– Что же тревожит вас сегодня вечером? – спрашивает Джек Баррон голосом, везде и всюду знакомым. Его знают и любят Гарлем, Алабама, Беркли, Норт-Сайд, Стрип-Сайд – и все пропахшие мочой тюремные камеры – и все те, кто кое-как подыхает на выданные правительством чеки социального обеспечения («гарантированная субсидия», «социальное обеспечение по безработице», «стипендия на уход за детьми»), – все те, кто не может такой уклад принять.

– Все, что способно вас прижучить, разжучивает и Джека Баррона. – Ведущий делает паузу, улыбается на манер василиска и смотрит прямо в душу – этот Ринго-Кеннеди-Дилан, мятежный Будда нового времени. – А мы все прекрасно знаем, что происходит, когда Жук Джек Баррон достаточно разжучен. Итак, я жду ваших оплаченных звонков. Код города – двести двенадцать, телефон – девять шесть девять шесть девять девять шесть девять (шесть месяцев борьбы с телефонной компанией за этот номер, легко запомнить), и мы получаем первый звонок… уже… сейчас!

Джек Баррон протягивает руку, нажимает кнопку на видеофоне – камера аппарата, само собой, обращена строго в сторону студийной.

Сто миллионов телевизионных экранов разделяются. В нижней левой четверти показано стандартное черно-белое изображение седовласого негра в белой рубашке и расплывчатый туманный серый фон; остальные три четверти экрана заполнены в естественных цветах Джеком Барроном.

– Это Жук Джек Баррон, и теперь ты – в эфире, друг. Он весь твой, покуда я не скажу «стоп». Сто миллионов наших соотечественников-американцев все как один ждут, чтобы услышать, кто ты, откуда звонишь и что тебя прижучило, друг. Тебе выпал прекрасный шанс прижучить и меня, а я прижучиваюсь от лица всей страны. Так что – приступай, друг, и будь предельно откровенен, – говорит Джек Баррон, коронуя речь широкой улыбкой, все такой же заговорщицкой.

– Меня зовут Руфус В. Джонсон, Джек, – говорит старый чернокожий мужчина, – и, как ты и все зрители можете видеть, я черный. От этой правды никуда не сбежать, Джек. Я черный. Я не «цветной», у меня не смуглый цвет лица, я не квартерон, не эскадрон, не мулат и не черный, мать его, квадрат. Я – ниг…

– Успокойся, – прервал Руфуса голос Джека Баррона, властный, как нож; но легкое движение плеч вкупе с легкой улыбкой показывают, кто на чьей стороне, и Руфус Джонсон улыбается в ответ – и, кажется, немного расслабляется.

– Да, – говорит он, – нам нельзя использовать это слово в эфире, чувак. Конечно, я – афроамериканец, цветной, американский черный, какие там еще есть названия? Но я-то знаю, как вы все нас называете… тебя исключаем, Джек. – Руфус В. Джонсон позволяет себе сухой смешок. – Ты хоть и белый, а все равно свет поглощаешь.

– Что же случилось, друг мой Джонсон? Надеюсь, ты позвонил мне не только для того, чтобы сравнить наши цвета.

– Но ведь именно в этом дело, не так ли, друг? – говорит Руфус В. Джонсон и больше не улыбается. – По крайней мере, для меня это истинно так. То же самое касается всех нас, афроамериканцев. Это касается всех чернокожих, даже здесь, в Миссисипи, якобы в краю черных. В это все и упирается… как ты сказал… в сравнение цветов. Мне бы страсть как хотелось, чтобы меня у тебя транслировали в цвете… чтобы потом я подходил к телевизору, шебуршал с настройками – и видел себя красным, зеленым или фиолетовым… каким-то более красочным, проще говоря.

– Когда же мы приступим прямо к делу, мистер Джонсон? – спрашивает Джек Баррон, охлаждая тон голоса на несколько градусов. – Что тебя прижучило?

