– Что за совесть! Какие пустяки! У нас и варенья, и яблок много. Нынче был большой урожай. Я вам и пирог сладкий испеку с вареньем и принесу.

– Вот уж это напрасно.

– Испеку, испеку и принесу. Клетчатый. Вот и попробуете моей стряпни. Все говорят, что пироги я хорошо пеку.

– Еще раз мерси. Ну-с… затем до приятного… Завтра увидимся. Я «Гусек» из Петербурга привез. Вот играть будем. Игра такая есть для дамского общества.

– Знаю я «Гусек». Послушайте… Погодите еще минутку, – остановила Флегонта вдова, видя, что он тронул вожжами лошадь. – Знаете, я вчера, после вашего ухода, гадала на вас на картах – и все-то, все-то вам марьяжные карты выходили.

– Гм… А вам самой как? Вам какие карты выходили? – спросил Флегонт. – Ведь гадали же вы и на себя.

– Мне-то уж давным-давно марьяжные карты выходят, да вот все женихов нет. Место здесь захолустное. Ну, прощайте. Поезжайте… До свидания… задерживаю я вас.

Флегонт стегнул лошадь и крикнул вдове:

– А может быть, теперь жених и найдется!

Вдова скрылась за калиткой.

Кувалдино было большое село с белой церковью при зеленой крыше и зеленых куполах с позлащенными крестами, на которых сидели вороны. В нем находился красный кирпичный дом волостного правления, дом двухэтажный, верхний этаж которого был занят училищем. У церкви была торговая площадь с весами, на площади были две кузницы, трактир, питейный дом, бакалейная и суровская лавки, лабаз, где также продавались и железные товары, и пивная лавка с совершенно черной от захватывания руками дверью на блоке и с вывеской, гласящей: «Эко пиво!»

В бакалейной лавке Флегонт встретил старосту из своей деревни Герасима Савельева, небольшого роста средних лет мужчину в бараньей, крытой сукном чуйке, с реденькой бородкой и маленькими, заплывшими жиром глазами. Он тотчас же подошел к Флегонту и сказал:

– С приездом… Спесив больно стал. Вчера я все время ждал, не зайдешь ли к начальству чайку чашечку откушать, однако нет.

Они подали друг другу руки, и Флегонт ответил:

– Да ведь где же? Третьего дня только приехал. Вчера был на чашке чая у Парамона Вавилыча.

– Слышали, слышали мы, какой тебе почет старик Размазов сделал: как только ты приехал, сейчас он и прилетел к вам в дом о своих сыновьях узнавать. Это уж недаром. Заруби себе на носу. У него дочь вдова, с рук не идет.

– Да полно вам…

– Правильно, правильно я. Вот из-за этого ты, стало быть, и возгордился. А нехорошо Герасима Савельева обижать.

– Зайду, зайду и к вам, Герасим Савельич. Завтра только не могу, потому у меня вечеринка, а перед вечеринкой днем надо похлопотать. Вот ко мне на вечеринку завтра милости просим, не поспесивьтесь, – приглашал старосту Флегонт. – Елена Парамоновна обещалась быть.

– Фу-ты ну-ты! Да ты уж и впрямь не жених ли нашей королевны? – воскликнул староста.

– Пожалуйста, не кричите во всю лавку. Ничего еще нет, никакого и разговора не было, а вы уж огласку делаете – зачем? – остановил его Флегонт.

От старосты несло вином. Он был, как говорится, изрядно хвативши, но, невзирая на это, понизил голос.

– Приду, приду. Спасибо. Я не спесив, – проговорил он. – Любопытно посмотреть, как это поднимется из дома такая мадама, как Хлястина.

Флегонт начал делать закупки: купил мятных пряников, копченой колбасы, жестянку карамели и кусок душистого мыла с надписью «Земляничное». Последние две вещи – для Елены Парамоновны.

«Нельзя без подарочка. Надо ее потешить сюрпризом, – решил он. – Шутка ли: и варенья, и яблок, и пирог принесет».

Закупив водки, пива, пряников и орехов, Флегонт тем же путем возвращался домой. Когда он въехал в деревню, у первой избы около ворот на скамейке сидели три девушки, закутанные в платки поверх пальто. Флегонт поклонился им и крикнул:

– Ко мне завтра на вечеринку милости просим орешков погрызть и чайку попить.

