Собаки черные,
Собаки белые,
Всегда проворные,
Безумно смелые.
Лулу прелестные,
Вас любят ангелы,
И клички лестные
Вам шлют архангелы.
<…>
И есть громадные
Псы ярко-белые.
Они не жадные,
Но дерзко-смелые.
В снегах белеющих
Спасают в Зимний Зной
Людей немеющих
Из рук метели злой.
<…> Собаки белые,
Собачки черные,
Вам шлю несмелые,
Но всё ж упорные
Мои мечтания
И всю любовь мою.
Средь душ искания
Всегда о вас пою…

Вечера “Зеленой лампы” делились на “интимные” и “публичные”. Интимные – для своих, для поэтов, на них отбирали участников для публичных вечеров. Но скоро и на интимные вечера начали приглашать публику, развлекая танцами до утра, игрой на фортепиано, лекциями, чтением, романсами, пением под Вертинского и поэтическими дуэлями.

Сохранились свидетельства и о дуэли настоящей. Поэт Александр Соколовский вызвал на дуэль Валентина Катаева. Конечно же, из-за женщины. В серьезность намерений дуэлянтов никто не поверил. Решили: поединок придуман, чтобы прославиться, добавить романтического ореола к репутации. Сын Валентина Петровича Павел Катаев, знавший эту историю со слов отца, говорил Сергею Шаргунову: “Всё было устроено как перфоманс”^[166]. Видимо, перфоманс не удался.

Билеты на вечера “Зеленой лампы” продавали в книжном магазине газеты “Одесские новости” на Дерибасовской и в консерватории у швейцара.

Весной 1918-го появился одесский юмористический бюллетень “Яблочко”. Краевед Алёна Яворская, сотрудник Одесского литературного музея, считает, что “Яблочко” издавали поэты “Зеленой лампы”.

На первой же странице читаем рекламу: “Вы еще не посетили «Зеленой лампы»? Ах, ведь это непростительно! Отчего продовольственный кризис? Отчего жутко на душе? Отчего вам жена изменила? Всё оттого, что вы так долго собираетесь на вечер «Зеленой лампы». Там Вал. Катаев, там пылкий Юрий Олеша, там влюбленный в Блока Бор. Бобович, там кокетливая Зинаида Шишова, там огненный и свирепый Э. Багрицкий. Идите, и да будет мир над вами…”^[167]

“Яблочко” продержалось три номера. Дольше выходила появившаяся еще в 1917-м иллюстрированная “Бомба”, “журнал революционной сатиры”. Ее создание с “Зеленой лампой” не связано, но там печатались участники и “Лампы”, и “Бронзового гонга”.

К этому времени относится и редкое упоминание о Евгении Катаеве. Он еще не писал ни стихов, ни прозы, но уже прекрасно играл на рояле. Таким его и запомнила Зинаида Шишова: “Я довольно слабый ценитель музыки, но знающие люди его очень хвалили, – вспоминала она. – А Женя по скромности объяснял свои успехи только тем, что учился играть на расстроенном рояле. Поэтому-то у него получались «несколько оригинальные интерпретации»”.^[168]

…Жизнь в Одессе от весны до поздней осени 1918 года была относительно благополучной. Деятелей Украинской народной республики немцы вскоре разогнали, у власти поставили гетмана Павла Скоропадского, русского генерала из старинной, богатой малороссийской дворянской семьи. Скоропадский только в 1917 году начал учить украинский язык, говорил с акцентом. Украинские националисты ненавидели его и презирали, русские презирали не меньше, в чем может убедиться всякий читатель булгаковской “Белой гвардии”.

На самом же деле режим Скоропадского подарил Украине лучшие, самые спокойные и сытые месяцы за все годы Гражданской войны. Правда, немцы вывозили с Украины зерно, сало, мясо и вообще всё, что могло пригодиться Германии. Первая мировая война продолжалась, исход ее не был предрешен, и немцы хотели накормить свою армию и полуголодное население. Германия выпускала в колоссальных количествах иприт и взрывчатку, а питались люди – картошкой и брюквой. Изобилие мяса и молока на Украине поражало немцев. Украина была еще так богата, что провизии хватало и немцам, и украинцам, и русским. Русские дворяне и буржуа, писатели, артисты, офицеры и генералы бежали из голодных Москвы и Петрограда, чтобы пожить по-человечески. После черного пайкового хлеба и пайковой же ржавой селедки ели белый хлеб и пирожные и от всей души ругали “опереточную” власть гетмана.