– Я перейду сразу к делу, – отвечает Руфус В. Джонсон, серое на сером изображение черного лица, отмеченного болезненными морщинами. Лицо расширяется и занимает три четверти экрана, а Джек Баррон тем временем ютится в правом верхнем углу, в кресле. – Когда ты черный, тебя беспокоит только одна вещь, и она беспокоит тебя двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, с момента твоего рождения и до самой смерти. Однако когда-то «быть черным» заканчивалось хотя бы тогда, когда ты отправлялся в мир иной. Теперь это уже не так. Теперь у нас есть медицина. У нас есть Фонд бессмертия. Он берет трупы и замораживает их, как полуфабрикат, на срок, пока ученые не наберутся достаточно ума, чтобы разморозить их, исцелить и оживить аккурат к Судному Дню. Говардс и его приспешники говорят: «Наступит день, и все люди будут жить вечно – благодаря Фонду бессмертия человечества»! Конечно, это все – на острие науки. Только вот знаешь что? Это фонд бессмертия белого человечества. Конечно, туда вкрадываются всякие богатенькие мулаты, и Бенни Говардс думает, что вопрос закрыт… Да только вот на самом деле его путь решения негритянского вопроса – избавление от, собственно, негров. Как-то несправедливо это все, правда? Чернокожие люди могут прожить свои шестьдесят или семьдесят лет, кого это волнует, тогда как белый человек может жить вечно, покуда он способен зарабатывать пятьсот тысяч долларов.

Холодные линии напряжения появляются в уголках глаз Джека Баррона, когда экран разделяется пополам. Тускло-черно-белое изображение Руфуса В. Джонсона сталкивается с изображением Джека Баррона в естественных цветах – и Баррон говорит расположенным к проблеме, но твердым, полным спокойствия голосом:

– Вы говорите о чем-то, что вас беспокоит, мистер Джонсон. Почему бы не воззриться в корень проблемы? Выплюньте эту кость. Покуда вы не упоминаете интимные части тел человеческих и не прибегаете к нецензурной брани, мы будем оставаться на связи в эфире – какую бы тему вы ни затронули. Шоу «Жук Джек Баррон» создано именно для этой цели. Пришло время нанести ответный удар, и если у вас есть реальная причина обрушиться на кого-то могущественного – давайте же пригвоздим его, загоним в тупик и заставим держать ответ!

– Конечно, друг Джек, – говорит Руфус В. Джонсон. – Я говорю о Фонде бессмертия человечества. Эй, там! Руфус В. Джонсон – тоже человек. Осветлите мою кожу, сделайте мне пластику носа, и, черт возьми, любой белый человек, увидев меня, сказал бы: «Вот Руфус В. Джонсон – ум, честь и совесть нашего общества. Он создал хорошую транспортную компанию, у него есть новая машина, собственный дом, он отправил троих детей учиться в университет: образцовый гражданин». Если бы Руфус В. Джонсон был белым, а не черным, то Бенедикт Говардс был бы очень рад дать ему контракт на замораживание его тела после смерти и иметь возможность собирать проценты с каждого пенни Руфуса до Великого Дня Разморозки… если бы Руфус В. Джонсон был белым. Знаешь, что говорят в Миссисипи, в Гарлеме и в Уотсе, Джек? А вот что: «Белым – вечность по сходной цене, черным – рука в известной фигне».

Джек Баррон в естественном цвете возвращается в правый верхний угол.

– Вы обвиняете Фонд бессмертия человечества в расовой дискриминации? – грозно вопрошает он, и мелькающие тени, похожие на полувидимые пляшущие муаровые узоры на заднем плане, отражаются на письменном столе и на белом кресле, вплоть до его чуть опущенных глаз, превращая его лицо в маску надвигающейся опасности, торжественную и зловещую.

