Если знать человеческий организм, и его болевые точки, особой силы, чтобы временно вывести противника «из игры» и не нужно. Я ударил этого урода сложенными щепотью пальцами точнёхонько в солнечное сплетение.

Хриплый вскрик застрял у него в горле. Я видел, как глаза зэка округлились от боли и неверия, что такая развалина, как я, может причинить столько страданий, а всё его тело скрючилось в немом спазме. Он рухнул на колени, беззвучно хватая ртом воздух, который не мог вдохнуть. Я ударил его растопыренными пальцами прямо по широко раскрытым глазам, лишая еще и зрения.

Пусть, у меня и не было никаких сил, но навыки, вбитые долгими годами жестких тренировок, и десятилетиями их практического применения, проявлялись уже чуть ли не на уровне инстинктов. На самом деле человеческое тело, если знать его, как свои пять пальцев, довольно податливо. И «сломать» его для настоящего специалиста, не представляет никакого труда. А я, без ложной скромности, являлся именно таким специалистом.

Нападавший, совершенно потерявший ориентацию в пространстве, заскулил, словно побитый пёс и упал на пол. Двое других сидельцев замерли. Молодой парень отшатнулся к стене, а второй мужик, резко поднял руки, показывая, что не лезет. Видимо, не вписывалось такое поведение немощного старика в его картину мира.

– Эй, уважаемый, остынь! – произнёс он подрагивающим голосом. – Не надо разборок…

– Лучше помолчи… уважаемый… – бросил я, даже не оборачиваясь. – Мне тут какой-то чепушила решил претензии выкатить, а я зону топтал еще при товарище Сталине. Так вот, даже тогда такого беспредела не было… Я вас, недоделков, научу старость уважать!

Я не сводил взгляда с «пахана», пока он хрипел и кашлял, пытаясь отдышаться. Дождавшись, когда он немного придет в себя, я резко наступил ему на яйца грубыми тюремными гадами и слегка придавил их ногой. Зэк завозился на полу и заскулил еще сильнее.

– Запомни, вша казематная – голос мой прозвучал тихо, но отчётливо, как удар ножом, – Я фрицев на фронте пачками давил… И после войны разных гадов на тот свет спровадил столько, что никакого кладбища не хватит… И бить привык наверняка. Если не хочешь вот прямо сейчас Богу душу отдать – нишкни у меня, плесень! – И я убрал ногу с его причиндалов.

Он, всё ещё сидя на полу, мелко-мелко закивал, с трудом выдыхая:

– Понял… Всё понял…

Я выпрямился и пристально посмотрел на остальных.

– Матрас на место вернул! – Это прозвучало как приказ.

Молодой парень метнулся к моему тюфяку и почтительно водрузил его обратно на шконку. Больше наезжать на меня никто не решился. Но я понимал – это затишье временное. Здесь, как и везде, уважали силу, но вполне могли исподтишка засадить в бок заточку, или придушить подушкой во время сна.

Однако бывший пахан постарался свинтить из камеры к вечеру. И у него это получилось – удалось закосить на распухший и покрасневший глаз, который, похоже, я ему повредил при ударе, и туда попала зараза. С гигиеной в камере было совсем печально. Так что мы остались в хате втроем.

Вечером, когда раздали ужин – холодную баланду с чёрствым хлебом, ко мне осторожно обратился тот самый мужик, что призывал к миру.

– Дед… Это… Чего не ешь-то?

Я покачал головой, отодвигая миску. Аппетита не было, да глотать всё ещё было адской пыткой. Каждый глоток отзывался в раздавленном горле кровавой болью.

– Не хочу.

Он помолчал, ковыряя ложкой в своей миске.

– Ты правду того… с двумя амбалами справился? – спросил он наконец, без вызова, с тупым любопытством.

Я взглянул на него. На его лице читался тот же животный интерес, что и у всех, кто за последнее время задавал мне один и тот же вопрос: как такой древний пердун умудрился уложить двоих здоровых мордоворотов?

– Было дело, – коротко ответил я, лег на кровать и отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен. Он шумно дохлебал свою пайку, а затем тоже отполз на свою койку.