Случалось, правда, что украинские селяне убивали зарвавшихся немецких оккупантов, а то и поднимали настоящие восстания. И всё же держава Скоропадского была тихой гаванью рядом с истекавшими кровью Доном и Кубанью, разоренной продразверстками черноземной Россией, голодными и замерзающими Москвой и Петроградом. О большевиках и “Совдепии” беженцы вспоминали с содроганием: “Бог свидетель, я бы сапоги теперь целовал у всякого царя!” – говорил Алексей Толстой. Будущий кавалер орденов Ленина и Трудового Красного Знамени уверял: “У меня самого рука бы не дрогнула ржавым шилом выколоть глаза Ленину и Троцкому, попадись они мне”.^[169]

Он приехал в Одессу со своей третьей женой, поэтессой Натальей Крандиевской. Они стали даже не гостями, а участниками “Зеленой лампы”. Толстой был уже довольно известным писателем, его имя придавало вес объединению одесских поэтов. Впрочем, наглый Катаев разругал новую пьесу Толстого. В этой среде вообще оценивали друг друга жестко. Как и многие начинающие литераторы, они беспощадно боролись со штампами. Вывели из употребления “целые полчища слов: «красиво», «стильный», «змеится», «стихийно»… их затаптывали, как окурки”. Багрицкий лично “уничтожил” слово “реминисценция”: “Слово реминисценция не су-ще-ству-ет, – сказал он <…>. И слово «реминисценция» перестало существовать”^[170], – вспоминала Шишова.

Олеша

Если Багрицкий и Кессельман (он, кстати, быстро перестал посещать эти собрания) уже были местными знаменитостями, то Юрий Олеша – восходящей звездой.

Имя пятнадцатилетнего Юрия Олеши Катаев впервые увидел под стихами, которые тот прислал в альманах. Это было в конце 1914-го или первой половине 1915 года. Альманах Катаев составлял по заданию одной из одесских газет. Стихи были написаны на “канцелярской бумаге” крупным разборчивым почерком.

Братья Катаевы учились в одесской 5-й гимназии, Олеша – в 1-й (Ришельевской) гимназии. Ришельевская считалась самой престижной в городе, ее гимназисты носили особую серую форму, отличавшую их от черной формы других гимназистов. Катаев учился плохо, Олеша – отлично. Науки давались ему легко. Юрию особенно нравилась латынь, ненавистная многим его сверстникам, он даже переводил “Метаморфозы” Овидия. Возможно, любви к латыни способствовало и польское воспитание. Мальчика водили в костел, где служба велась на латыни. “Ксендз был фигурой из мира тайн, страхов, угроз, наказаний – и вдруг на его же языке говорят воины, идущие по пустыне, держа впереди себя круглые щиты и размахивая целыми кустами коротких, похожих на пальмовые листья мечей? Это было для меня одной из ошеломляющих новинок жизни”^[171], – вспоминал Олеша много лет спустя.

Как и Валентин, Олеша был убежден, что жизнь его сложится замечательно, он станет знаменитым и разбогатеет. В старших классах Олеше всё удавалось. Он увлекался футболом, играл за команду Ришельевской гимназии то хавбеком (полузащитником), то крайним нападающим. Как-то Катаев увидел его на футбольном поле и даже не сразу сопоставил автора стихов и автора одного из шести голов, которые ришельевцы забили команде 4-й гимназии в финальном матче.

“Ему очень понравились мои стихи, он просил читать еще и еще, одобрительно ржал”^[172], – вспоминал Олеша. “Мне нравились его стихи, хотя они были написаны по моде того времени немножко под Северянина”^[173], – подтверждает Катаев.

