встретила меня у входа в студию и провела в комнату, где уже ждала Одри – она сидела за столом и читала сценарий. Собранная, элегантная и безупречная, Одри Эббот такая же завораживающая и властная в жизни, как я себе и представляла. У нее короткая стильная стрижка пикси, орехово-зеленые глаза, тонкие черты лица и тонкие губы – лучше всего ей всегда удавались непонятые и колючие героини, к которым зрители постепенно привязывались, пока она тщательно раскрывала их уязвимые места и показывала человечные стороны.

– Одри, это Харпер Дженкинс, – представляет меня Шамари. – Харпер, это Одри Эббот.

– Приятно познакомиться, мисс Эббот, – говорю я, протягивая руку.

Закрыв сценарий, Одри берет мою руку и крепко ее пожимает, хотя все еще молчит. Она изучает меня, пока я придвигаю стул напротив нее и начинаю доставать из сумки необходимые вещи.

Шамари предлагает кофе, и я соглашаюсь, а Одри просит зеленый чай. Я замечаю, что Шамари колеблется, прежде чем выйти из комнаты, как будто вдруг начинает сомневаться, стоит ли оставлять нас одних даже ненадолго.

– Мы не начнем, пока ты не вернешься, – убеждаю я.

Она улыбается мне с благодарностью и поспешно выходит, захлопнув за собой дверь.

– Вы не против, если я использую вот это? – спрашиваю я, показывая на диктофон.

– Нет, все нормально, – отвечает Одри своим чистым и контролируемым голосом.

– Отлично, спасибо. Я не начну запись, пока не вернется Шамари и вы не почувствуете, что готовы и вам комфортно, – информирую я.

– Хорошо, – отвечает она.

Наступает тишина, и под пристальным взглядом Одри я скрещиваю ноги, потом расцепляю их и опять скрещиваю.

– Я должна поблагодарить вас за то, что согласились сегодня со мной поговорить, – наконец выдаю я. – Для меня большая честь быть человеком, который отдаст должное вашему возвращению на сцену.

Она вскидывает бровь.

– Вы считаете, что этому нужно отдавать должное?

– Вы что, шутите? Людям снесет крышу от радости!

Наверное, выражение слишком неформальное для использования в профессиональной обстановке, но Одри, похоже, находит его забавным – что ж, значит, выбираем непринужденность.

– Шамари описывает вас как журналистку «с добрым сердцем». – Она откидывается назад и складывает руки. – Как по мне, это парадокс.

Я улыбаюсь. Я была к этому готова.

– Вы считаете, что журналисты, которые пишут о публичных личностях, – сущее зло? – спрашиваю я.

– Я считаю, что журналисты, которые пишут о публичных личностях, склонны к садизму, – объясняет она. – Это продает.

– Ведь киноиндустрии об этом хорошо известно, – парирую я.

Уголки ее губ подрагивают, но она подавляет улыбку. Затем делает глубокий вдох, выпячивает подбородок и заговаривает.

– Вы спросите меня о том, что произошло? – холодно заявляет Одри, будто бросая мне вызов. – Когда все пошло наперекосяк? Ваши читатели хотят знать именно об этом, разве не так? Мой провал заставляет их чувствовать себя лучше.

– Похоже, ваша проблема заключается в читателях, а не в журналистах?

Она поджимает губы, услышав мой быстрый ответ. Я пожимаю плечами и продолжаю:

– Как вам захочется. Мы все знаем, что случилось шестнадцать лет назад. Если вы хотите поговорить о том, почему это случилось, что к этому привело и как вы себя чувствовали, – пожалуйста. Шамари сказала мне, что вы бы хотели сфокусироваться на своей актерской карьере, так что я здесь за этим.

– И вы не расстроитесь, если сегодня уйдете отсюда без инсайдерской информации? – Она выплевывает эти слова. – С большой радостью напишете статью без упоминания об этом?

– Да.

– Я вам не верю.

Я знаю, что она пытается задеть меня, но не поддаюсь.

– Вы можете верить во что хотите.

– Вы серьезно заявляете, что напишете статью обо мне, не упомянув тот печально известный и знаменательный инцидент?