Я остался лежать, глядя в потолок, покрытый плесенью и трещинами. Мысли крутились вокруг одного: магии. Той самой, что мелькнула в автозаке, как вспышка, и больше не возвращалась. Было ли это игрой воспалённого сознания? Или чем-то большим? И если это была она… то где же она теперь, когда мне как никогда нужна былая сила?

Спустя несколько дней ситуация не изменилась. Видимо, репутация отмороженного «старика-убийцы» работала. Сидельцы, присматриваясь ко мне, постепенно привыкли. Увидели, что если меня не задевать, то я похож на обычного дряхлого пенсионера. Только очень и очень старого. Они даже поверить не могли, что мне больше сотни лет. Так и устанавливался наш камерный мир – хрупкий, зыбкий, построенный на страхе сидельцев ко мне и осторожном любопытстве.

Но однажды ночью всё перевернулось. Двери камеры с лязгом отъехали, и вертухаи втолкнули внутрь нового человека. Его фигура заполнила проём – это был настоящий гигант, с бычьей шеей и здоровенными кулаками. Его лицо было избито до неузнаваемости, а из-под засохшей кровяной корки горели безумные, полные ненависти глаза.

– Знакомьтесь, братва, – усмехнулся надзиратель. – Ваш новый сосед. Веселитесь!

И дверь захлопнулась. Гигант медленно обвёл нас взглядом. Его дыхание было хриплым и тяжёлым.

– Кто на хате пахан? – просипел он.

Толян – так звали моего возрастного сокамерника, недолго думая, указал пальцем на меня.

– Старый у нас сейчас за пахана, – буркнул он. – К нему все вопросы.

Гигант повернулся ко мне. Я лежал на своей койке и не шевелился, но внутри всё сжалось в ледяной ком. Сердце трепыхалось, надпочечники выбрасывая в кровь мощные порции адреналина. Но хватит ли их, чтобы разогреть мою холодную старческую кровь?

– Дед? – Бугай презрительно фыркнул и сделал шаг в мою сторону. – Да я тебя сейчас, как соплю…

Он подошёл вплотную. От него несло потом, кровью и дикой злобой. Я видел, как мои сокамерники в страхе замерли – ведь если этот бугай сейчас справится со мной, то следом может прийти и их черёд. Буйный здоровячок (не зря же его так разукрасили надзиратели или бывшие сокамерники) наклонился ко мне, его испачканное кровью лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего.

– Ну так что, дедуля, встанешь? Или я тебя прямо здесь, на шконке, искалечу?

Я медленно поднялся и сел, свесив босые ноги на пол. Кости ныли, в теле разливалась привычная слабость: сто лет – это вам не шутки. Но в голове кристально ясно проступил план действий. А план, это я вам скажу, первое дело в таких вот делах. Если есть план – половина битвы уже выиграна!

– Если я встану, – тихо, но внятно, произнёс я, ловя глазами дикий взгляд амбала, – ты ляжешь.

– Ась?! – здоровяк, видимо, не ожидал от меня такого ответа.

– Ты ляжешь, – спокойно продолжил я, – а оденут тебя в деревянный макинтош. В твоей хате будет играть музыка, только ты её не услышишь… Хотя, нет – музыки тоже не будет, как и деревянного ящика, – продолжал нагнетать я ситуацию. – Тебя зароют, как пса – в номерной могилке…

Он оскалился, принимая это за вызов старого дурака, и занёс для удара свою здоровенную лапищу. И в тот миг, когда его рука пошла вниз, время словно замедлилось. Всё вокруг – испуганные лица сокамерников, тусклая лампочка под потолком, тюремная «графика» на стенах – слегка поплыло и потеряло чёткость.

А я уже не думал. Я – действовал. Правая рука сама рванулась вверх, но не для блока, а для захвата. Я поймал его запястье и рванул на себя, заставляя этого утырка потерять равновесие. И в тот же момент ударил другой рукой ему под коленку. Осталось совсем немного – я подорвался с кровати…

Подорвался – это, конечно, слишком сказано. Но я всей оставшейся силой толкнул его в грудь плечом. А дальше – дело техники… Бугай взревел, не от боли (думаю, что он вообще сейчас не в состоянии её испытывать), а от неожиданности и обиды. Однако, его мышцы на мгновение расслабились, давая мне тот самый шанс.

Шанс, казалось бы, настолько мизерный, что даже призрачным его можно было назвать с большой натяжкой. Да стоило просто сравнить наши кондиции – и всё становилась ясно. Он должен был уделать меня одним мизинцем при любых раскладах.