Две девушки промолчали, а одна из них ответила:

– Спасибо. Только что же нам вразрез лезть, коли уже у вас есть своя ненаглядная королевна!

– У, шустрая! Зачем такие шершавые слова, если я с лаской! – прибавил Флегонт и поехал дальше.

У ворот своего дома стоял Размазов в котиковом картузе, шубе на лисьих бедерках и в черных валенках.

– Искупился?! – крикнул он Флегонту.

– Искупился, Парамон Вавилыч, – проговорил Флегонт, остановил лошадь и вышел из саней поздороваться с ним.

– Коли надобится для вечеринки посуда какая – присылай, мы дадим, – сказал старик.

– Премного вам благодарен-с, – поблагодарил Флегонт, сел опять в сани и поехал к себе домой.

XII

Разумеется, Флегонт не мог позвать к себе на вечеринку и половины деревни. Позвана была только родня да кое-кто из почетных стариков. Парней в деревне вовсе не было. Так как деревня существовала главным образом отхожим промыслом, то все они служили в Петербурге или в Москве по трактирам или лавкам. Налицо оказался только один-единственный молодой парень Нил Селедкин, из московских половых, приехавший так же, как и Флегонт, на побывку. И вот для компании девушкам, которых Флегонт звал по указаниям сестры Тани, этот Нил Селедкин и был приглашен. Зван был также сын местного мелочного лавочника Николай Ковуркин, парень хотя и очень молодой, но уж два года женатый.

Собираться гости на вечеринку начали, как только стемнело, но еще раньше собрались на улице перед избой любопытные из неприглашенных. Тут были большей частью малые ребятишки, посреди них бродили бабы и мужики и жаловались друг другу на невежество Флегонта и его семьи.

– Не позвали ведь меня на вечеринку-то, ироды… – говорила всем пожилая вдова Василиса. – Не пригласили… – жаловалась она мужику в заплатанном полушубке и с подбитым глазом. – Да, не пригласили… А сами ведь летось полосу под лен у меня снимали.

– Сквалыги… Вот и все… – отвечал мужик с презрением. – Я, говорит, человек тверезый и потому меня извините, уж я без вина… Это он мне говорит, когда я его с приездом поздравлять пришел. Да ты будь сам человек тверезый, но как же соседей-то не угостить! Я плюнул и ушел.

– К старику Размазову был допущен спину погнуть да покланяться – вот и возгордился, – заключила Василиса. – А что у самих-то? На избе вся крыша сгнила.

Первыми из приглашенных пришли сын мелочного лавочника с женой. Та была в красном шелковом платке и в шелковой повязке, под которой были скрыты все ее волосы от лба до затылка. Она была в длинных золотых серьгах и принесла бумажный тюрик. Подавая его Флегонту, она сказала:

– Вот и от нас девушкам изюмцем и финичками позабавиться.

– Напрасно вы это, право, напрасно… – отвечал Флегонт, облеченный в черный пиджак и стоячие воротнички сорочки. – У меня угощение для них хорошее припасено.

– Ну, что занапрасно! – прибавил муж. – Наши ведь покупательницы, так отчего не ублажить? Мы этим товаром и не торгуем, а привез я жене из Кувалдина в гостинец, так уж пускай здесь скушают.

Гости засели на лавку. Флегонт положил перед ними номера юмористических журналов, предложив позабавиться рассмотрением, и тотчас же стал зажигать новую большую лампу. Когда он надел на нее широкий красный бумажный абажур и вся комната озарилась красным светом, лавочник Николай Ковуркин воскликнул:

– Вот так иллюминация! Анфиса, гляди, – тронул он за плечо жену.

– Ужасти, как чудесно!.. – прошептала она. – Питерская штучка…

– В Петербурге теперь во всех хороших домах такие абажуры, – пояснил Флегонт.

– А отчего мы, Николай Автономыч, себе такую штуку не купим? – спросила мужа лавочница.

– Папенька!.. Из рук папеньки смотрим, ты сама знаешь. Да и где ее купить-то? Надо из Москвы или Питера выписывать.

– Только в столицах, только в столицах, – проговорил Флегонт.