Олеша дебютировал в печати в начале 1915-го, когда газета “Южный вестник” опубликовала его стихотворение “Кларимонда”:

Лунной ночью над домами надушенного бомонда,
Над лачугами, мостами, озаряя купола,
В хризолитовой одежде лунофея Кларимонда
Тихо ходит, ходит свято, лучезарна и светла…^[174]

Источником вдохновения были не только стихи Северянина, но и новелла забытого сейчас писателя Бориса Никонова “Лунный свет”. Действие происходит в Нормандии, в старинном замке, Кларимонда – призрак девушки, который является герою. Романтическую новеллу украшали модернистские иллюстрации молодого художника Сергея Лодыгина^[175].

Через три года журнал “Бомба” опубликовал в декабрьском номере поэму Олеши “Новейшее путешествие Евгения Онегина по Одессе”, на одном из весенних заседаний “Зеленой лампы” поставили пьесу “Маленькое сердце”. В том же 1918-м Олеша начинает писать прозу. Сюжеты его первых рассказов – просто юношеские эротические фантазии (автору девятнадцать лет). Вот “Рассказ об одном поцелуе”: во время театрального представления некий “золотоволосый юноша, одетый в черное” набрался смелости и поцеловал красивую незнакомую даму в обнаженное плечо. Даме это понравилось, и она пригласила юношу к себе домой. Но и в этом наивном рассказе есть уже что-то от будущего Олеши: “В партере, похожем на раскрытую коробку конфет, веяли воздушные платья, склонялись плоские проборы кавалеров, маячили ослепительные манишки, золотые погоны и оскаленные воротники, затягивавшие, как петли, чахлые шеи стариков”.^[176]

Позднее Наталья Крандиевская говорила Зинаиде Шишовой: “Юрий Олеша был, безусловно, самый талантливый из нас”.

“Из нас, одесситов?” – переспросила Зинаида.

“Нет, – ответила Наташа, – среди всех нас. Я имею в виду и Алексея, и себя”.^[177]

Катаев на всех углах хвалил Олешу, Олеша – Катаева, так что кто-то из одесских литераторов даже сочинит на них эпиграмму:

Тебе мой голос не судья.
Я воздержусь от личных мнений.
Ты говоришь – Катаев бог,
Он говорит – Олеша гений.^[178]

Так началась история их долгих, порой запутанных отношений. Они будут вместе завоевывать Москву, вместе ухаживать за девушками, пожинать лавры, завидовать друг другу и ссориться. Их история не прервется даже со смертью Олеши в 1960-м. “…Часть его души навсегда соединилась с моей: нам было суждено стать самыми близкими друзьями – ближе, чем братья, – и долго прожить рядом, развиваясь и мужая в магнитном поле революции…”^[179]

Личность в истории

Осенью 1918-го власть гетмана пошатнулась. Германия и Австро-Венгрия проиграли войну. Оккупанты спешили покинуть Украину, где уже вовсю действовали партизаны – махновцы, петлюровцы, большевики. С малочисленным отрядом сечевых стрельцов, который вскоре превратился в большую, хотя и плохо дисциплинированную украинскую армию, Симон Петлюра и Владимир Винниченко выступили на Киев. Город некому было защищать. Гетманская армия развалилась, бывшие офицеры русской армии в большинстве своем на фронт не спешили: ждали, когда придут англичане и французы, легко и быстро сметут и большевиков, и петлюровцев при помощи какого-то необыкновенного луча. Но вместо союзников в Киев придут петлюровцы.

Судьба Одессы сложилась иначе. Здесь ход истории ненадолго изменили четыре человека.

Первый – бывший депутат бывшей Государственной думы, один из лидеров фракции русских националистов Василий Шульгин, идеолог Белого движения, особа, приближенная к генералу Деникину. Маленький, с усами опереточного комика или циркового борца, он один стоил тысяч царских офицеров, что безропотно подчинились большевикам.

Второй – генерал-майор Алексей Гришин-Алмазов, один из организаторов белой гвардии в Сибири, бывший командующий Сибирской армией. Он покинул Омск, чтобы принять участие в совещании лидеров Белого движения и представителей союзников по Антанте в румынских Яссах. В Одессу попал на обратном пути.