Но я умудрился сделать так, чтобы все козыри оказались в моих руках. Я просто немного поправил полёт этого огромного тела именно туда, куда мне было нужно. Он с глухим хрустом ударился виском об острый металлический угол стола и осел на пол безвольной тряпичной куклой. Только алая струйка поползла по его небритой щеке.

Я стоял над ним, тяжело дыша, чувствуя, как подрагивают мышцы, и концентрация адреналина в крови медленно отступает, оставляя после себя пустоту, слабость и лёгкое головокружение. Молодой парень, Стёпка, смотрел на меня выпученными глазами с благоговейным ужасом.

– Дед… – прошептал он. – Ты… ты его что… завалил наглушняк?

– Надеюсь… – пожал я плечами. – Опыт-то не пропьёшь.

Толян выскользнул из угла, куда забился перед дракой и подскочил к валяющемуся на полу здоровяку. Он приложил трясущуюся руку к его бычьей шее, пытаясь нащупать пульс. Но, пульса, по всей видимости, не было.

– Точно наглушняк, Сёмка… – свистящим шепотом произнес он, вновь заползая на свою кровать.

А я, глядя на распластавшееся на полу тело, я осознал самую страшную истину: чтобы выжить здесь, мне придётся опять становиться тем, кем я когда-то был – всесильным стариком Хоттабычем, а не старой столетней развалиной… Хотя, я еще раз взглянул на бездыханное тело, эта развалина тоже еще кое-что может.

– Деда… – неожиданно произнёс Стёпка, – а ты… кто? Колдун, инопланетянин, или…

Я повернулся к нему.

– Нет, – тихо ответил я. – Ни то, ни другое, ни третье…

– Но… тогда… как ты это сделал? С ним? – Стёпка указал пальцем на поверженного гиганта. Знал бы он, каких гигантов мне доводилось валить в той… (не почудившийся ли в предсмертном беду?) жизни.

Я помолчал, подбирая слова.

– Я просто хотел выжить, малец. Очень хотел. Иногда этого желания бывает достаточно.

Он, вероятно, так и не понял, о чём это я, но послушно кивнул и отполз на свою койку. А я снова остался наедине с собой, с мыслями о том, что, возможно, настоящую справедливость тебе не может вернуть кто-то посторонний. Справедливость – это то, что ты сам добываешь. Ногтями, зубами, оружием, магией – не суть. И сейчас, в этих стенах, пахнущих парашей и отчаянием, моя личная справедливость остро пахла свежей кровью. Но этого пока было недостаточно…

[1] Вертухай (дубак, пупок, пупкарь) – надсмотрщик.

Глава 3

Я замер, глядя на темную лужицу, растекающуюся вокруг головы трупа. Липкий, медный запах крови смешивался с удушающей вонищей параши и страхом, что висел в камере. Тишину, звенящую в ушах, прорезал мерзкий скрип двери нашего «террариума».

В проёме, очерченные ярким светом коридора, замерли два охранника. Они застыли, увидев странную картину: я, трясущийся и худой столетний старикан, стою над неподвижной тушей, а двое других жильцов нашей хаты прижались к нарам, стараясь стать частью грубой серой штукатурки.

Старший вертухай, коренастый, с лицом, словно выдавленным из сырого теста с такими же большими порами, свистнул сквозь зубы.

– Вот так расколбас… – Его взгляд скользнул по мне, по мертвяку, по зэкам, забившимся в угол. – Ты видел это, зёма? – Толкнул он локтем в бок своего напарника.

– Ну! – рявкнул второй вертухай. – Что у вас тут за дерьмо?

Он ждал, что один из арестантов тут же меня заложит, начнёт сбивчиво оправдываться, чтобы выгородить себя. Но зеки молчали, тупо уставившись в пол, словно воды набрали. Их молчание было красноречивее любых слов – теперь они меня боялись больше, чем тюремную администрация. То, чему они явились свидетелями, не могло быть простым совпадением.

Второй охранник, молодой и жилистый, в отличие от своего перекормленного начальника, подошёл к телу, наклонился, проверил пульс. Его лицо не дрогнуло. Он лишь кивнул напарнику.

– Спекся Боров. Только трупешник выносить…