– Я, вестимо, не обвиняю их в проезде на красный свет, – бормочет Руфус Джонсон. – Посмотри на мои волосы… это единственное белое, что у меня есть. Мне шестьдесят семь лет, и я уже почти привык к такой жизни. Даже если мне придется жить чернокожим в белой стране, я хочу жить вечно. Хоть и неприятно быть живым и черным, но когда ты мертв, чувак, – ты мертв! Поэтому я пошел в Фонд белых и сказал: «Дайте-ка мне один из тех контрактов о гибернации, которые Руфус В. Джонсон готов подписать навечно». Проходит две недели, они обнюхивают мой дом, спрашивая о моей компании и банковском счете. Потом я получаю миленькое письмо на красивом бланке длиной три метра, и там написано: нет, мужик, ты не подходишь! Ну а теперь вы посчитайте, мистер Баррон. Дом обошелся мне в пятнадцать тысяч долларов. У меня есть пять тысяч долларов в банке. И, друг, одни только мои грузовики стоят почти пятьсот тысяч крепеньких. И Бенни Говардс может получить все это, пока я лежу во льду. Но Фонд бессмертия говорит, что у меня, послушай-ка, «недостаточно ликвидных средств для заключения контракта на гибернацию» – хороша уловка? А я думаю, что мои деньги такого же цвета, как и все остальные, мистер Баррон. Думаете, им не нравится цвет моих денег – или цвет чего-то другого?

Экран занимает заинтересованное лицо Джека Баррона – очень крупным планом. Его челюсть сурово очерчена, и вид такой, будто он твердо намерен надрать кое-кому зад.

– Ну, вам определенно есть на что раздражаться… если дела обстоят именно так, как вы мне изложили, мистер Джонсон. Да, тут Жук Джек Баррон определенно разжучен!

Баррон пристально смотрит в объектив камеры, обещающий адские бездны, гром и молнии, и прикид плохого парня, бросающего кирпичи в витрины.

– Ну, и что же вы думаете? Что думаете вы, Бенедикт Говардс? Какова реакция сильных мира сего? А если говорить о влиятельных людях (быстрая смена выражения лица, переход к сардонической улыбке – «эта шутка только для своих»), то почти пришло время увидеть, чем можно прижучить нашего финансиста. Послушайте, мистер Джонсон, и все вы – тоже: мы скоро вернемся, чтобы посмотреть, что произойдет… прямо здесь, прямо в этом прямом эфире… после рекламы того, кто в настоящее время совершает ошибку, финансируя нас.

Глава 2

«А у тебя неплохо получается, Винс, хитрожопый итальяшка», – думал Джек Баррон, наблюдая, как его образ на внешнем студийном мониторе превращается в изображение новой модели «Шевроле».

Покинув прямой эфир, Баррон присел на краешек стула и нажал кнопку внутренней связи на видеофоне номер один.

– Повеселимся сегодня вечером, а, пейзанин?

За толстым стеклом контрольной будки он увидел самодовольную циничную улыбку Винса Геларди, а затем голос Винса заполнил маленькую свободную студию:

– Значит, хочешь, чтобы под Бенни Говардсом загорелся стул?

– Под кем, если не под ним? – ответил Джек Баррон, поудобнее устраиваясь на стуле. – В обойме еще Тедди Хеннеринг, и Люк Грин – на скамейке запасных. – Выключив интерком, Баррон прочел надпись «60 секунд», мигающую поверх сетки индикаторов на панели управления, и сосредоточил свое внимание на этой короткой паузе.

Что ж, умник Винс вытащил в прямой эфир откровенно провального Джонсона – хотя, конечно, время от времени даже провал оборачивается сенсацией, даже в таких эфирах, как сегодняшний. Профессиональная лопата каждую чертову неделю гребет новые слезливые истории об ущемленных этносах – и, скорее всего, они никогда не появятся на экране. Добавьте к этому, что на этот раз стрелы направлены в Фонд, и это – в разгар дебатов о Гибернации, и у нас тут действительно горячая тема (если ты белый, ты имеешь право на Вечность – интересно, Малкольм Шабаз и его прихвостни педалируют этот антилозунг?). Слишком горячая нынче обстановочка, чтобы связываться с парой лакеев Говардса в Совете директоров Федеральной комиссии по связи. Нельзя волновать эту лигу из-за дурацкого негра на проводе – и Винс должен это знать, это же его работа, для этого он на нее и принят – на нем ответственность за выбор темы.