Пришел дядя Наркис с одной из невесток. Та была в голубом шерстяном платке и с грудным ребенком в розовом ситцевом одеяле на руках. Дядя Наркис долго отирал снежные валенки о рогожу, а невестка снимала с ног резиновые калоши. Наконец они начали креститься на иконы и сказали:

– Здравствуйте.

– Калошки-то, миленькие, нельзя ли мне куда в укромное местечко убрать? – просила невестка дяди Наркиса. – Убрать, чтобы знала я, что у меня под руками. Я ведь погощу малость, да и ко дворам, а на мою смену младшая невестка придет. Нельзя нам вместе-то. Невозможно дом без досмотра оставить. Тоже дети ведь дома, скот… Вот я их тут, на печку, калошки-то поставлю, – прибавила она, поставила, поклонилась всем в пояс и сказала: – Еще раз здравствуйте! Фу, как у вас хорошо и чудесно! Рай красный… Свет-то какой, матушки… – озиралась она по сторонам. – Батюшки! И два самовара сразу, у печки греются! – Вот гостей-то будет.

– Садитесь, Анна Максимовна, так гостья будете, – приглашал Флегонт. – Дяденька Наркис, садитесь.

– А вот только ребенка дайте в той комнате на кровать положить, – отвечала невестка дяди Наркиса. – Блажной… Ужасти, какой блажной. Дома ни на минуту одного оставить нельзя. Груди захочет, раскричится, так удержу нет, до родимчика кричит. Невестке оставить, так у той свой еще блажнее.

– Ну, жили бы друг с дружкой в согласии, так всегда невестке оставить было бы можно, а ведь вы как кошка с собакой, – заметил дядя Наркис. – Одна на дыбы, другая задом бьет, одна – слово, другая – десять.

Явился Нил Селедкин, белокурый, очень бойкий молодой человек в серой пиджачной парочке и красном галстуке шарфом. Он прибежал в одном пиджаке, быстро сбросил калоши и заговорил:

– Здравствуйте, господа хозяева! С чем вас поздравлять-то? Уж и не знаю. Ну-с, с хорошей погодкой. Честной компании почтение… – прибавил он, поклонившись, и поочередно стал подавать всем руки.

Флегонт между тем выносил из другой комнаты и ставил на стол перед гостями сладкий пирог с вареньем, испеченный вдовой Еленой Парамоновной, тарелки с пряниками и орехами, варенье на блюдцах, нарезанную кусочками колбасу и ломотки ситного. Ему помогала Таня, одетая в шерстяное розовое платье и обутая в полусапожки с медными подковами на каблуках, которые неимоверно стучали по полу.

– Вот тебе фунт! И в самом деле, у него угощения-то хоть отбавляй! – сказал сын мелочного лавочника.

– Нельзя-с, Николай Автономыч. Нам нельзя без этого. Нас осудят, потому мы питерские… – самодовольно отвечал Флегонт, поправляя на себе голубой галстук. – Вот вина в умалении, на этом не взыщите, так как мы общество трезвости.

– Да ведь и мы теперь через год суббот его вкушаем, вино-то… Как женился, так и бросил, – проговорил Ковуркин. – Правильно я, Анфисушка? – обратился он к жене.

– Поди ты! Только одни разговоры! – махнула рукой лавочница.

Топотня по ступенькам, а затем звонкий говор и веселый женский смех раздались в сенях. Это пришли гурьбой девушки. С шумом распахнув дверь, они гурьбой вошли в избу и стали снимать с головы байковые платки и кацавейки, в которые были закутаны.

– А у избы вашей непротолченная ступа ребятишек. Сидят друг у дружки на закорках и лезут к окнам, – рассказывала одна из них.

– И пристают ко всем: вынеси им гостинцев, – прибавила другая девушка.

– Да это бы еще ничего, а они снегом кидаются.

Замелькали яркие платья, пестрые платки. Сарафана ни на ком не было. Все были одеты по городской моде. Компания явилась из пяти-шести девушек.

– Девушки, в махонькую комнату пожалуйте. Этот департамент у меня для девичьего сословия приготовлен, – приглашал Флегонт.

XIII

Как белки, защелкали девушки орехи. Разгрызая их, они было начали бросать скорлупу на пол, но Флегонт тотчас же подскочил к ним и сказал: