Я вошла первая, Агнешка – за мной. Воздух в кабинете казался густым от дыма ладана и чего-то ещё… горького, как полынь. Настенные свечи в бронзовых канделябрах освещали комнату неровным светом, а их отсветы дрожали на стеллажах с книгами в древних переплётах. На полках между фолиантами стояли странные предметы: стеклянный шар с мерцающей дымкой внутри, серебряные весы с чашами в виде черепов.

Сам настоятель сидел за массивным дубовым столом, покрытым резьбой, похожей на переплетённые виноградные лозы – символ терпения и власти. Мужчине на вид около пятидесяти пяти, но морщины у внешних уголков глаз выдавали возраст, скрываемый пепельными волосами. Его борода, подстриженная «лопатой», отливала серебром, контрастируя с тёмной сутаной. Фиолетовый пояс – знак учёной степени, на груди – серебряный крест с гербом, на котором был изображен щит и два перекрещенных ключа. Желтоватые глаза настоятеля проницательно разглядывали меня.

«Убедитель!» – мелькнула мысль, и я тихо порадовалась, что приняла стикс. Я всегда считала убедителей самыми опасными магами. Ментальное воздействие – страшная сила, способная поставить на колени любого. Не зря в прошлом убедители всегда стояли у власти, место настоятеля слишком низкое для их статуса, только если это не просто настоятель… что ж, скоро пойму.

– Здравствуйте, пани Волкова, – голос у настоятеля оказался приятным, глубоким, но немецкие слова резали слух. – Садитесь.

Он указал на два стула с готическими спинками, обтянутые красным бархатом. Я присела на краешек, положив сумку на колени.

– Ксендз Марек Ковальский, – представился настоятель. – Родион Алексеевич что-нибудь говорил обо мне? – спросил он, откинувшись на спинку кресла, и свет от витражей упал на его лицо, окрасив кожу в сине-красные пятна.

– Нет, – тихо ответила я, ощущая, как внутри разрасталось нехорошее предчувствие.

– Хм, понятно, видимо, посчитал, что это будет лишней информацией, – криво усмехнулся Ковальский. – Я связался с Мишаниным сегодня утром, потому что знал о вашем прибытии и послал пани Каминскую вас встретить. Боюсь, пан Трофимов не сможет с вами завтра утром отправиться на поезде. Вместо него поедет наш человек.

Глаза убедителя опасно блеснули. Отказывать ему было нельзя, это я сразу поняла. А не могли Трофимова специально отправить в трактир, чтобы я осталась без провожатого?

– Благодарю вас за оказанную помощь моему напарнику и мне, – произнесла я, заставляя губы сложиться в вежливую улыбку. Грубить и что-то требовать – опасно. – Могу я связаться с Мишаниным?

– Конечно, он позвонит ближе к вечеру, вас пригласят, – кивнул Ковальский, он потянулся к книге на столе, толстому фолианту в кожаном переплете. – Идите, отдыхайте, пани Волкова.

Настоятель склонил голову, погружаясь в чтение. Разговор был закончен. Я поднялась, Агнешка тоже, но когда мы подошли к двери, Ковальский тихо сказал:

– Пани Каминская, останьтесь.

Агнешка бросила на меня быстрый взгляд и вернулась к столу. Я же вышла в коридор, где ждала монахиня, неподвижная, как статуя в нише. Дверь прикрылась, но не до конца. Из щели тут же донесся низкий, стальной голос Ковальского. Он говорил на незнакомом, гортанном языке – вероятно, по-польски. Слов были чужды, но интонация не оставляла сомнений – это был приказ. Резкая, беспощадная. Прозвучало лишь одно знакомое слово, врезавшееся в слух как выстрел: «Россия».

Потом – короткая, покорная реплика Агнешки. И снова голос Ковальского, на этот раз тише, но оттого еще страшнее. Он явно делал ударение на отдельных слогах, словно вбивая гвозди. Послышалось щелкающее слово «артефакт», почти одинаково звучащее на многих языках, и ледяная фраза, которую не нужно было переводить: «…любой ценой».

Я замерла, прислонившись к холодной стене. Мое сердце бешено заколотилось. Теперь было ясно всё. Ковальский нарочно отстранил Трофимова, чтобы подсадить ко мне своего агента. И этот агент получил приказ, в котором сквозила такая угроза, что кровь стыла в жилах.