– Этот инцидент – единственное, что о вас известно? – резко спрашиваю я. – Есть сильные подозрения, что нет, так что я уверена: у меня будет много другого материала, на котором можно сконцентрироваться.

– Это скандал. А журналисты любят рассказывать хорошие истории.

– Только если они правдивые, иначе мы бы подались в литературу. Или, может, в кино.

Одри делает паузу.

– Вас ничем не смутить, Харпер, не так ли?

– Здесь вы ошибаетесь. Некоторое время назад мне нужно было написать статью про Музей мадам Тюссо. Вы там были? Я до смерти испугалась. Не знаю, кто вообще в здравом уме согласится, чтобы ему сделали восковую копию.

– Я есть в Мадам Тюссо.

– Я знаю.

Вопреки самой себе она смеется; в уголках ее рта образуются морщинки от удовольствия, а глаза становятся ярче. Все ее лицо меняется. Я начинаю смеяться вместе с ней.

В комнату вбегает Шамари с подставкой для горячих напитков.

– Простите, что так долго! Здесь на кухне не работает чайник, так что мне пришлось сбегать через дорогу. Вот… – Она передает кофе мне и чай – Одри, а потом садится на стул в углу комнаты со своим кофе. – Хорошо, можем начинать, если вы обе готовы.

– Я готова, а вы? – спрашиваю я Одри.

– Да, – тепло отвечает она и одаривает меня легкой, расслабленной улыбкой, которая – я уверена – удивляет Шамари. – Спустя все это время я наконец готова.

* * *

Инцидент с Одри Эббот произошел в ресторане в Мейфэре^[9].

Она была известной голливудской звездой, признанной, выдающейся и высоко ценимой актрисой – никто не ожидал, что она может оступиться, поэтому, когда это все же произошло, случай был задокументирован и проанализирован в агрессивной, почти оскорбительной манере. Как будто она подвела не только себя, но и всех нас.

И, как происходит с любой женщиной в такой ситуации, таблоиды наслаждались ее грехопадением.

Все началось, когда Одри влюбилась в Хэнка Лейна, известного панк-рокера и сына лос-анджелесского миллиардера, построившего состояние на недвижимости. Они поженились после четырех месяцев отношений. Это был ее третий брак: сначала она вышла замуж за свою первую любовь, потом за кинорежиссера, который бросил ее ради актрисы с главной роли в своем последнем фильме, – и, хотя Хэнк был гораздо моложе, она по уши влюбилась в него. Он был авантюрным, спонтанным и эксцентричным – абсолютная противоположность любого, с кем она публично состояла в отношениях.

Одри начала попадать в заголовки, когда люди застали ее выбегающей из клуба и пьяной; пошли слухи, что «источник, близкий к звезде» видел, как она «нюхала подозрительное вещество на вечеринке» (конечно, доказательств не было). Она стала одеваться ярко и вызывающе и больше экспериментировать с макияжем. Вскоре репортеры написали, что, «по словам ее друзей», они с Хэнком поженились слишком быстро, их публичные ссоры были «до неприличия громкими, если верить свидетелям», и она «скатывалась в никуда».

Одри все чаще преследовали папарацци, ей приписывали «паранойю и тревогу», и Хэнк начал терять к ней интерес. Когда она обвинила его в измене, он сказал, что она бредит и чересчур его контролирует. Затем всплыла фотография, где Хэнк целуется в ночном клубе в Баттерси^[10] с другой женщиной, актрисой, сыгравшей дочь Одри в ее последнем фильме. После этого пошли слухи, что он встречается с моделью, которая в том году открывала шоу «Версаче» на Лондонской неделе моды.

И вот в один день, смешав слишком много алкоголя с таблетками, которые она тогда принимала, Одри Эббот появилась в модном ресторане в Мейфэре – она узнала, что Хэнк наслаждается там сконами и танцовщицей из своего последнего клипа, слизывающей крем с его пальцев.

Папарацци уже ждали снаружи.

Сначала между Одри и Хэнком произошла бурная ссора. Потом, по словам свидетелей, она подняла бутылку шампанского и замахнулась на Хэнка; официанты тут же закричали, чтобы все на всякий случай пригнулись. Тогда Одри разрыдалась и разбила бутылку об пол, а все гости вскрикнули от ужаса и волнения.