Монахиняснова меня велапо лабиринтам собора и вскоре мы оказались возле двери кельи, похожей на ту, в которой лежал Трофимов.

– Располагайся, – бросила зрячая, поворачиваясь к двери.

– Мне, что же… сидеть здесь? – остановила я её вопросом. – Я бы хотела прогуляться… Есть у вас сад?

Оставаться в маленькой комнатке с узким окошком не очень-то хотелось.

– Тебя никто не держит, – пожала плечами монахиня и пошла дальше по коридору, слегка шаркая ногами.

– Отлично, – прошептала я вслед зрячей. В сумке из ценных вещей были только документы и карты, поэтому я взяла их с собой, а сумку бросила на узкую кровать. Таро – подарок бабушки, реликвия, завернутая в вышитый платок с запахом мяты. Старинные карты украшала позолота по краям, а на рубашке – всевидящее око в треугольнике, окружённое лавровым венком. Бабушка рассказывала, что её матери карты отдала одна европейская аристократка, которая приехала в Россию вслед за мужем. «Она подарила их моей матери за то, что та спасла её сына от лихорадки травами», – вспоминала бабушка, перебирая карты дрожащими пальцами… С тех пор они передавались по наследству старшей дочери.

– Гадание – это наш хлеб, – любила говорить бабуля, раскладывая карты на выцветшем бархате. – Боярыни, купчихи, даже монашки – все хотят знать: будет ли их мужчина верен, родится сын или дочь. Страх делает женщин сговорчивыми, и мы легко им даем нужные ответы. А они платят за сладкую ложь золотом и серебром.

Бабушкин голос, хриплый от самокруток, звучал как скрип старых дверей. Она учила меня читать не карты, а людей: «Видишь, как дама теребит кольцо? Значит, измена мужа не сон, а явь. А если молится, прежде чем задать вопрос, – боится не будущего, а кары Творца».

Бабушка умерла до того, как меня забрали у матери. Я обязательно бы вернулась в табор, нашла бы способ сбежать из приюта, только мамин подарок – кулон – не показывал мне путь, а это значит, мамы… тоже больше не было.

Я вышла из комнатки и отправилась искать выход. Спустилась по лестнице, которую обнаружила в конце коридора. На первом этаже встретила двух монашек, они и подсказали, как пройти в сад.

Прохладный воздух ласково овевал кожу, и я с удовольствием подставила лицо солнечным лучам после мрачного коридора. Каменные стены навевали неприятные воспоминания о приюте, а здесь, под голубым небом, я чувствовала себя свободной.

Сад оказался ухоженным: дикий виноград красиво оплетал ограду, яблони горбились под тяжестью плодов. Я шла по узкой дорожке, укрытая тенью от веток, и вдыхала сладковатый аромат цветов. Тропинка привела меня к каменной скамье возле фонтана с ангелом. Он держал урну, из которой тонкой струйкой бежала вода. Я села, разложив карты на камне.

Первая карта – прошлое. Я медленно перевернула её… на потертой поверхности был изображен человек, подвешенный за одну ногу среди серых скал. Его руки связаны, а взгляд, устремленный вдаль, отражал не столько смирение, сколько тихую ярость. «Повешенный». Карта словно шептала: «Когда ты обрела магию искателя, то зависла между небом и землей. Потерялась в этом мире. Но ты не жертва, ты ждала, пока время выжжет из тебя все лишнее».

Всё так и есть. Я стала другой… и пусть приют принес много боли, там я получила знания и стала ближе к своей мечте.

Вторая карта – настоящее. Ладонь невольно дрогнула, когда я открывала её. «Башня». Чёрные тучи разорвались вспышкой молнии, осветив каменную громаду, которая рушилась, словно карточный домик. Фигурки людей падали в бездну, их крики застыли в воздухе, смешавшись с грохотом камней. Что может означать эта карта? Предательство? Внезапные перемены? Или мои собственные стены… треснули? Я больше склонялась к переменам. Интуиция подсказывала – Ковальский нарочно отстранил Трофимова, чтобы отправить со мной своего агента. Настоятель – хитрый маг, у него своя игра, интересы… Многие хотят заполучить опасный артефакт. Я считала, что его необходимо уничтожить, чтобы избежать беды в будущем. Жаль, что Мишанин отдал другой приказ.

Третья карта – будущее. Я на мгновенье замерла, прежде чем перевернуть её. «Смерть». Всадник в черных доспехах мчался на белом коне сквозь поле, усыпанное опавшими листьями. Его флаг с чёрной розой хлопал на ветру, а за спиной, на горизонте, уже всходило солнце – нежное, как лепесток пиона.

«Обещание», – подумала я, и губы сами растянулись в улыбке. Пусть рушился привычный мир и за его обломками ждало неизведанное, но страха я не испытывала. Это как приглашение – сжечь мосты и ступить в реку перемен, где вода холодна, но чиста. Будущее не терпит оков – оно рождается в пламени, где пепел прошлого становится почвой для тех, кто осмелится вырасти снова. Означало ли это, что я вновь обрету пару? Карты, как всегда, дали туманный ответ. Но в нем сквозила надежда. Выбор есть всегда… Я знала.

Я еще недолго посидела в тишине сада, а потом решила осмотреть собор. Монахиня же сказала, что я свободна в своих перемещениях. Поднялась, отряхнула плащ, карты убрала в карман к документам и направилась к выходу.

Собор возвышался в конце аллеи под лучами полуденного солнца. Его каменные стены, выстроенные из тёмно-серого кирпича, казались почти чёрными в тени, но на освещённых участках мерцали мелкими кристалликами известняка. Готические арки, устремлённые в небо, отбрасывали длинные тени на брусчатку пустой площади, создавая причудливый узор. Витражи играли всеми оттенками радуги, и я поспешила к собору, чтобы увидеть, как солнечные лучи превращают внутреннее пространство в калейдоскоп света.

Химеры над главным входом, с раскрытыми пастями, в дневном свете выглядели не столько устрашающе, сколько величественно. И я задержалась на пару минут, чтобы внимательно их рассмотреть. Детализация скульптур поражала: каждая чешуйка на крыльях, каждый клык в пасти были чётко видны.

Дверь собора оказалась массивной и внушительной. На её поверхности проступили следы времени – небольшие царапины, сколы и трещины. Я прикоснулась к металлической ручке, украшенной готическими узорами, ощутила шершавую поверхность под пальцами, а затем решительно нажала на нее. Дверь тихонько скрипнула и медленно открылась. Я шагнула вперед, и тут же полумрак собора ласково окутал меня запахами воска и ладана.

Внутри дневной свет создавал удивительную атмосферу. Своды, уходящие ввысь, казались ещё более грандиозными, а игра света и тени придавала интерьеру мистическую обстановку.

Мои шаги разносились тихим эхом, пока я шла к статуе Творца. Он протягивал руки, будто ждал, чтобы обнять меня и выслушать. Я опустилась перед ним на колени:

– Ты всё знаешь… я молю лишь об одном, чтобы мы были вместе. Я не боюсь боли, стерплю всё… пусть это будет моей платой…

Перед глазами возник образ Эриха, каким я его запомнила – мальчишкой в грязной, но дорогой одежде, с синяками на лице, а потом образ сменился на фотографию, где на меня смотрел мужчина с черными таинственными глазами.

Шорох сутаны за спиной отвлек от мыслей, и я оглянулась. Монахиня стояла в луче света, её лицо – бледное, как пергамент, – казалось вырезанным из старой иконы.

– Я не хотела мешать твоей молитве, но настоятель просит твои документы.

– Зачем? – слишком резко спросила я, поднимаясь с колен.

– Чтобы привести их в порядок, и ты смогла отправиться в Берлин, – спокойно ответила монахиня. Затем её взгляд переместился выше, над моей головой. Её губы беззвучно зашевелились, будто она с кем-то переговаривалась. Зрячих всегда сопровождали души, которые помогали лечить больных, подсказывали в принятии важных решений. Хорошо, наверно, иметь рядом такого советчика…

– Меня попросили передать тебе, чтобы ты слушала свое сердце, когда тебе будет особенно страшно, – синие глаза монахини таинственно блеснули.

– А нельзя рассказать поподробней? – с надеждой спросила я, а вдруг души немного приоткроют завесу туманного будущего.